Корни Исламской революции в Иране: Лекция 1. Иран и шиизм
Вниманию читателя представлена первая из четырех импровизированных лекций, прочитанных американским исследователем Хамидом Альгаром в Лондоне летом 1979 года. Впервые они были опубликованы в 1980 году под названием «Исламская революция в Иране» в виде брошюры британским мусульманским мыслителем индийского происхождения Калимом Сиддики, который выступил в роли их организатора. Затем они были перепечатаны в виде книги под названием «Корни Исламской революции», вышедшей в издательстве Open Press в 1983 году под редакцией Калима Сиддики, который сопроводил их собственным предисловием. Первая лекция носит вводный характер и посвящена важной теме, позволяющей понять исторические корни Исламской революции – роли шиизма в истории Ирана.
Тема Исламской революции в Иране – это та тема, важность которой едва ли нуждается в подчеркивании. С течением времени ее значение станет еще более очевидным, поскольку это самое значительное и глубокое событие во всей современной исламской истории. Мы уже видим, что влияние Исламской революции проявляется по-разному и в разной степени по всему исламскому миру – от Марокко до Индонезии, от Боснии в самом сердце Европы до Африки.
Неудивительно, что перед лицом волны обновления, которая была по крайней мере частично инициирована иранской Исламской революцией, власть предержащие в исламском мире, не говоря уже об их различных агентах и представителях за рубежом, стремятся сдержать влияние Исламской революции в границах Ирана. Они также пытаются предположить, что Исламская революция обладает определенными специфическими характеристиками, которые не позволяют ей распространиться за пределы Ирана. Самый простой и очевидный способ, которым они пытаются выполнить эту задачу – это заклеймить движение в Иране как шиитское движение, причем шиитское в разделяющем и исключительном смысле. Я не хочу создавать впечатление, что, выбирая название для первой лекции «Иран и шиизм», я каким-либо образом, даже непреднамеренно, содействую этой кампании по наложению особого и ограничивающего штампа на Исламскую революцию. Тем не менее, с исторической точки зрения, революция в Иране и основание Исламской Республики являются кульминацией ряда событий, начавшихся в XVI веке христианской эры с присоединения большинства иранского народа к шиитской школе мысли в Исламе. Действительно, одним из важных факторов, отличающих Исламскую революцию от других революционных потрясений нынешнего столетия, являются ее глубокие корни в историческом прошлом.
В то время как российская, китайская и другие революции, по крайней мере теоретически, стремятся радикально отрицать прошлое, противодействовать ему, напротив, Исламская революция является продолжением, кульминацией важной части исламского наследия Ирана. В каком-то смысле начало этого наследия приходит с появлением ислама в Иране в VII веке христианской эры. В более непосредственном и важном смысле подходящей отправной точкой для нашего исследования исторических предпосылок революции является начало XVI века, когда Иран превратился в единственную страну в мусульманском мире, большинство населения которой придерживалось шиитской школы мысли. Поэтому уместно также сказать хотя бы несколько слов о шиизме.
Шиитская школа мысли в Исламе, имеющая чрезвычайно сложную историю, прошла через множество различных этапов развития, как в Иране, так и за его пределами. Едва ли я могу попытаться хотя бы в общих чертах описать здесь эти события. Я буду уделять особое внимание тем аспектам в контексте Ирана, которые оказали важное политическое и социальное воздействие. Какой бы вариант шиизма ни рассматривался, в какой бы точке он ни выражался в исламской истории, решающим моментом было учение Имамата, фигура имама, который не просто является преемником Пророка (от которого и его семьи зависит мир) в законодательном, административном и даже военном отношении, но и представляет собой в некотором смысле расширение духовных измерений пророческой миссии. Не следует допускать ошибки: мусульмане-шииты, как и сунниты, полностью принимают и верят в завершение пророчества с пророком Мухаммадом (мир ему и его семейству). Однако они расходятся в своей теории преемственности не только в отношении личности преемника, но и в отношении функций преемника. Функции преемника, имама, в шиитском вероучении включают авторитетное разъяснение текста Корана, авторитетное толкование и даже распространение исламского права, руководство индивидом в его духовной жизни в некотором роде сродни роли муршида в суфизме и роли единственного законного лидера всей мусульманской общины — уммы.
Учитывая сокрытие (гайба) Имама (то есть его исчезновение, его отсутствие в физическом плане истории с III/IX в.), можно сказать, что в определенном смысле многое из того, что подразумевается в шиитской доктрине Имама, также исчезло из мирского плана человеческой жизни. Это отсутствие имама было одной из постоянных забот шиитской философии, мистицизма и размышления. То, что нас здесь интересует – это главным образом его политические последствия. Если единственный законный преемник Пророка, если единственный обладатель законной власти после него больше не присутствует в земном плане, это означает, что по своей сути любая мирская власть, претендующая на осуществление власти, должна ipso facto (по факту – Иран-1979) быть нелегитимной, если она не может ясно и бесспорно продемонстрировать, что она осуществляет правление от имени отсутствующего имама. Это очень важное представление привело мусульман-шиитов к тому, что на протяжении большей части своей истории они занимали позицию неприятия или, в лучшем случае, ограниченного согласия в отношении политической власти, в отношении фактически существующей политической власти; в то время как на протяжении большей части истории мусульман-суннитов преобладающей политической теорией, в ее классической формулировке Аль-Маварди, было то, что существующая политическая власть не должна оспариваться при условии соблюдения нескольких простых предварительных условий, таких как выполнение султаном пятничной молитвы и шариата, по крайней мере, определенных сегментов шариата, формально реализуемых.
В то время как это была преобладающая теория мусульман-суннитов, и мы видим ее следы даже сегодня в суннитских мусульманских странах, шииты часто отвергали идею примирения с существующей политической системой. Этот отказ иногда был чисто теоретическим, и фактически его практические последствия не были полностью проработаны и реализованы в случае Ирана вплоть до самой Исламской революции, которая, как можно видеть, является окончательной реализацией или логической реализацией политической теории шиизма. Во всяком случае, она присутствовала как мощная позиция на протяжении всей истории шиитской школы мысли в исламе и особенно в Иране.
Еще одна тема шиизма в целом, на которую мы можем сослаться, прежде чем перейти к конкретному случаю Ирана – это значение, придаваемое понятию мученичества. Мученичество никоим образом не является монопольной заботой шиитов, это общая ценность всех мусульман, имеющая свой архетип в примере, приведенном некоторыми сподвижниками Пророка (мир ему и его семейству). Тем не менее, оно приобрело некий особый колорит и значение в контексте шиизма. Это произошло благодаря мученичеству имама Хусейна, который, можно сказать, после Пророка (мир ему и его семейству) и после Достопочтенного Али (мир ему) является, несомненно, самой важной фигурой в религиозном сознании шиитов. Тот факт, что он встретил свою смерть в бою, что он достиг мученичества, рассматривается шиитами не просто как факт истории; он рассматривается как факт, имеющий глубокое и непреходящее духовное значение. В лице имама Хусейна (мир ему) вся судьба человечества, столкнувшегося с репрессивной и тиранической властью, как видно, выкристаллизовалась в одном значительном инциденте, и поминание этого инцидента из года в год – это не просто благочестивое поминание. Речь идет не о том, чтобы вспомнить какое-то определенное событие в истории человечества; речь идет, по крайней мере, подспудно, о самоидентификации с имамом Хусейном и решимости участвовать, по крайне мере через эмоции и намерения, вместе с имамом Хусейном (да пребудет с ним мир) в борьбе за справедливость против подавляющих сил тирании. В ходе революции в Иране одним из интересных лозунгов, который постоянно поднимался и который ясно показывает значение имама Хусейна не только для религиозного, но и для политического сознания шиитов, был: «Каждый день – Ашура, и каждое место – Кербела». Иными словами, где бы ни находился мусульманин, это поле борьбы, где силы справедливости и законности противостоят силам тирании. Каждый день его жизни – это день битвы, в которой он должен стремиться либо к победе, либо к мученичеству. В дополнение к важной теме отсутствия законной политической власти, отказу склонить голову перед существующей политической властью во имя общественного порядка мы имеем дело с важным вкладом концепции мученичества, как это было особенно трагично и значимо продемонстрировано имамом Хусейном (да пребудет с ним мир).
Сочетание этих двух тем, неприятие фактической власти и вера в добродетель мученичества, придало шиизму, особенно в определенные моменты его истории, воинственный настрой, который, к сожалению, отсутствовал во многих суннитских сегментах мусульманской уммы. Чтобы подвести итог и процитировать еще один лозунг революции в Иране, было сказано, что михраб (молитвенная ниша) шиитов – это михраб крови. То есть на протяжении всей истории шиитов, в их противостоянии с нелегитимной властью, их подталкивали к мученичеству и самопожертвованию. Перейдем к частному случаю Ирана и историческим обстоятельствам возникновения шиизма в Иране. Шиизм, который сегодня кажется тесно смешанным со всем иранским чувством национальной идентичности, был в своих истоках почти полностью чужд Ирану. Среди различных ориенталистских теорий, которые были разработаны в отношении истоков шиизма, говорилось, что это был иранский ответ на «арабский ислам». Помимо неуместности этих этнических категорий, они противоречат тому простому факту, что ранние шииты сами были, за редким исключением, арабами, а Иран долгое время был преимущественно суннитской страной. За исключением нескольких центров, традиционных центров, таких как Кум, о которых мы еще услышим позже, и различных кварталов других крупных городов, шиизм был мало представлен в Иране. После монгольского завоевания мусульманского Ближнего Востока в XIII веке, когда власть Аббасидского халифата была разрушена и уничтожена, с последующим ослаблением, по крайней мере, официального положения суннитской мысли, стало заметно постепенное усиление влияния шиизма в Иране. Этапы этого процесса трудно полностью очертить, и в любом случае этот процесс отнюдь не был быстрым и необратимым. В самый канун обращения Ирана в шиизм, в начале X/XVI века, мы обнаруживаем, что Иран все еще был преимущественно суннитской страной. Как ни странно, несмотря на то, что за короткий промежуток времени произошло тесное смешение иранской национальной идентичности и шиизма, мы находим, что есть два внешних фактора, которые имели решающее значение для насаждения шиизма в Иране.
Первой была династия Сефевидов (1502-1722), первоначально тюркоязычный клан наследственных суфийских шейхов, центром которых были северо-западные пограничные земли Ирана. Превратившись в претендента на власть, они набрали большое количество последователей за пределами Ирана из числа тюркских кочевников Малой Азии, Сирии и Южного Кавказа. Впоследствии Сефевиды по политическим соображениям сфабриковали свою фальшивую генеалогию, претендуя на происхождение от имама Мусы Казима, седьмого имама семьи Пророков (мир ему). Впоследствии исторические исследования показали, что эта генеалогия является ложной и что, напротив, они имеют тюркское и в конечном счете курдское происхождение. В любом случае военные силы, которые привели Сефевидов к власти в Иране, были в основном неиранскими и пополнялись из-за пределов Ирана.
Можно даже предположить, что основание Сефевидского государства в Иране было во многом еще одним кочевым нашествием на эту страну, с той разницей, что в отличие от монгольского нашествия оно пришло не с востока, а с запада. После того как эти тюркские кочевники посадили Сефевидов на трон Ирана и было принято решение обратить большинство народа, при необходимости даже силой, в шиизм, оказалось, что в Иране почти нет шиитских ученых и очень мало книг по шиизму на персидском языке. Вследствие этого произошел второй приток внешнего элемента, на этот раз шиитских арабских ученых из традиционных центров шиизма в арабском мире, то есть Бахрейна и Аль-Ахсы на Аравийском полуострове и Джабаль-Амиля в южной части Сирии.
Эти ученые стояли у истоков класса иранских улемов, которые, как мы видели, постепенно приобретали все более важную историческую роль на протяжении веков вплоть до кульминации этой традиции в Исламской революции. Несмотря на эту опору на два внешних элемента для распространения шиизма в Иране – тюркскую армию и арабских ученых, как мы видим, в некотором роде для этого должна была быть очень хорошо подготовленная почва. Исторические исследования еще не в состоянии сказать нам, как именно происходила эта подготовка. Ясно, что для того, чтобы любая духовная традиция процветала и укоренялась, простого процесса принуждения будет недостаточно. Хотя Сефевиды легко прибегали к принуждению, что привело к большому потоку эмиграции из Ирана в соседние суннитские страны, тем не менее, через несколько поколений шиизм не только укоренился в Иране, но и произвел один из главных интеллектуальных и культурных расцветов исламской традиции в целом. Для того чтобы это произошло, очевидно, нужно было подготовить почву. Шиизм нашел подходящую среду для своего расцвета в Иране.
Теперь я обращаюсь в контексте этого общего развития шиизма в Иране к появлению этого класса шиитских улемов. С учетом ретроспективы Исламской революции, возможно, было бы более уместно написать иранскую историю последних четырех или пяти столетий не столько с точки зрения династий, сколько с точки зрения развития класса иранских улемов. Династии приходили и уходили, оставляя во многих случаях лишь несколько артефактов, свидетельствующих об их существовании. Но в Иране продолжалось развитие класса шиитских улемов, которое в значительной степени не имело аналогов в других странах исламского мира. Происхождение иранских шиитских улемов связано с теми учеными, которых Сефевиды привезли из различных арабских стран. Учитывая тот факт, что они часто зависели от королевского покровительства, они изначально были послушными и преданными слугами государства. Среди них можно найти одного из самых ранних, например, некоего шейха Али Караки, даже написавшего трактат, в защиту практики, которую можно было найти не только в Иране, но и в соседних суннитских странах – простирания ниц перед монархом. Всю религиозную иерархию возглавлял некий чиновник, известный как садр аль-мамалик, чья функция заключалась в распределении покровительства государства и обеспечении послушания и лояльности класса улемов в целом.
Однако раздавались голоса диссидентов. На самом пике власти Сефевидов во время правления шаха Аббаса (1587-1629) мы впервые встречаем в контексте Ирана улемов, провозглашающих основную политическую теорию шиитов, которая ставила под сомнение легитимность монархии и существующего правительства. Один из современников шаха Аббаса, Мулла Ахмад Ардабили, однажды столкнулся с шахом Аббасом и напомнил ему, что его монархия, его власть удерживаются не по Божественному праву и не в результате какой-то особой пригодности к этому делу с его стороны, а скорее как нечто, что является доверием от имени имама, и что если доверие нарушается, а намек был сделан на то, что доверие нарушилось, то улемы имеют право лишить правителя вверенной ему власти. Это, насколько мне известно, один из самых ранних зафиксированных случаев оспаривания законности шахской власти в шиитском Иране. Кроме того, французский путешественник Шарден, который провел несколько лет в Иране в середине XVII века, сообщает, что слышал, как некоторые религиозные ученые выдвигают утверждение, что обладающий должной квалификацией муджтахид — термин, который будет объяснен ниже — должен править, а не король, обладающий сомнительной моралью и благочестием.
Повышенная самоуверенность, которую можно считать отражением этого, проявляется прежде всего в карьере муллы Мухаммада Бакира Маджлиси, одного из самых плодовитых и влиятельных ученых всего Сефевидского периода. Правда, он поддерживал определенную легитимность монархии, которая опиралась на традиционный иранский идеал отправляющего правосудие царя, но при этом он рассматривал монарха в качестве по сути исполнительного должностного лица, которое будет контролироваться религиозными учеными при исполнении своих обязанностей. Ибо он сам оказывал доминирующее влияние на государство Сефевидов в последние годы XVII века. Правда, природа и последствия этого влияния иногда оценивались негативно, но важным фактом, который следует рассматривать с широкой исторической точки зрения, является возвышение влиятельного шиитского ученого до доминирующей позиции. Маджлиси мог бы послужить отправной точкой для предложенного выше переписывания иранской истории.
С фактическим окончанием династии Сефевидов в 1722 году в Иране начался период анархии. В какой-то момент XVIII века мы находим не менее тринадцати различных претендентов на трон, сражающихся друг с другом. Этот распад политической власти ускорил процесс развода между религиозным институтом и монархией. Мы можем сказать, что в отсутствие эффективной централизованной монархии на протяжении всего XVIII века улемы часто могли на практике, совершенно независимо от теоретических разработок, которые я рассмотрю позже, брать на себя роль местных губернаторов, арбитров споров, исполнителей закона и т. д. К концу XVIII века появилась новая династия, которая смогла постепенно навязать свое господство всему Ирану — династия Каджаров. Однако Каджары (1779-1924) были не в том положении, чтобы продолжать те же отношения с улемами, которые имели Сефевиды на заре своего могущества. В самый канун возвышения династии Каджаров мы обнаруживаем, что в среде религиозного класса происходят важные дебаты по казалось бы техническому вопросу, которые имели также самые большие политические последствия. Этот спор происходил между двумя школами, известными как усулиты и ахбариты. Эта дискуссия была посвящена вопросу, который, как представляется, носит технический характер и касается деталей исламской юриспруденции. Если кратко суммировать позиции двух школ, то ахбариты, как следует из их названия, утверждают, что в отсутствие имама религиозному ученому не позволялось использовать свой разум для принятия определенного решения, применять принципы закона к конкретной проблеме или ситуации. То, что требовалось делать – это всегда прибегать к хадисам; отсюда слово ахбар («сообщения» — Иран-1979), и на основе просеивания этих хадисов прийти к заключению относительно конкретной проблемы. Короче говоря, мы можем сказать, что ахбариты считали, что каждый алим (мусульманский ученый – Иран-1979) должен был быть прежде всего знатоком хадисов, и что у него было мало законной компетенции помимо этого. Иными словами, они стремились полностью уничтожить всю дисциплину юридической методологии, известную как усуль аль-фикх. Усулиты, напротив, говорили, что всё обстоит не так, и даже в отсутствие имама было позволительно вести самостоятельные рассуждения по юридическим вопросам, конечно, на основе источников права, определенных шиитами. Поэтому их определяли как «усулиты». Это были те, кто верил, что существует определенное количество правовых принципов, источников права, которые могут быть применены и истолкованы посредством индивидуального рассуждения квалифицированного ученого. Квалифицированный ученый, о котором идет речь – это муджтахид, то есть буквально тот, кто технически определенным образом использует свои способности к рассуждению на основе принципов права, чтобы прийти к решению относительно данной проблемы. Существует некоторая путаница по поводу того, что слово муджтахид применяется в суннитском исламе исключительно к основателям четырех мазхабов. Его употребление в шиизме не имеет такой широкой коннотации. Речь не идет о том, чтобы каждый индивид выдвигал новый мазхаб, полную систему правовых принципов и постановлений. Речь идет о более ограниченном виде независимого рассуждения.
Муджтахид – это не просто законный авторитет, который может таким образом выразить свое мнение относительно той или иной проблемы исламского права; он также является человеком, чьи взгляды должны соблюдаться при определенных обстоятельствах. Усулиты считают, что в отсутствие имама вся община делится на тех, кто либо является муджтахидами, либо не является муджтахидами. Если они не являются муджтахидами, то есть если они не обладают необходимой силой понимания закона и независимого рассуждения, чтобы достичь этого состояния, они должны обязательно следовать руководству того, кто является муджтахидов, и это следование руководству известно как таклид. Общее значение этого слова – подражание, но оно имеет техническое значение следования указаниям квалифицированного религиозного ученого по конкретным правовым постановлениям.
Учитывая тот факт, что в сфере своего применения исламское право не знает никакого различия между светским и религиозным, учитывая тот факт, что все государственные дела, экономика и общество подпадают под сферу действия исламского права, из этого следует, что руководство, осуществляемое муджтахидом, может иметь значительные политические последствия. Отсюда следует, что каждый мусульманин-шиит, который сам не является муджтахидом, обязан следовать за муджтахидом в качестве своего марджа-и таклида, то есть источника власти, которому он косвенно обещает подчиняться на основе своего собственного выбора.
Если бы не торжество позиции уулитов в XVIII веке накануне возвышения Каджаров, то не было бы никаких муджтахидов, а если бы и были, то их позиции были бы оспорены. Религиозные ученые вообще оказались бы обреченными на крайне маргинальное положение, на отсеивание хадисов, повествований и преданий Пророка и имамов (мир им), не имея возможности обеспечить живое и непрерывное руководство делами общества и политикой в целом. Можно сказать, что революция в Иране, по крайней мере та особая форма, которую она приняла, та форма руководства, которой она пользовалась и продолжает пользоваться, также была бы немыслима без этого триумфа позиции усулитов в данном явно техническом споре XVIII века.
Переходя теперь к каджарскому периоду, учитывая этот триумф позиции усулитов и появление сильного класса муджтахидов, убежденных в своем авторитете не только как толкователей традиции, но и как исполнителей традиции и закона, Каджары с самого начала находили свое положение спорным. Во-первых, этот спор о власти Каджарских монархов происходил спорадически по отношению к определенным конкретным вопросам или событиям. На протяжении всей первой половины XIX века мы видим, что многие губернаторы провинций были изгнаны из городов, которыми они должны были управлять, людьми, которые были уполномочены на это местным муджтахидом или даже получили от него соответствующие указания. Ранний пример противостояния улемов или муджтахидов шахской власти можно увидеть в 1826 году, когда мусульмане, населявшие территории, захваченные у Ирана в ходе первой русско-иранской войны, подвергались религиозным преследованиям со стороны русских. Затем улемы вынесли решение о том, что Иран обязан начать войну против России. Тогдашний монарх сначала выказал сильное нежелание воевать, после чего, согласно британской дипломатической депеше того времени, самый влиятельный из муджтахидов того времени, как сообщалось, сказал, что «если нынешний шах не выполнит нашего приказа и не подчинится нашей фетве, мы уберем его и поставим на его место другую собаку».
На протяжении всего столетия антагонизм между улемами и монархией становился все более и более интенсивным. Отчасти это было связано с логическими выводами политической теории шиитов, усиленными появлением усулитского мазхаба. Еще одним важным фактором был растущий союз между иранской монархией и иностранными державами. Теперь монархия рассматривалась не просто как обладающая сомнительной легитимностью власть, не просто как попирающая закон ислама, а как орудие тирании и несправедливости; она рассматривалась как средство усиления иностранного вторжения в Иран и эксплуатации его ресурсов. Поэтому неудивительно, что мы видим первое массовое движение современной иранской истории, направленное против иностранной гегемонии в Иране во главе с шиитскими улемами. В 1892 году производство и сбыт табака в Иране и за его пределами были переданы британской монополии. Ведущий муджтахид того времени, Мирза Хасан Ширази, дал фетву о том, что до тех пор, пока табак выращивался и продавался этой монополией, он был запрещен к употреблению. Действие этой фетвы было таково, что даже женщины в шахских покоях воздерживались от употребления табака. За этим движением, возникшим в 1892 году, чуть более десяти лет спустя последовало еще одно движение в иранской истории, известное как Конституционная революция, которая датируется приблизительно 1905 – 1911 годами.
В Конституционной революции улемы продолжали играть чрезвычайно важную роль, по-разному влияя на весь ее ход. Конечно, конституционализм, даже само это слово или слово, которым он обозначался в переводе, имеет европейское происхождение, и можно спросить, как могло случиться, что улемы, будь то в Иране или любой другой исламской стране, могли принять курс, метод политической реформы, который, очевидно, является чуждым по своему изначальному происхождению. Ответ, который может быть дан на данный вопрос, по крайней мере в случае с Ираном, достаточно очевиден. Многие шиитские улемы того времени считали, что полностью законная власть невозможна по самой природе вещей, учитывая продолжающееся сокрытие или отсутствие имама в мире. Было высказано мнение, что все, что можно сделать в его отсутствие – это ограничить неизбежную незаконность существующего правления. Поэтому монархическая власть, ограниченная существованием Конституции, выборами собрания представителей, была предпочтительнее власти абсолютной и произвольной. Поэтому идея конституционализма, которая была привнесена в Иран некоторыми образованными западными элементами, нашла применение и получила специфическое содержание благодаря улемам. Они видели в нем средство ограничения королевской власти и уменьшения нелегитимности, которая, по их мнению, была почти неизбежна во всем государственном устройстве. Нет никакой возможности или даже необходимости рассказывать вам о событиях иранской Конституционной революции. Достаточно сказать, что главный иранский историк революции Ахмад Касрави видел отправную точку революции в соглашении, заключенном в ноябре 1905 года двумя главными муджтахидами Тегерана, Сайидом Мухаммадом Бихбихани и Сайидом Мухаммадом Табатабаи. На протяжении всей революции основные директивы исходили от улемов[1].
Иранская конституционная революция была в значительной степени подавлена сопротивлением монархии, получавшей мощную поддержку и поощряемой иностранными державами. Можно сказать, что если бы не продолжающееся вмешательство в иранские дела сначала России, затем Великобритании, а совсем недавно Соединенных Штатов и Израиля, Иран сегодня, вместо того чтобы оглядываться назад на четверть века борьбы и год революции, в ходе которых было убито по меньшей мере пятьдесят тысяч человек, мог бы оглянуться назад на более чем полувековое конституционное и парламентское правление. Как бы то ни было, сначала русские, затем англичане, а в последнее время и американцы сорвали надежды на народное правительство в Иране. Здесь мы также не можем вдаваться в подробности. Время этого не позволяет. Русские доминировали на протяжении большей части периода с 1908 года до Первой мировой войны, к концу которой англичане появились на сцене с такой силой, что уже не имели каких-либо заметных конкурентов, что привело к смене династии Каджаров на династию Пехлеви, ныне, к счастью, несуществующую. С приходом династии Пехлеви в истории Ирана начался новый период, новый и особенно мрачный период, когда традиционная монархия трансформировалась в современную диктатуру.
В Соединенных Штатах и, вероятно, в других странах часто говорили, что Иранская революция была вызвана враждебностью к такому славному явлению, как «модернизация». Какое бы значение ни имело слово «модернизация» в иранском контексте, предметом модернизации для династии Пехлеви был именно репрессивный аппарат. По крайней мере династия Каджаров и другие до нее были ограничены в своей способности исполнять свою волю традиционной неэффективностью ближневосточных монархий; напротив, династия Пехлеви, на словах поддерживавшая иранскую традицию и захватившая иранскую корону благодаря британской помощи и поддержке, фактически управляла страной в качестве диктаторов современного, европейского, тоталитарного типа. Отсюда следовало, что при таком режиме конституционный идеал, которого придерживались улемы с определенной точки зрения, был полностью подавлен и повержен. Таким образом, в период правления Реза-хана, первого из двух членов этой династии, мы наблюдаем возникновение послушного парламента, штамповавшего законы по указке власти. Фактически это продолжалось вплоть до свержения монархии, за исключением нескольких лет после Второй мировой войны. Среди немногих людей, которые открыто сопротивлялись навязыванию диктатуры Пехлеви, был один из улемов, Сайид Хасан Мударрис. Он выступил в Меджлисе против мер Реза-хана и отправился в ссылку, где через некоторое время был убит агентами Реза-хана.
Еще одной характерной чертой этого периода, помимо подавления конституционализма, является имитация мер, принятых в соседней Турции Мустафой Кемалем. Была предпринята попытка культивировать этнический национализм с сильным оттенком ненависти к арабам, неприятия исламского наследия, прославления доисламского прошлого, очищения персидского языка от заимствованных арабских слов и так далее. По целому ряду причин меры, принятые Реза-ханом в Иране, были менее эффективными, чем те, которые имели место в Турции, отчасти потому, что имитация всегда менее успешна, чем оригинал, а отчасти потому, что вестернизация и секуляризация имели в Турции и Османском государстве гораздо более длительную предысторию, чем в Иране. Во всяком случае, эта официально спонсируемая государством националистическая идеология продолжала доминировать по крайней мере на поверхности иранской жизни в течение многих лет, причем настолько, что многие западные наблюдатели были рады вычеркнуть Иран из списка составных частей исламского мира и были вынуждены повторять высказывания иранского чиновничества: «Да, мы мусульмане, но помните, что мы не арабы», как будто между этими двумя образованиями существовала какая-то напряженность. На самом деле постоянная и действенная лояльность огромной массы иранского народа Исламу, со всеми вытекающими отсюда связями, никогда не прекращалась. Просто в течение многих лет под властью двух сменявших друг друга диктаторов из династии Пехлеви ее открытое проявление стало затруднительным, если не невозможным.
В 1941 году правление первого монарха из династии Пехлеви подошло к концу. Те же самые люди – англичане – которые установили его, свергли его, а затем вывезли из страны. На этот раз им помогали американцы и русские. Как отмечал второй шах в своих мемуарах в очень интересной фразе: «Союзники сочли уместным, чтобы я стал преемником своего отца». Итак, этот молодой человек, который был посажен на трон в 1941 году, начал свое правление с эксплуатации и репрессий на службе у своих иностранных хозяев. Смена правителя сама по себе привела, однако, к временному ослаблению всей строгости правления Пехлеви. В первое десятилетие правления ныне свергнутого шаха мы наблюдаем возрождение исламистски ориентированных элементов в политической жизни страны. Преследуемый идеал — это по большей части конституционализм, и политически активные улемы того времени, такие как аятолла Кашани, в своих многочисленных выступлениях в иранском парламенте и за его пределами всегда ссылались на два источника власти – с одной стороны, на Коран, а с другой – на иранскую Конституцию. Во имя Конституции и Корана он будет призывать к национализации иранской нефтяной промышленности, чтобы положить конец британскому господству в Иране, и он также будет призывать к эффективному ограничению шахской власти. За пределами Меджлиса в этот период действовало большое количество исламских элементов. Были, например, Фидаян-е Ислам. Они разработали план создания Исламского государства в Иране и без колебаний убивали тех, кого они считали агентами британцев и, следовательно, врагами Ислама, таких как премьер-министр Размара. Но главный политический деятель этого первого десятилетия предвоенного периода не был членом религиозного класса. Он был светским националистическим политиком, покойный доктор Мохаммад Мосаддык, который, тем не менее, пользовался поддержкой многих представителей религиозного класса. Отчасти по причине идеологической путаницы того периода эта поддержка была далеко не полной.
Теперь мы знаем во всех подробностях, что произошло с доктором Мосаддыком и возглавляемым им националистическим режимом. Именно прямое вмешательство Соединенных Штатов в виде переворота ЦРУ в августе 1953 года привело к свержению доктора Мосаддыка и возвращению шаха из ссылки, в которую он бежал.
Возвращение Шаха в 1953 году положило начало интенсивному периоду в четверть века беспрецедентных массовых убийств и репрессий, а также интенсивной эксплуатации ресурсов иранского народа империализмом Востока и Запада, причем западный лагерь теперь возглавляли Соединенные Штаты, а не Великобритания. В этот период, конечно, возникло большое количество идеологических сил для борьбы с диктатурой Шаха и его подчинением иностранным державам. Но с самого начала, сразу после переворота 1953 года, мы видим, что религиозные элементы играют важную роль. Мы можем упомянуть так называемое Национальное движение сопротивления, возникшее очень скоро после возвращения шаха из изгнания. Хотя в названии этой организации нет явного религиозного компонента, несколько позже ее сменило движение, названное Движением богобоязненных социалистов. Надо сказать, что в это время социализм в Иране, или, по крайней мере, определенная разновидность социализма, пользовалась определенной модой из-за популярности лозунга «исламского социализма» в арабском мире. Сейчас не время вдаваться в вопрос о пригодности или непригодности этого термина. Я упоминаю об этом мимоходом.
Тогда же, в 1962 году, впервые на общественно-политическую арену вышел нынешний лидер иранского народа аятолла Рухолла Хомейни. О его непосредственном происхождении я расскажу гораздо подробнее в своей следующей лекции. Чтобы представить его на данный момент в исторической перспективе, которую я попытался обрисовать вам сегодня утром, мы можем сказать, что он во многих отношениях является кульминацией долгой традиции, которая начинается с первого нерешительного спора о легитимности монархии. Это происходит в Каджарский период, когда открыто оспаривается власть монархии в ряде конкретных случаев. Он переходит к попытке ограничить власть монархии конституцией, а затем видит всю формальность легализма, что конституционализм сам по себе не является адекватным, и ничто, кроме революции и полного свержения существующего порядка, не является приемлемым. В этом состоит часть величия Имама Хомейни: он дал руководство и направление Исламской революции, которая совершенно не имеет аналогов в современном исламском мире. Ни в коей мере не умаляя и не недооценивая значения его личного вклада, следует иметь в виду, что за ним стоит давняя традиция, на которую он опирается, традиция самоутверждения улемов как направляющей силы в обществе, традиция противостояния правлению именно во имя шиитского ислама, традиция постоянно растущей воинственности и постоянной готовности к самопожертвованию.
Вот основные моменты, о которых я хотел бы сегодня упомянуть. Там неизбежно было сделано много пропусков и чрезмерных упрощений, были опущены многие имена, и так далее. Возможно, я смогу частично компенсировать это в ходе второго этапа нашей сегодняшней встречи.
Обсуждение
Вопрос: Вы приписали сохранение монархии, хотя она и рассматривалась как нелегитимный институт, влиянию внешних сил. В какой степени неспособность создать альтернативные монархии институты является отражением неадекватной политической теории или отсутствием ее адекватного политического выражения в мусульманском мышлении за последние несколько столетий? Будет ли всегда существовать это напряжение между государственной властью и аятуллами в рамках шиитской традиции, и что может помешать снять это напряжение, чтобы позволить разработать новую Конституцию?
Хамид Альгар: Что касается сохранения монархии в Иране, то, говоря точнее, я должен был бы сказать, что монархия смогла бросить вызов Конституции и подорвать ее отчасти благодаря поддержке иностранных держав. Религиозные лидеры в начале века были готовы поддержать дальнейшее существование монархии при условии соблюдения Конституции, что случалось крайне редко, если вообще случалось. Выводы, сделанные из политической ситуации, постепенно эволюционировали. Сначала был сделан вывод, что нелегитимность, присущая любому государству в отсутствие имама во время Конституционной революции, может быть уменьшена, если не упразднена, посредством института конституции[2]. Когда конституционный эксперимент провалился, постепенно стало ясно, что институт монархии должен быть упразднен.
Более того, один из важных вкладов Имама Хомейни, который я должен упомянуть, заключается в том, что он оспаривает всю идею неизбежного приостановления исламского правления в отсутствие имама. В серии лекций под названием «Исламское правление», первоначально прочитанных им в основном для аудитории улемов и студентов религиозных семинарий, он говорит: поскольку имам отсутствует, означает ли это, что шариат больше не должен соблюдаться? Очевидно, что нет. Если шариат должен соблюдаться, то должны быть и те, кто его осуществляет, иными словами, должна быть политическая власть, которая твердо опирается на авторитет шариата.
Что же касается напряженности между аятуллой (то есть имамом Хомейни) и светскими властями, то, вероятно, вы намекаете на так называемый раскол между имамом Хомейни и Мехди Базарганом — обвинение, сильно раздутое в западной прессе, как будто между этими двумя людьми существует некий фундаментальный антагонизм, чего на самом деле нет. Базарган обладает необычным свойством, хотя в некоторых случаях это не всегда является преимуществом, выражать свое мнение очень точно и откровенно, какова бы ни была аудитория. Поэтому он самым откровенным образом комментирует любые проблемы, возникающие в его отношениях с имамом Хомейни в революционной ситуации. Речь идет не о фундаментальном антагонизме между этими двумя людьми на личностном или институциональном уровне. Не может быть и речи о продолжении в послереволюционный период отношений, которые так или иначе непримиримы[3].
Доктор Калим Сиддики (Kalim Siddiqui): По-видимому, в течение этого периода наблюдалось отставание в развитии мусульманской политической мысли. Отставание было преодолено имамом Хомейни. Иными словами, политическая мысль отставала от реальной ситуации.
Хамид Альгар: Я думаю, так и есть. Можно с полным основанием сказать, что отсутствовала полностью сформулированная политическая теория, и она в значительной степени стимулировалась развитием обстоятельств в Иране. После того, как конституционный эксперимент по существу провалился, и пошли массовые репрессии под эгидой США и Израиля, люди неизбежно приходили к новым мыслям по этому вопросу и занимали более бескомпромиссные, более далеко идущие позиции, чем это было в прошлом.
Вопрос: Могу ли я задать тот же вопрос? Речь идет о проблеме нелегитимности любого правительства в отсутствие имама. Мне трудно проследить точку, в которой находится существовании имама:
— было двенадцать имамов, которые существовали более двух столетий
— никогда не было попыток сместить существующую монархию. Насколько мне известно, ни один имам никогда не поднимал оружия против правителей, которые ipso facto считаются незаконными.
Хамид Альгар: Из нелегитимности существующей власти можно сделать два противоречивых вывода. Один тяготеет к квиетизму, а другой – к открытому проявлению. Одной из важных доктрин шиизма, которая действовала в направлении квиетизма, была такыя – сохранение общины через ее виртуальное самоуничтожение в политическом смысле. После исчезновения имама были доступны оба варианта: квиетизм или революционное действие. Постепенно под влиянием конкретных обстоятельств был выбран второй курс.
Комментарий: В результате этой политики изоляции Ирана от арабского мира, а также в результате упадка учености в мусульманском, арабском и суннитском мире сунниты очень мало знают о шиитах, так что термин «аяталла», когда он стал хорошо известен в конце прошлого года и в начале этого года, был совершенно неизвестен. Для многих из нас, суннитов, было бы полезно услышать что-нибудь от вас об этой должности и о том, существует ли структура, иерархия, через которую проходит власть.
Хамид Альгар: Термин «аятолла» буквально переводится как «знамение Бога» — человек, который благодаря своим духовным и ученым достижениям является проявлением определенных качеств, которые в конечном счете опираются на божественное совершенство. Это название дается народом; другими словами, оно не обозначает функцию, как в случае с муджтахидом. Это титул, присваевамый в народном обиходе тому, кто стал одним из главных муджтахидов. Мы не можем говорить об иерархии внутри шиитов, кроме простой иерархии муджтахидов и мукаллидов. По существу, шиитская община состоит из муджтахидов и мукаллидов. Среди муджтахидов есть те, кто обладает наибольшим авторитетом и степенью учености. Иногда случается, что среди муджтахидов появляется некое лицо, которое выступает в качестве единственного марджа-и таклида. Другими словами, личные достижения этого человека таковы, что он затмевает всех муджтахидов, и каждый будет осуществлять таклид по отношению к нему.
Комментарий: Сколько там мараджи-и таклидов? Я читал, что в Иране есть шесть аятолл.
Хамид Альгар: Нет, их гораздо больше. В последнее время это название стало чуть более щедро раздаваться. Есть, вероятно, около четырех или пяти мараджи-и таклид[4], самым важным из которых является Имам Хомейни.
Имам Хомейни в политическом смысле – это марджа-и таклид людей, которые в неполитических вопросах следуют указаниям других муджтахидов. Вы можете видеть людей, которые в частных вопросах являются последователями аятоллы Шариатмадари, но в политическом отношении следуют за имамом Хомейни[5]. Его авторитет вышел далеко за пределы того, что подразумевается во всей этой доктрине таклида, хотя это и является ее технической основой. Он пользуется гораздо более широкими полномочиями.
Д-р Калим Сиддики: Эти Марджи-и таклиды не избираются?
Хамид Альгар: Не в формальном смысле. Поскольку нет никакого механизма, никакого выборного механизма, никакого механизма назначения, это не выглядит так, как если бы кто-то выдвигал себя на должность директора. Просто человек достигает технической квалификации муджтахида, а затем посредством благочестия и учености, которые он демонстрирует, он собирает определенное количество последователей. Его влияние опосредовано его последователями, если хотите, второстепенными членами сообщества улемов. Вот где вы можете говорить о сети в Иране. Мне не нравится слово «иерархия», но можно говорить о сети. Когда я был в Париже с имамом Хомейни в конце прошлого года, мне было интересно посмотреть, как передавались различные воззвания и указания Имама Хомейни. Из Парижа был сделан телефонный звонок в ряд провинциальных городов Ирана. Каждый человек, сидящий за своим телефоном в каждом из этих городов имел наготове магнитофон. Послание записывалось, переписывалось и передавалось в руки местных улемов для распространения в пределах этого города. В свою очередь, ученики этих улемов брали его с собой в деревни. Это одна из тех вещей, о которых я должен был бы сказать, но не получил такой возможности. Работа Имама Хомейни предварена в организационном смысле и стала возможной благодаря работе аятоллы Буруджирди. Он был политически неактивен; когда шла борьба за национализацию нефтяной промышленности, когда был американский государственный переворот против доктора Мосаддыка, он молчал. Это молчание навлекло на него упреки многих людей. Но одним важным достижением, которое делает ему честь, является реорганизация того, что называется хауза-и илмийа, учебного заведения в Куме. Он создал сеть для распространения религиозных знаний по всему Ирану, а также для сбора закята и хумса. Та же самая сеть, созданная им, впоследствии использовалась имамом Хомейни и другими лидерами.
Комментарий: Мировая пресса довольно противоречива. Некоторые люди говорят, что мы не можем закрывать глаза на процветание и достижения, принесенные иранским шахом, например, в образовании, промышленности и даже в плане количества врачей. В Иране врачей больше, чем в Пакистане или других странах. Это было сделано в царствование самого шаха. Во-вторых, эти убийства, которые продолжает Имам Хомейни – это судебные или внесудебные расправы. Как вы это называете? Существует длинный список убийств. Несмотря на мировую прессу (которая говорит, что это должно быть остановлено в интересах Ирана, потому что должно быть примирение между людьми, работавшими при шахском режиме, и другими, потому что цель почти достигнута, король изгнан с территории страны. Эти убийства почти бессмысленны. Необходимо полное примирение и единство, чтобы обеспечить сотрудничество в рамках исламской структуры.
Хамид Альгар: Поскольку этот вопрос был поднят, я думаю, что должен ответить на него. Я должен сказать, что считаю весьма прискорбным, что мусульманин поднимает такой вопрос и выдвигает такие идеи. Вы говорите о продолжении убийств. Если вы отождествляете хладнокровное убийство пятидесяти тысяч человек за один год — не говоря уже о всей карьере шаха — с казнью трехсот убийц Исламским революционным режимом в Иране, то у вас должно быть странное представление о справедливости вообще и об исламском правосудии в частности. Это не вопрос судебного убийства — я не совсем уверен, что это означает — конечно, в Исламе убийца несет ответственность за свои преступления, и тот, кто виновен в нескольких убийствах, также должен нести ответственность. Вы говорите о единстве. Единство между кем и на каком основании? Не может быть единства между, с одной стороны, людьми, принесшими тысячи жертв и мучеников, чья кровь еще не высохла на улицах Ирана, и, с другой стороны, теми, кто ради Соединенных Штатов, Советского Союза, Великобритании, Израиля и других центров нечестия и интриг по всему миру постоянно убивал и убивал своих собственных соотечественников. Как может существовать единство между ними? Напротив, число казненных в Иране людей после революции было крайне незначительным и крайне сдержанным. В Соединенных Штатах сионистские лицемеры, которые контролируют СМИ, говорят о кровавой бане в Иране. Где были эти люди, когда в один день в Иране, 8 сентября 1978 года, было расстреляно около четырех тысяч человек? Теперь вы хотите получить прощение и примирение. Нет. Эти мясники должны быть преданы смерти. Те, кто бежал в другие страны, эти воры, казнокрады, эти торговцы наркотиками, если они находятся в Англии или где-то еще, как сказал глава Революционного совета, они заслуживают того, чтобы быть привлеченными к ответственности.
Вопрос: Как известно, западную прессу и средства массовой информации контролируют сионисты, империалисты и интриганы. Правосудие должно быть обеспечено и осуществлено в отношении тех, кто совершает несправедливости, и тех западных людей, которые совершают убийства против народа Ирана. Будут ли нас запугивать западные СМИ и интриганы по поводу осуществления правосудия в Иране?
Хамид Альгар: Как мусульмане, мы должны помнить одно: в исламе у нас есть своя форма судопроизводства. Иранский народ не пошел на те жертвы, которые он принес, чтобы иметь точную копию, бледную имитацию какой-то западной формы правления, будь то судебная система, политическая организация или что-то еще. Для нас, мусульман, единственный актуальный вопрос заключается в том, соответствуют ли судебные процессы и казни, происходившие в Иране, исламской практике и стандартам. Совершенно очевидно, что так оно и есть. Каждый человек, который был обвинен и предстал перед судом в Иране, имел возможность вызвать свидетелей за и против. Те, кто непосредственно заинтересован в этом деле, были допущены к участию, представители иностранной прессы присутствовали на некоторых судебных процессах, хотя и не на всех. Мы слышим о «поспешном правосудии» из некоторых сегментов западной прессы. Что же под этим подразумевается? В исламе, если вынесено решение, полностью подтвержденное доказательствами, нет никаких логических или человеческих причин откладывать исполнение этого решения. Это более милосердно.
Вопрос: Мы обсудили традицию и руководство иранским движением и революцией, которая является выдающимся событием в мусульманском мире. Считаете ли вы, что такие фоновые события являются предпосылкой или чем-то иным для Исламской революции?
Хамид Альгар: Вы предвосхищаете то, что станет темой следующей лекции. В своей последней лекции я хочу рассмотреть этот вопрос о применимости иранской модели к другим мусульманским странам. Чтобы дать частичный и предварительный ответ, появление класса улемов в том виде, который мы видели в Иране, не является предпосылкой для успеха Исламского движения в других частях исламского мира, потому что это фактически означало бы, что все они принимают шиизм, что, конечно, они вольны сделать, но я не думаю, что мы можем сказать, что это само по себе является предпосылкой. Есть и другие уроки, которые следует извлечь из иранского опыта и которые должны быть обозначены в качестве предварительных условий. С одной стороны, существует четкое определение существующего порядка как полностью противоположного Исламу; отказ от коего либо от сотрудничества с ним или поглощения им – это тотальная, реалистичная и серьезная оппозиция, которая несет с собой готовность к самопожертвованию; избегание различных форм псевдоисламской деятельности, таких как участие в конференциях в Саудовской Аравии и т. д. Имам Хомейни никогда не присутствовал ни на одной конференции, спонсируемой саудовским режимом, и все же сегодня мы видим его не просто фактическим правителем Ирана, но источником вдохновения для миллионов мусульман во всем мире. Эти и другие уроки Иранской революции я хотел бы упомянуть позже.
Вопрос: Вопрос о борьбе иранских улемов, по-видимому, состоит в том, чтобы вернуться к роли религиозных советников или советников в послереволюционный период. Насколько это верно? Улемы играли роль религиозных советников, но теперь Хомейни не назначил этих людей ни государственными секретарями, ни на должность премьер-министра.
Хамид Альгар: Я понимаю причину вашего вопроса, но я думаю, что он подразумевает ряд вещей, которые не являются истинными. Вы говорите о государственном секретаре. Министр иностранных дел Ирана отнюдь не является секуляристом[6]. Я уверен, что вы согласитесь, что для мусульманина, чтобы избежать участь секуляриста, вовсе не обязательно носить тюрбан. Правительство состоит из людей, которые полностью привержены Исламу. Я не думаю, что Имам Хомейни отказался от выдающейся, даже ведущей роли в Иране. Существует двойственность власти, которую мы сейчас наблюдаем в Иране. Революционный совет состоит в основном, если не исключительно, из представителей религиозных властей. Временное революционное правительство состоит из людей, имеющих административный опыт, которого по понятным причинам не хватает представителям религиозного класса. С другой стороны, Имам Хомейни принял мудрое решение не ставить религиозных лидеров на видное место, чтобы избежать обвинений в том, что Исламское государство означает правление улемов, чего, очевидно, не происходит. Существует этот временный порядок, который прекратится, как только будет ратифицирована Конституция и на основе конституции будут проведены выборы. Тогда правительство, которое возникнет на основе выборов, возможно, будет состоять исключительно из элементов, не принадлежащих к улемам. Оно также может состоять исключительно из элементов, принадлежащих к улемам, или, что более вероятно, из смеси этих двух элементов. Существует партия под названием «Партия Исламской Республики», руководящий орган которой, состоящий из шести человек, состоит исключительно из улемов. Есть большая вероятность, что, когда выборы состоятся, она получит абсолютное большинство голосов.
Доктор Калим Сиддики: Могу я вас на этом подловить? Я обнаружил ряд противоречий. Одним из них является наличие административного опыта у определенной группы людей. Ранее вы говорили, что не должно быть никакого компромисса с существующей системой. Теперь вы говорите, что хотите опереться в ранний период революции на опыт, накопленный в прошлом. Как вы получаете опыт от этой политической системы и как политический опыт того периода соотносится с этим периодом? Другой мой вопрос заключается в том, что, по-видимому, вы сейчас говорите, что будут выборы, на которых политическая партия, называемая Партией Исламской Республики, будет бороться за выборы. Это предполагает, что будет существовать другая партия или может быть, технически, другая партия, противостоящая этой партии, которая не хочет Исламской Республики. В этом случае вы полагаетесь на решение большинства. Когда в последний раз проводились выборы в шиитской политической системе? Каково происхождение выборов в политической системе Исламской Республики? Во всем этом вы, как мне кажется, вы опять протягиваете руки к западному хранилищу интеллектуальных и технических инструментов.
Хамид Альгар: Что касается первого вопроса, о приобретении опыта членами нынешнего Временного правительства, то они приобрели свой опыт в период доктора Мосаддыка, что делает его достаточно похвальным. Премьер-министр Базарган руководил иранской нефтяной промышленностью сразу же после ее национализации. Другие члены нынешнего кабинета имели опыт работы не в правительстве как таковом, а скорее в академических кругах или в некоторых случаях в технических предприятиях, которые были независимы от государства в период правления шаха. Речь идет не о том, чтобы брать на работу людей, которые приобрели опыт политического управления при шахском режиме. Более того, в настоящее время они используются не для формулирования политики, а для ее осуществления. Я согласен, что не наличие такой двойственности во власти не вполне удовлетворительно. Следует помнить, что это промежуточная и переходная ситуация, в которой неизбежно возникают противоречия, и которая, как мы надеемся, будет преодолена.
Обратимся теперь ко второму вопросу, о выборах и их месте в шиизме. О выборах не может быть и речи, когда речь идет об имаме из Ахль аль-Бейт, который назначен Богом. Однако, как для шиитов, так и для суннитов, существует простой фактор предписания Корана о совещании. Выборы – это не что иное, как механизм осуществления этого общего коранического принципа совещания. Еще один важный момент, связанный с Исламской революцией, заключается в том, что она чувствует себя достаточно защищенной, достаточно уверенной в себе, чтобы позволить себе выражать инакомыслящие точки зрения. Безусловно, гораздо более эффективным способом борьбы с потенциальной опасностью, которую представляет марксизм – это разрешить свободную организацию марксистских политических партий, а затем в ходе избирательного процесса продемонстрировать их бессилие, чем набрасываться на них и сажать их членов в тюрьму, как будто мусульманам есть чего бояться. Это антикоммунистическое пугало, которым размахивают в различных частях мусульманского мира, чтобы запугать людей и заставить их замолчать, должно быть открыто и показано таковым, каковым оно является, как нечто совершенно слабое.
Более того, есть простой вопрос о том, что мы не можем иметь Исламское государство, основанное на принуждении. Разрешить свободу выражения мнений, даже вопреки принципу Исламской республики, представляется политически мудрым решением, соответствующим основополагающим предписаниям самого Ислама[7].
Вопрос: В свете шиитской концепции политической власти, если бы эта концепция была распространена на конкретную страну, скажем, на Иран, то кто бы представлял эту политическую власть? Будет ли это центральная власть? Если это центральная власть, то кто ее будет создавать и будут ли по ней заключаться соглашения? Если это не так, то будут ли это независимые местные власти и видите ли вы какие-то политические разногласия?
Хамид Альгар: Мы должны признать, что не существует единой однозначно пригодной системы политической власти. Существуют определенные общие принципы, которые могут применяться по-разному в зависимости от определенных конкретных обстоятельств. Вопрос в том, будут ли те формы, которые сейчас формируются в Иране, применимы без каких-либо изменений к другим странам, остается открытым. Ваши вопросы относятся к ряду вопросов, которые относятся к более поздним лекциям. Одним из важных факторов Иранской революции, который делает ее настоящей революцией, а не государственным переворотом, является то, что народ до революции в какой-то степени развил свои собственные органы управления и администрации. Это произошло еще до окончательного торжества революции. Отстранение Шапура Бахтияра было формальностью, потому что возникло альтернативное правительство, более того, это произошло еще в то время, когда имам Хомейни находился в изгнании.
В настоящее время в Иране наблюдается большое рассредоточение власти, децентрализация. Это нечто ценное, чему может научиться каждый мусульманин. Часто в других исламских движениях, будь то в арабском мире, Пакистане или где-либо еще, когда они говорят об Исламском государстве, вся идея состоит в том, чтобы создать сильную центральную власть, направленную на реализацию целей ислама, а затем рассказать людям, как реализовать эти цели. В Иране же произошло прямо противоположное, а именно: в каждой деревне по всей стране появился местный орган самоуправления и власти, который функционирует, имея в качестве центра мечеть, местных улемов – в качестве его лидеров, которые эффективно управляют повседневными делами правительства.
Новый проект конституции, как ни странно, предусматривает увековечение этой характеристики. Это поле, определенно, открыто для экспериментов. Одна из ценных вещей, которая произошла в Иране, заключается в том, что впервые, не на основе некоторых теоретических концепций, разработанных так называемыми исламскими исследовательскими академиями, а на основе подлинного и настоящего революционного участия всего народа, возникла жизнеспособная модель правления. Последуют ли этой модели другие мусульманские страны – это уже другой вопрос. Самое важное в том, что происходит в Иране – это то, что это было массовое движение, которое развило свою собственную форму самоуправления. Это не было вопросом теории. Другие движения в других странах были сильны в теории и провели много времени на конференциях, обсуждая это, как правило, за границей, в Америке и Европе. Но на практике они были слабы. Можно упрекнуть иранское движение в позднем развитии теории, но нельзя упрекнуть его в отсутствии практики. Отсутствие теории – менее существенный фактор.
Д-р Калим Сиддики: Мне кажется, что в своей лекции вы говорили о том, что в течение трехсот лет в Иране развивалась шиитская интеллектуальная мысль, и в Иране был процесс развития мысли, который привел к этой революции. Вы правильно связали Имама Хомейни со всеми крупными фигурами, которые выражали шиитскую мысль или исламскую мысль в Иране, приведшую к этой революции. Теперь вы, кажется, говорите, что не было никакой необходимости в интеллектуальной основе революции.
Хамид Альгар: Нет, я этого не говорю. Никто не оспаривает необходимость интеллектуальных поисков, но интеллектуальные поиски, которые осуществляется изолированно или за счет реальной практики и фактического участия в повседневных проблемах мусульман, мусульманских масс – это нечто другое. Это что-то совершенно бесполезное.
Вопрос: Исламская революция в Иране привела к изменению роли руководства в исламской системе по сравнению с другими системами. Не могли бы вы кратко прокомментировать, чем отличается роль лидера в разных системах?
Хамид Альгар: Это общий вопрос. Вместо того чтобы пытаться сравнивать, я бы сказал, что Имам Хомейни стал лидером иранского народа. Мне не нравится это слово «лидер», потому что оно несет в себе определенную коннотацию. То есть это имеет место в английском языке, в котором мы вынуждены идти на компромиссы. Он проявил себя, за неимением лучшего слова, как лидер иранского народа. Здесь я снова могу показаться антиинтеллектуальным, но это не имеет отношение к вопросу теории. Вся эта теория, которую я разработал, была очень важна, но это прежде всего не вопрос о том, что делал и делает Имам Хомейни; это вопрос о том, что такое человек. Каждый, кто посещал Имама Хомейни, понимал, что этот человек – своего рода воплощение человеческого идеала. Именно благодаря этому сочетанию моральных, интеллектуальных, политических и духовных способностей он стал играть такую огромную роль в Иране. Он вышел далеко за рамки традиционных границ власти марджа-и таклида. Он стал символом, воплощением всей иранской мусульманской концепции самоидентификации. Если мусульмане посмотрят на него, неиранские мусульмане, они увидят в нем также драгоценный пример человеческого идеала Ислама. Это человек, который сегодня может за несколько минут устроить многомиллионную демонстрацию на улицах Ирана. И все же, когда вы видите его на рабочем месте и в его резиденции, он сидит на полу с маленькой кафедрой перед собой. Это все его офисное оборудование. Однако вы можете пойти к так называемым мусульманским лидерам — это уместное сравнение — и увидеть их в их уютно обставленных кабинетах. Я помню, как посетил квартиру в Анкаре, принадлежавшую видному лидеру партии, которая с некоторой долей справедливости называет себя исламской партией. Это была квартира, набитая всевозможными сувенирами из поездок в Западную Европу, с псевдофранцузской мебелью и позолоченными телефонами. Однако это был один из тех людей, которые утверждали, что представляют ислам. Я не говорю, что Имам Хомейни совершенно уникален в своей частной жизни. В исламском мире были и есть другие люди, которые, по крайней мере, приблизились к тому же идеалу. Но если вы говорите в целом о качествах лидерства, то это не вопрос какой-то конкретной теории лидерства или определенной организации или сети; это связано с особенностями этого человека, с тем духовным и нравственным измерением, которое, должно быть, в нем есть. С имамом Хомейни это очевидно, и в подавляющем большинстве случаев так и есть. Я прочитал интересную статью турецкого светского журналиста, который до Иранской революции, как и многие другие авторы в турецкой ежедневной прессе, писал всякую чепуху об имаме Хомейни. Этот автор отправился к имаму Хомейни. Это было очень интересно. Он сказал, что явился к Имаму Хомейни с целым списком идиотских вопросов, таких как: «А как же женщины?», «Вы собираетесь демонтировать заводы?» и прочая ерунда. Вместо того, чтобы задать этот ряд вопросов, он обнаружил, что полностью погрузился в молчание и испытал огромное чувство стыда и смущения. В конце концов, единственный вопрос, который он смог задать имаму Хомейни, касался его личной жизни. После этого ему посоветовали изучать ислам и начать совершать свои молитвы, и так далее.
У каждого, кто имеет честь видеть Имама Хомейни, есть подобная история. Это то, чем является человек. Слишком часто в этом псевдоинтеллектуализме мусульмане тратят свое время и энергию впустую. Вы совершенно теряете из виду конец. Вы сидите и спорите о словах. Вы теряете из виду эти духовные и нравственные качества. Это не вопрос сентиментализма или спиритуализма. Это очевидная реальность. Как еще можно объяснить успех Иранской революции? Эти люди, не имевшие в своем распоряжении никаких материальных ресурсов, столкнувшись с одной из самых хорошо оснащенных армий в мире, которым противостояли все крупные державы, а некоторые и более мелкие, тем не менее одержали победу. Как же так? Историки и через сто лет будут ломать себе голову, гадая, как это случилось. Но мусульманин, глядя на это, увидит то руководство, которое обеспечивает Имам Хомейни, и моральное, и духовные измерения, которые он придал Иранской революции.
Вопрос: Каковы отношения между улемами и нынешними правителями Ирака по сравнению с улемами Ирана?
Хамид Альгар: Это тема, о которой я не очень хорошо осведомлен. В последнее время наблюдается значительный антагонизм между баасистским режимом в Ираке и аятоллой Мухаммадом Бакиром ас-Садром, который был близким соратником Имама Хомейни и был знаком с ним в течение его долгих лет в изгнании[8]. Имеется много сообщений о широкомасштабных демонстрациях в Ираке против баасистского режима, которые привели к убийству большого числа людей и аресту многих других, включая личного эмиссара Имама Хомейни. Я полагаю, что эмиссар был позже освобожден. Существует опасность, когда мы говорим о грядущем влиянии или даже настоящем влиянии Иранской революции, заключающаяся в том, чтобы рассуждать о ней только с точки зрения шиитских общин. Очевидно, что шиитские общины проявляют особый интерес к тому, что происходит в Иране, особенно шииты в Ираке, который находится по соседству. Но влияние революции никоим образом не ограничивается различными шиитскими общинами.
Вопрос (продолжение предыдущего): Я говорил в историческом смысле.
Хамид Альгар: Исторически, шиитский элемент Ирака вел длительную борьбу против Британского мандата. Аятолла Кашани и его отец Мостафа Кашани были приговорены к смертной казни британцами в Ираке за их роль в противодействии установлению там британского режима. Кроме того, шиитские улемы также выступали против британцев в Ираке. Это был долгий и затяжной джихад против британского режима. В послевоенный период активизировалась деятельность против Хашимитов, а еще позднее — против баасистов. Но я не в состоянии вдаваться в подробности дела Ирака.
Вопрос: Муджтахиды могут прийти к разным выводам, основанным на разных интерпретациях. Все может быть правильно. Никто не может утверждать, что он прав. Вы упомянули, что разные имамы говорили, что никто не должен слепо следовать за правителем. Они должны знать, что за причина стоит за их решениями. Как это относится к тому, что вы сказали о муджтахиде, марджа-и таклиде?
Хамид Альгар: Таклид – это не слепое следование. Таклид – это признание пределов собственных знаний и компетентности в вопросах практических предписаний (фуру ) исламского права на основании пророческого хадиса о том, что Аллах милостив к человеку, который знает свои пределы и останавливается на них. Когда речь заходит о выборе того или иного муджтахида или о выборе марджа-и таклида, то здесь имеется большая доля личного суждения. Сделав этот выбор, вы следуете указаниям того, кто обладает большим авторитетом благодаря своей степени специализированного образования. О слепом следовании не может быть и речи. В рамках шиитской школы считается, что ни один вывод, к которому мы приходим, не претендует на непогрешимость. Это вполне обоснованное предположение. Имеет значение не следование указаниям какого-либо конкретного муджтахида; с точки зрения усулитской школы мысли очень важно, чтобы человек выбрал определенного муджтахида. На мой взгляд, это одна из причин, почему наши братья в Иране имеют гораздо более ясное понимание и чувство направления в своей исламской жизни, потому что у них есть это всеобъемлющее руководство и наставничество. Многие люди в суннитском мусульманском мире, к сожалению, находясь под влиянием ваххабизма и других связанных с ним несчастий, склонны отвергать таклид, ни малейшим образом не приближаясь к позиции самих муджтахидов. Речь идет о том, чтобы следовать указаниям и наставлениям того, кто обладает большей квалификацией, чем мы сами.
Читать лекцию 2
Читать лекцию 3
Читать лекцию 4
Хамид Альгар
Источник: Hamid Algar, Roots of the Islamic Revolution in Iran, IPI Press, Oneonta. N.Y., 2001, pp. 13 — 46.
[1] Следует, конечно, иметь в виду, что далеко не все улемы поддерживали конституционное движение и что не все те, кто его поддерживал, были последовательны в своей поддержке (см. обсуждение Шейха Фазлуллы Нури ниже). Те, кто был против или в конечном счете изменил свое мнение, сочли неприемлемыми некоторые положения Конституции, создававшие предпосылки для секуляризации. Следует также отметить, что, несмотря на преобладание улемов на ранних этапах, Конституционная революция представляла собой коалицию различных идеологических сил, в отличие от Исламской революции, где участие светских или левых сил было строго маргинальным. Именно это различие помогает объяснить окончательную неудачу первого и успех второго.
[2] Таково было мнение прежде всего Мирзы Мухаммада Хусейна Наини, изложенное в его книге «Танбих аль-умма ва танзих аль-милла».
[3] Эта оценка отношений между покойным Базарганом и имамом, несомненно, ошибочна, хотя западные СМИ и преувеличивали степень, в которой различия между этими двумя людьми и ментальностями, которые они представляли, могли угрожать революции. Моя противоречивая недооценка предшествовала моему собственному первому визиту в Иран после революции, в декабре 1979 года, когда в разговоре со мной Базарган выразил откровенно враждебное отношение к улемам. Что еще более важно, впоследствии были опубликованы заявления имама о том, что назначение Базаргана было ошибкой.
[4] Мараджи-и таклид – множественная форма слова «марджа-и таклид».
[5] Во время моего первого визита в революционный Иран в декабре 1979 года эта комбинация лояльности все еще сохранялась, но уже начала приходить в упадок в результате анархической деятельности последователей Шариатмадари, группировавшихся в «Хезб-е хальг-е мосольман» (Партия мусульманского народа – Иран-1979) в Тебризе и других местах.
[6] Министром иностранных дел в то время был Эбрахим Йазди, о котором справедливо сказать, что с течением времени он действительно превратился в секуляриста, по крайней мере в том смысле, что отверг вилайат аль-факих.
[7] Это великодушное толкование «свободы выражения мнений», разрешенной Исламом, теперь кажется мне сомнительным. Во всяком случае, совершенно очевидно, что активное противодействие основополагающим принципам Исламской республики в Иране недопустимо.
[8] 8 апреля 1980 года аятолла Мухаммад Бакир ас-Садр принял мученическую смерть от рук иракского режима.