Корни Исламской революции в Иране: Лекция 2. Имам Хомейни: воплощение традиции
Вниманию читателя представлена вторая из четырех импровизированных лекций, прочитанных американским исследователем Хамидом Альгаром в Лондоне летом 1979 года. Впервые они были опубликованы в 1980 году под названием «Исламская революция в Иране» в виде брошюры британским мусульманским мыслителем индийского происхождения Калимом Сиддики, который выступил в роли их организатора. Затем они были перепечатаны в виде книги под названием «Корни Исламской революции», вышедшей в издательстве Open Press в 1983 году под редакцией Калима Сиддики, который сопроводил их собственным предисловием. Первая лекция носила вводный характер и посвящена важной теме, позволяющей понять исторические корни Исламской революции – роли шиизма в истории Ирана. Во второй лекции Хамид Альгар рассуждает о роли Имама Хомейни как продолжателя традиции шиитской учености и ее реформатора в победе Исламской революции.
Исламская революция отличается от других событий нынешнего столетия, получивших название «революция», тем, что она прочно укоренилась в истории. Отнюдь не являясь радикальным разрывом с основными и глубокими достижениями иранской нации, она, напротив, является продолжением и плодом долгих лет политического, духовного и интеллектуального развития.
На прошлой неделе я уделил особое внимание развитию института шиитских улемов, начиная с их миграции в Иран в период Сефевидов. Затем я описал их постепенное становление как класса, обеспечивающего не только религиозное лидерство в узком и техническом смысле, но и лидерство национального и политического характера, все более склонное к оспариванию авторитета института монархии.
Мне неизбежно пришлось опустить некоторые темы и имена, и в качестве введения к сегодняшней теме — кульминационной фигуре всей этой традиции улемов, имаму Хомейни — я хотел бы более подробно остановиться на некоторых аспектах того, что я кратко затронул на прошлой неделе.
Во-первых, было бы очевидным искажением института улемов рассматривать его исключительно с той точки зрения, которая больше всего интересует нас сегодня, а именно с политической. Мы должны иметь в виду, что улемы, не только в шиитском и иранском контексте, были прежде всего хранителями определенного набора традиционных знаний и богослужебных практик, которые были всей основой и фундаментом социальной и политической деятельности.
Если мы обратимся конкретно к шиитской школе мысли в Иране, то увидим, что начиная с раннего периода Сефевидов — начиная с XVI века христианской эры — улемы изучали и культивировали большое разнообразие различных дисциплин. Они включали в себя не только знакомые богословские дисциплины, такие как Коран, хадисы, тафсир, фикх и так далее — но и философию, определенную форму философии, соответствующую исламскому контексту; а также мистицизм, опять же определенную форму мистицизма, соответствующую исламскому и особенно шиитскому контексту.
Действительно, если мы посмотрим на личность Имама Хомейни и его достижения, то обнаружим, что он является кульминацией традиции шиитских улемов в Иране, причем не только в том плане, что он оказывает необычайно всеобъемлющее, широкое и глубокое влияние на политические и социальные вопросы, но и в том, что касается чисто научного измерения этой традиции. И здесь он тоже не имеет себе равных.
И сегодня, и тогда было одно и то же. Для того чтобы понять Исламскую революцию в Иране и роль, которую сыграли в ней улемы, в частности имам Хомейни, необходимо рассмотреть не только их политическую теорию, не только их чувствительность и стратегию и их отождествление с народными чаяниями, но и предпосылки культивирования исламской учености и благочестия, из которых они проистекали.
Во-вторых, в качестве пояснения к моему выступлению на прошлой неделе я хотел бы более подробно остановиться на двух фигурах, которые непосредственно сформировали предпосылки для появления Имама Хомейни. Во-первых, Шейх Абд аль-Карим Хаэри, а во-вторых, аятолла Боруджерди. Первый имеет большое значение в плане возрождения того религиозного учебного заведения в Куме, из которого вышел Имам Хомейни, и которое стало в известном смысле главным оплотом Исламской революции в Иране, а также духовной столицей страны, учитывая пребывание там Имама Хомейни.
Кум — один из старейших центров шиитской школы мысли в Иране. Не случайно, что он также является одним из немногих городов в Иране, где в большом количестве селились арабы. Он традиционно был оплотом шиитской учености. Однако вплоть до нынешнего столетия основные центры шиитской учености, имевшие большую власть в Иране, как правило, располагались за пределами страны в городах, известных как «атабат», то есть в городах Ирака, где похоронены некоторые имамы: Кербела, Казимайн и прежде всего Наджаф. Почти все выдающиеся улемы получили свое основное образование в Ираке. Многие из них, даже будучи иранцами по рождению, провели бы там большую часть своей жизни.
Эта ситуация сохранялась до определенной степени, но в Иране город Кум приобрел большую известность в результате деятельности ряда важных улемов, первым из которых был шейх Абд аль-Карим Хаэри (1859-1936). В 1922 году он основал в городе то, что известно как Хауза-и ‘Илмийа, что переводится примерно как «учебное заведение». Это конгломерат различных колледжей и учебных заведений, не имеющих формальной организации и включающих ряд преподавателей, предлагающих весь спектр традиционных религиозных наук, объединенных философией и мистицизмом.
Существует предание, приписываемое шестому имаму шиитов, что на исходе времен в Куме возникнет знание и распространялось оттуда по всему остальному Ирану и всему исламскому миру. Шейх Абд аль-Карим Хаэри, выполняя эту традицию, сознательно решил возродить Кум как центр религиозного обучения и преподавания. Это произошло в 1922 году, за пару лет до возникновения диктатуры Пехлеви. Хотя Шейх Абд аль-Карим Хаэри был последовательно аполитичен, можно сказать, что его достижение косвенно способствовало окончательному свержению и уничтожению династии Пехлеви.
Шейх Абд аль-Карим Хаэри не смог оказать сколько-нибудь действенного сопротивления Реза-хану и установлению диктатуры Пехлеви, но он раскаялся в своем бездействии в этом вопросе.
Второй из этих двух фигур, которые образуют непосредственный фон для появления Имама Хомейни, является, конечно же, аятолла Боруджерди (1875-1962). Он был главным муджтахидом и марджа‘-и таклидом послевоенного периода. Он продолжил акцент Шейха Абд-Карима Хаэри на двух равнозначных вещах – укреплении учебного заведения в Куме как центра духовного и религиозного движения и определенном квиетизме в политических делах. Он организовал сеть по всему Ирану для сбора закята, хумса и других религиозных налогов, что дало большую финансовую независимость и стабильность религиозным учреждениям в Куме. Созданная для этих целей сеть впоследствии очень пригодилась в ходе Исламской революции. В то же время в чисто религиозной плоскости аятолла Боруджерди инициировал одно важное событие, не получившее достаточного внимания — сознательную попытку ведущих авторитетов мусульман-шиитов повлиять на сближение с суннитским исламским миром. Благодаря его усилиям и ответным усилиям тогдашнего шейха Аль-Азхара, шейха Махмуда Шалтута, был создан институт такриба – сближения различных школ мысли в исламе. Эта тема также была затронута имамом Хомейни, который неоднократно заявлял о необходимости сотрудничества и единства между различными сегментами исламского мира.
Однако в политическом плане аятолла Боруджерди был уязвим для серьезной критики. На протяжении бурных событий первого десятилетия послевоенного периода, когда в Иране возникла крупная и развернувшаяся с угрожающими масштабами коммунистическая партия, Партия Туде, происходили национализация иранской нефтяной промышленности, возвышение доктора Мосаддыка и государственный переворот ЦРУ, мы почти всегда видим полное молчание со стороны аятоллы Боруджерди. Даже после роялистского переворота в августе 1953 года он принимал эмиссаров шахского режима в своей резиденции в Куме.
Это, по мнению многих иранцев, исключало какую-либо роль улемов, религиозных лидеров в противостоянии шахскому режиму, которое теперь усиливалось после падения режима Мосаддыка, в частности, по той причине, что роль аятоллы Кашани (ум. 1962), который ранее был одним из сторонников доктора Мосаддыка и кампании за национализацию иранской нефтяной промышленности, также казалась двусмысленной по многим пунктам.
В первые годы после падения доктора Мосаддыка и установления шахской диктатуры под американским покровительством мы наблюдаем определенное течение религиозно-направленной оппозиции шахскому режиму. Но у него еще нет ведущей личности; оно относительно слабо; и его заслоняют светские и левые формы оппозиции шахскому режиму.
Однако примерно через десять лет после свержения Мосаддыка, в 1962 году, на иранской сцене впервые появляется заметная фигура великого Имама Хомейни. Он затмевает не только всех своих предшественников в этой традиции улемов, которую я попытался вам обрисовать, но и фигуру самого Мосаддыка и, конечно же, всех других светских политиков и потенциальных лидеров оппозиции шахскому режиму.
Жизнь имама Хомейни до его появления на публике в 1962 году заслуживает некоторого внимания[1]. Как указывает последний элемент в его имени, он родился в маленьком городке Хомейн в 1902 году в семье, которая на протяжении многих поколений культивировала религиозные знания и образование. Его дедом был некий Сайид Ахмад, известный также как Сайид Ахмад Хинди, потому что он жил в Индии до того, как поселился в Иране.
Семья была иранского происхождения, их предок мигрировал в Индию из Нишапура в XVIII веке. В конечном счете, поскольку имам является сеидом — потомком Пророка, происхождение семьи, конечно же, восходит к территориям за пределами Ирана. Но на протяжении последних поколений эта семья была иранской. Просто дело в том, что в Индии возникла еще одна ветвь этой семьи.
По-видимому, даже сейчас есть несколько родственников этой семьи, которые все еще живут там, где-то неподалеку от Лакхнау. Отцом имама был Сайид Мустафа Хомейни, который был убит по приказу одного из самых богатых землевладельцев региона примерно через пять месяцев после рождения Имама, как говорят, из-за его попыток защитить обнищавшее крестьянство.
Ученая и религиозная карьера Имама Хомейни началась, когда ему было 17 лет, в 1919 году, когда он отправился учиться в город Арак. После недолгого пребывания он покинул этот относительно небольшой и неважный город, чтобы отправиться в главный центр религиозного образования в Иране, а именно в Кум. Его прибытие последовало за учреждением там Хауза-и ‘Илмийи шейхом Абд аль-Каримом Хаэри. Имам Хомейни быстро стал одним из самых многообещающих его младших учеников. Под его руководством Имам Хомейни изучал такие дисциплины, как фикх и усуль аль-фикх, и в то же время он изучал философию и мистицизм под руководством нескольких выдающихся учителей того времени, наиболее выдающимся из которых стал Мирза Мухаммад-Али Шахабади.
Я хотел бы сделать небольшое отступление, чтобы поговорить о месте философии и мистицизма в ученой и даже политической карьере Имама Хомейни. Одним из замечательных фактов о нем является то, что его политическая роль в руководстве революцией, не имеющая себе равных в новейшей истории, полностью затмила его достижения как ученого, философа и мистика. Слишком часто в современном мусульманском менталитете философия и мистицизм представляют собой отступление от реальности, полное отречение от любой политической и социальной роли, как если бы они были просто абстрактными материями, не имеющими реальной связи с актуальными проблемами мусульман и исламского мира. Имам Хомейни является живым доказательством того, что эти два предмета, если их правильно понимать и практиковать, напротив, являются главной движущей силой для той формы деятельности, которая является глубоко правильной и руководствуется ясным пониманием, которое является не только политическим и стратегическим, но и в то же время метафизически правильным и имеющим верное направление.
Что касается мистицизма в частном смысле, то можно сказать, что именно моральные и духовные качества, которые развил в себе Имам Хомейни, сделали его тем, чем он, очевидно, является – полным воплощением человеческого идеала в исламе. Это революционный вождь, живущий не в удобных квартирах, а в самых простых условиях, проводящий ночи в молитвах и поклонении, чья ежедневная пища состоит из самых простых и элементарных продуктов. Мне кажется, что даже его очень основательное знание философии и мистицизма имело политическую значимость и эффективность.
Первая слава, пришедшая к Имаму Хомейни в учебном заведении в Куме, была связана с тем, что он был выразителем этих двух дисциплин – философии и мистицизма. Он прочитал ряд лекций по некоторым основным текстам исламской философии, на которых присутствовало много слушателей, и выработал выдающееся красноречие и сильный стиль преподавания. Он также написал в этот период ряд текстов, часть которых была оригинальной, а часть представляла собой комментарии к существующим текстам, которые по большей части остались неопубликованными. Он также написал большое количество книг по фикху и стал считаться авторитетом в этой области. Если бы его достижения ограничивались этими относительно традиционными областями – фикхом, с одной стороны, и философией и мистицизмом — с другой, он, несомненно, вошел бы в духовную историю Ирана как великая личность. Хотя во многих отношениях он является продолжателем и наиболее ярким представителем традиции, он также резко порвал с существующей традицией учености, культивируя с самого начала радикальные политические интересы.
Вскоре после падения Реза-хана Имам Хомейни написал книгу, которая в значительной степени была критикой диктатуры Пехлеви, под названием «Кашф аль-асрар» («Раскрытие тайн»). Она была бескомпромиссна и ясна, написана в том же стиле, который характеризует все его высказывания. Он решительно критиковал режим Реза-хана и открыто заявлял о его зависимости и подчинении иностранным державам, в то время прежде всего Британии. Он ясно видел, что враждебность режима Пехлеви к исламу была не просто своеобразным желанием одного диктатора, а скорее частью всеобъемлющей стратегии ликвидации ислама как социальной и политической силы во всем исламском мире, которая была задумана крупными центрами империализма, и осуществление которой было поручено различным агентам империализма на местах.
В «Кашф аль-асрар» он писал, например, о критике Реза-хана: «Все приказы, издаваемые диктаторским режимом бандита Реза-хана вообще не имеют никакой ценности. Законы, принятые его парламентом, должны быть уничтожены и сожжены. Все идиотские слова, которые исходили из мозга этого неграмотного солдата, мерзопакостны, и только Закон Божий останется и будет сопротивляться превратностям времени».
Эта форма выражения, абсолютно бескомпромиссная и отмеченная радикальным пониманием политических реалий, породила опасения, что весьма интересно, не только со стороны режима Пехлеви, но и внутри самого религиозного истеблишмента. При всей своей силе, как и любая другая иерархия, он преследовал в качестве своей главной цели самосохранение и продвижение своих институциональных интересов.
В период, когда аятолла Боруджерди был доминирующей фигурой в Куме, Имам Хомейни постепенно набирал вес, но ему все еще не хватало старшинства, которое сделало бы его взгляды полностью авторитетными. Возможно, отчасти именно по этой причине в период между падением Реза-хана в 1941 году и свержением Мосаддыка в 1953 году имам Хомейни не пытался открыто осудить режим так же, как он делал это после 1963 года. Совсем недавно он выразил сожаление, что не начал раньше того курса, который в течение многих лет он считал своим ясным и очевидным долгом. Однако было сказано, что в течение всего этого периода он стремился добиться от аятоллы Боруджерди определенного политического реализма и ответственности. Если его усилия в этом отношении были в значительной степени безуспешны, то вне всякого сомнения, он оказал свое влияние на большое число молодых улемов в Куме и в других местах, которые позже стали частью руководящей силы революции. Задолго до начала революционного движения он выстроил сеть многочисленных последователей среди молодых улемов в Куме, многие из которых теперь являются важными лидерами революции. Весьма вероятно, что Совет Исламской революции в Иране состоит в основном из учеников Имама Хомейни. Другими словами, это люди, которых он годами обучал как традиционным религиозным наукам, так и задачам политической борьбы, руководства и руководства. Список главных учеников Имама Хомейни занял бы много страниц. Мы можем кратко назвать только два имени, которые приходят на ум: имам Муса Садр, лидер шиитской общины в Ливане, и аятолла Монтазери, который был одним из главных борцов против шахского режима в Иране.
Появление имама Хомейни как видной фигуры в политической сфере началось примерно через десять лет после свержения Мосаддыка и появления усиленной формы диктатуры в Иране. Первым вопросом, по которому имам вступил в конфликт с иранским правительством, было предложенный правительством осенью 1962 года проект новых законов, регулирующих выборы в местные и провинциальные советы, которые должны были впервые позволить бахаистам открыто занимать свои должности. Что еще более важно, в начале следующего года шах запустил то, что в западной прессе и, конечно же, в отечественной пропаганде стало известно как «Белая революция». О «Белой революции» вполне уместно было сказать, что единственной белой вещью в ней было то, что она была задумана в Белом доме. Она, конечно же, не была белой в том смысле, что была бескровной, и вряд ли это вообще была революция. Напротив, это была попытка предотвратить революцию и сделать ее невозможной.
Так называемая «Белая революция» состояла из комплекса мер, якобы направленных на реформирование иранского общества с целью повышения благосостояния крестьянства и промышленных рабочих и «эмансипации» женщин. Среди различных мер, входивших в нее, были две меры, которые приобрели особое значение в пропаганде шахского режима и его иностранных сторонников – земельная реформа и права женщин. Возможно, будет уместно немного остановиться на характере этих двух мер, прежде чем продолжить мой рассказ о деятельности Имама Хомейни.
Лозунг земельной реформы в Иране был маскировкой для полного разрушения аграрной экономики таким образом, чтобы обеспечить максимальную прибыль для шахской семьи; определенной олигархии, связанной с шахской семьей; и интересов иностранного агробизнеса, включая компании со штаб-квартирами в Соединенных Штатах, Европе и Израиле. Правда, некоторое количество собственности было распределено между крестьянами, но распределяемая земля не всегда была обрабатываемой и, кроме того, она была распределена не бесплатно, а в счет денежных выплат, которые должны были быть выплачены банкам, контролируемым шахской семьей. Кроме того, закон вообще не распространялся на крупные участки земли, которые вместо этого были переданы либо в прямую собственность шахской семьи в составе Фонда Пехлеви, являвшийся прикрытием для финансовых операций шахской семьи, либо некоторым иностранным агрокомпаниям, которые использовали сельхозугодья Ирана для выращивания культур, не потреблявшихся в Иране и предназначавшихся для внешнего рынка. Например, некоторые участки были отданы под выращивание спаржи, совершенно отсутствующей в иранском рационе питания. В то же время сливочное масло иранского производства становилось все более недоступным, так что в Тегеранском супермаркете можно было найти только датское масло. Это разрушение аграрной экономики вызвало массовую депопуляцию села и миграцию в города крестьян, вынужденных искать работу. Прежний класс землевладельцев превратился в спекулянтов городской недвижимостью и импортно-экспортных торговцев, которые в чисто финансовом плане обычно выигрывали от этой трансформации, а не теряли от нее.
Что касается прав женщин, то эта мера была рассчитана скорее на внешнее потребление, чем на внутренние цели, поскольку иностранные советники шаха были хорошо осведомлены о традиционных западных предрассудках в отношении исламского отношения к женщинам и считали, что это был безошибочный способ выставить шаха просвещенным и доброжелательным человеком, действующим от имени бедных угнетенных женщин мусульманского Ирана. На самом деле за последние пятнадцать лет в Иране произошла большая трансформация политической и социальной роли женщин, но направление, которое она приняла, направлено против режима. Иранские женщины обрели свою эмансипацию не в результате каких-либо мер, введенных режимом, а наоборот, в борьбе против режима, в страданиях от жестокого обращения, пыток, тюремного заключения и мученической смерти от рук палачей режима.
В заявлениях Имама Хомейни против шахского режима и его попытки обмануть иранское общественное мнение так называемой Белой революцией, которые он делал с января 1963 года, мы не находим последовательного упоминания о земельной реформе и правах женщин. Примечательно, что вплоть до прошлого года в американской прессе — а британская пресса, вероятно, была не намного лучше – говорилось, что эти консервативные, реакционные, фанатичные мусульмане в Иране боролись против шаха из-за своего сопротивления земельной реформе и желания вернуть то, что было причудливо названо «церковными землями», а также потому что они хотели, чтобы все женщины были исключены из общественной жизни. Этот полный абсурд не имеет никаких оснований ни в событиях прошлогодней революции, ни в истории предшествующих пятнадцати лет.
В самых ранних заявлениях Имама Хомейни, сделанных в 1963 году, которые сохранились в дословном виде и доступны любому, кто умеет читать по-персидски, он концентрируется, напротив, на ряде других тем. Во-первых, на нарушении шахом иранской конституции и клятвы сохранять и защищать ислам, которую он дал при вступлении на престол. Во-вторых, он нападает на подчинение шаха иностранным державам, упоминая в первую очередь Соединенные Штаты, а вслед за ними – Израиль.
Проблема Израиля имеет огромное значение для Исламской революции. Из-за эмбарго на новости в так называемой свободной прессе Запада никто не осознал, что Израиль уступает только Соединенным Штатам в качестве одной из главных опор диктатуры Пехлеви. В Иране широко известно, что существуют две темы, которые полностью исключаются из сферы общественного обсуждения или критики в какой бы то ни было форме. Всем было хорошо известно правило САВАК, полиции безопасности, созданной для шаха Соединенными Штатами, согласно которому две темы должны были полностью исключены из сферы общественного обсуждения и критики. Одной из них была шахская семья, а другой – Израиль. Интересно, что даже Соединенные Штаты в определенной форме и под определенными предлогами могли подвергаться критике, но Израиля даже не должен был упоминаться.
Имам Хомейни, со свойственным ему отказом идти на компромисс, нарушил это правило в 1963 году и указал на очень тесные отношения между режимом Пехлеви и Израилем в военной, политической, разведывательной и экономической сферах. Конечно, в тогдашних сообщениях западной прессы вы не найдете ни слова об этом аспекте дела.
Что же касается земельной реформы и эмансипации женщин, которые якобы были объектами столь сильного праведного гнева, то единственные упоминания о них в декларациях Имама Хомейни в 1963 году и в последующем являются мимолетными ссылками, осуждающими их как совершенно ложные и даже не заслуживающие подробного комментария.
Чтобы отомстить имаму за осуждение его так называемой программы реформ, шах приказал своим десантникам штурмовать медресе Файзийе в Куме, центре деятельности имама, в результате чего погибло несколько человек. Совершенно не испугавшись, имам продолжил свои нападки на режим, и 1 апреля он осудил упорное молчание некоторых консервативных улемов как равносильное сотрудничеству с шахом. Два дня спустя, на сороковой день после нападения на медресе Файзийе, он заявил, что иранское правительство намерено искоренить ислам по воле Америки и Израиля, и он будет бороться с правительством.
Два месяца спустя, с наступлением мухаррама, который всегда был временем экзальтированного религиозного сознания, имам сделал зловещее сравнение шаха с Омейядским халифом Язидом, убийцей имама Хусейна — да пребудет с ним мир – и предупредил шаха , что если он не изменит своего пути, то настанет день, когда ему придется бежать из страны среди всеобщего ликования. Это предупреждение было удивительно прозорливым, ибо именно это и произошло 16 января 1979 года. Однако двумя днями позже имам был тотчас же арестован спецназовцами, которые в 3 часа ночи нагрянули к нему в дом в Куме и увезли его в Тегеран.
Когда наступил рассвет, новость об аресте имама быстро распространилась, вызвав массовое восстание в ряде городов, которое было жестоко подавлено с применением силы. Уже не в первый раз за свою карьеру шах отдавал приказы своей полиции и войскам стрелять на поражение. Было подсчитано, что к тому времени, когда восстание было подавлено, примерно через шесть дней, погибло около 15 000 человек. Движение, начавшееся с этого восстания и известное как движение 15 хордада, в честь того дня в иранском календаре, с которого оно началось, было в значительной мере прелюдией к Исламской революции 1978-1979 годов, поскольку были определены цели этой революции — освобождение Ирана от монархической тирании и ее иностранных покровителей — и ее руководство.
После периода тюремного заключения и нахождения в Тегеране Имам Хомейни был освобожден и ему было разрешено вернуться в Кум 7 апреля 1964 года. Начали распространяться слухи о том, что имам во время своего заключения пришел к «взаимопониманию» с шахским режимом. Вернувшись в Кум, он быстро развеял эти слухи, объявив, что движение, начатое 15-го хордада, будет продолжаться.
Ситуация вновь обострилась осенью того же года, когда шах заключил с Америкой соглашение о статусе ее вооруженных сил, предусматривавшее иммунитет от судебного преследования для всех американских военнослужащих в Иране и их иждивенцев. Это заставило имама произнести, пожалуй, самую яростную на сегодняшний день из всех его речей, обличавших шаха. Если бы собака американского солдата укусила самого шаха, у шаха не было бы никакого законного средства защиты, заявил он. Имам осудил это соглашение как отказ от независимости и суверенитета Ирана, сделанный в обмен на кредит в размере 200 миллионов долларов, который принесет пользу только шаху и его сподвижникам, и назвал предателями всех тех в Меджлисе, кто проголосовал за его ратификацию.
Незадолго до рассвета 4 ноября 1964 года имам был снова арестован и на этот раз доставлен прямо в аэропорт Мехрабад в Тегеране для немедленной депортации в Турцию. Он был вынужден поселиться сначала в Анкаре, а затем в Бурсе. Решение депортировать, а не арестовать Имама Хомейни и заключить его в тюрьму в Иране, несомненно, основывалось на надежде, что в изгнании он исчезнет из народной памяти. Физическое уничтожение было бы чревато опасностью неконтролируемого народного восстания. Выбор Турции в качестве места назначения отражал существовавшее тогда сотрудничество в области безопасности между Турцией и Ираном, которое вместе с Израилем составляло тогда три главных столпа, на которых покоилась американская гегемония на Ближнем Востоке.
В сентябре 1965 года имаму Хомейни была предоставлена возможность покинуть место своего изгнания в Турции и отправиться в более благоприятную среду – в Наджаф, один из городов Ирака, который традиционно был центром не только распространения шиитских знаний, но и убежищем для иранских религиозных лидеров. Так было, например, в XIX веке и в начале ХХ века, когда ряд важных религиозных лидеров поддерживали Конституционную революцию, а до этого – движение за бойкот табака. Они издавали свои директивы из относительной безопасного «атабата», находившегося за пределами Ирана.
Однако на этот раз Имам Хомейни отнюдь не нашел там спокойного убежища. Необходимо очень четко и решительно отметить, что, несмотря на все, что говорилось в западной прессе в течение многих лет, присутствие Имама Хомейни в Ираке никоим образом не представляло собой какой-либо формы союза, пусть даже незначительного, между ним и баасистским режимом в этой стране. Напротив, он подвергался неоднократным преследованиям со стороны баасистов в сочетании с общими репрессиями, проводимыми режимом в Ираке, которые продолжаются и по сей день.
Из Наджафа Имам Хомейни продолжал периодически публиковать свои заявления по иранским делам. Надежда шаха на то, что изгнание положит конец его влиянию и популярности, была решительно разрушена. Говорят, что Имам Хомейни получил известность в ходе революции в результате вакуума, потому что в поле зрения не было никакой жизнеспособной альтернативы, но это суждение порождено незнанием постепенного характера развития роли Имама Хомейни в течение четырнадцати с лишним лет, проведенных им в изгнании. На протяжении всех этих лет в Наджафе он ни в коем случае не оставался безмолвным. Мы видим, что он, напротив, издавал самые разнообразные прокламации по иранским делам, все они проникали в страну, распространялись и оказывали все большее влияние на формирование иранского общественного мнения. Например, в апреле 1967 года имам Хомейни направил открытое письмо премьер-министру Ирана Амиру Аббасу Ховейде, в котором он осудил Ховейду и шаха за их постоянное нарушение как Ислама, так и Конституции. Он провел всесторонний обзор всей политики правительства, раскритиковав одно его действие за другим и предупредив Ховейду, что однажды он будет привлечен к ответственности. Можно себе представить презрительное недоверие, с которым Ховейда принял это письмо от изгнанника, чьи последователи были убиты на улицах – письмо, адресованное премьер-министру, стоявшего во главе одного из крупнейших репрессивных аппаратов в современном мире. И все же одна из замечательных черт Имама Хомейни, которая способствует эффективности его руководства, заключается в том, что каждое сказанное им слово имеет серьезный смысл. Это предупреждение, данное еще в апреле 1967 года, увенчалось казнью Ховейды Исламским революционным судом после революции.
Еще один пример заявлений Имама Хомейни в годы его изгнания мы можем почерпнуть из серии событий мая 1970 года, когда консорциум американских инвесторов собрался в Тегеране для обсуждения путей более эффективного проникновения и эксплуатации иранской экономики. По этому случаю один из последователей имама, аятолла Саэди, произнес хутбу в своей мечети в Тегеране, осудив эту конференцию и призвав иранский народ восстать и протестовать против нее. Он был арестован и замучен до смерти САВАК, шахской полицией безопасности, а Имам Хомейни издал прокламацию, призывающую народ возобновить борьбу против режима Пехлеви.
Позже мы видим, как Имам Хомейни осуждает идиотские и расточительные расходы режима на так называемое празднование 2500-летия монархии, которое было задумано и спланировано некоторыми израильскими советниками режима. Позже он также осудил введение однопартийной системы в Иране, заявив, что тот, кто вступил в эту партию добровольно, без давления, фактически является предателем как нации, так и ислама. Он также издал много воззваний об общем состоянии исламского мира и, в частности, о роли Израиля.
Интересно отметить, что по крайней мере в двух случаях, один раз в 1971 году и один раз во время революции, Имам Хомейни также выпустил два обращения к мусульманскому миру в целом, которые были переведены на различные языки и распространены во время хаджа.
В обеих этих декларациях он призывал к солидарности мусульман и сотрудничеству для решения их общих проблем. Интересно отметить, что так называемый поборник ислама, саудовский режим, счел нужным посадить в тюрьму и подвергнуть длительным пыткам ряд лиц, ответственных за распространение этих деклараций. Поэтому ни для кого не было неожиданностью, что саудовский режим, несмотря на свою декларируемую лояльность Исламу, объединился с Израилем, Соединенными Штатами и Советским Союзом в противостоянии Исламской революции. Он имеет долгую историю противостояния революционному исламскому движению во главе с имамом Хомейни.
На протяжении всех лет изгнания Имама Хомейни в Наджафе, когда он принимал гостей из Ирана и делал эти и другие заявления по иранским и исламским делам в целом, в Иране происходил ряд важных событий, которые также способствовали революции. Главным из них была лекторская и писательская деятельность доктора Али Шариати, который станет темой моей следующей лекции. Я могу сказать, немного забежав вперед, что его влияние действовало на другом плане как дополнение к влиянию Имама Хомейни. Массовый и подавляющий отклик иранского народа во время революции на заявления и руководство Имама Хомейни отчасти объясняется неоспоримым влиянием доктора Шариати в годы изгнания Имама Хомейни.
Что же касается роли Имама Хомейни в самой революции, то она прямолинейна и непосредственна в том смысле, что первые события революции непосредственно связаны с его личностью. Контролируемая правительством пресса в январе 1978 года опубликовала статью, оскорбляющую Имама Хомейни в непростительных и непристойных выражениях. Это немедленно вызвало гневную реакцию в городе Кум. После первого восстания в Куме, которое было подавлено с тяжелыми человеческими жертвами, по всему Ирану с возрастающими темпами развернулась серия демонстраций и протестов, длившихся вплоть до декабря 1978 года, когда, вероятно, произошли крупнейшие демонстрации не только в иранской истории, но и в современной истории в целом, вынудив вскоре шаха к бегству и проложив путь к окончательному триумфу революции.
Имам Хомейни увеличил темп своих заявлений по мере того, как движение внутри Ирана набирало скорость. В октябре прошлого года (1978) он был выслан из Ирака в результате соглашения между шахским режимом и баасистским режимом. Интересно отметить, что Имам Хомейни рассматривал целый ряд возможных альтернатив. Он предпочел бы поселиться в мусульманской стране, но, как он сказал публично и как я сам слышал от него, ни одна мусульманская страна не предлагала ему возможности жить в безопасности и продолжать свою деятельность. Этот простой факт является красноречивым пояснением природы режимов, которые сегодня правят различными мусульманскими странами. Коран предписывает мусульманам давать убежище даже мушрику (многобожнику – Иран-1979), чтобы он мог услышать Коран и получить сведения о религии. И все же эти современные мусульманские режимы посылают деньги на строительство мечетей, преимущественно в престижных местах вроде Лондона, Нью-Йорка и так далее; те, кто проводит конференции в отелях «Хилтон» и «Шератон», отказывают даже в элементарном праве на безопасность и убежище тому, кого любой объективный мусульманский наблюдатель должен считать величайшим моджахедом современности.
Эта мера, как и многие другие меры прежнего иранского режима, в конечном итоге обернулась против него, потому что, столкнувшись с невозможностью найти убежище в какой-либо другой мусульманской стране, Имам Хомейни отправился после Ирака в Париж, где он стал бесконечно более доступным для иранцев из Америки, Европы и самого Ирана. Он также сразу же стал доступен мировой прессе —хотя мировая пресса, конечно, не была сколько-либо склонна или даже интеллектуально и ментально подготовлена к отражению истинного послания и чаяний Имама Хомейни. Тем не менее было несравненно легче поддерживать связь с Ираном из Парижа, и там он был гораздо заметнее, чем в Наджафе.
Изучение прокламаций Имама Хомейни в год революции само по себе было бы интересной темой. Все видели в течение года, как революция достигала новых вершин, определенную эволюцию в стиле его деклараций. Например, если вы посмотрите на декларацию, которую он издал накануне мухаррама в прошлом году (декабрь 1978 года), вы увидите большое красноречие и силу выражения, которые, как можно было бы сказать с чисто литературной точки зрения, имеют мало параллелей в современном иранском выражении. К тому времени, когда он вернулся в Иран из ссылки в начале февраля этого года (1979), Имам Хомейни, не имея никаких материальных ресурсов, без строительства политической партии, без ведения партизанской войны, без поддержки какой-либо иностранной державы, утвердился как бесспорный лидер крупного революционного движения.
Как же это возможно? Я постараюсь частично дать ответ в своей четвертой лекции, в которой я рассмотрю события и хронологию революции и некоторые общие выводы, которые могут быть сделаны. Теперь, что касается личности Имама Хомейни, я хотел бы предложить следующее относительно его значимости как революционного лидера.
Во-первых, «революция» для него — и я использую кавычки, потому что это слово имеет все виды коннотаций, которые не обязательно соответствуют иранскому контексту – это то, в чем он как революционный лидер не просто интеллектуально и эмоционально предан определенному делу, но и полностью отождествляется с ним. Он совершенно не хотел идти на компромисс. Почему? Это происходит потому, что он не был политиком привычного типа, озабоченным достижением личной политической выгоды. Напротив, он просто стремился исполнять повеления Аллаха и Его Посланника таким образом, который он считал соответствующим обстоятельствам.
Один из моих иранских знакомых, приехавший в Париж навестить Имама Хомейни, спросил его: «Как вы думаете, наш нынешний курс мудр? А что будет, если армия будет продолжать убивать людей? Неужели люди рано или поздно не устанут и не впадут в уныние?» Он ответил довольно просто, что это наш долг бороться таким образом, а результат – от Аллаха. Именно это явное отсутствие стратегии, этот отказ рассматривать точные расчеты нормальной политической стратегии составляют высшую форму революционной стратегии в исламском контексте.
Во-вторых, мы можем сказать, что имаму Хомейни удалось выполнить ту великую и беспрецедентную роль, которую он играет благодаря своим духовным и нравственным качествам, тем качествам, которые не могут быть поставлены под сомнение даже теми, кто идеологически не привержен исламу. Одна из замечательных вещей заключается в том, что в ходе революции люди, которые не имели особой приверженности исламу в идеологическом плане, пришли к повторному открытию ислама и в то же время взяли на себя обязательства перед ним как революционной силой из-за самоочевидных моральных и духовных добродетелей самого имама Хомейни. Было очевидно, что это был человек, никоим образом не озабоченный получением личной или групповой выгоды, но тот, кто представлял самые глубокие устремления иранской нации.
Дискуссия
Вопрос: Вы упомянули о важной роли философии и мистицизма. Не могли бы вы немного подробнее остановиться на этом, особенно в связи с суфизмом? Я не знаю, организован ли суфизм в шиитской школе мысли так же, как и в суннитском мире. Если это так, то вопрос о принадлежности Имама Хомейни будет иметь важное значение.
Хамид Альгар: Слово «мистицизм» несколько проблематично. Я использовал его для удобства в качестве наиболее близкого по смыслу английского слова. Суфизм как организованное целое имеет лишь периферийный статус в шиитской школе. Мы действительно находим суфийские ордена, но они обычно отвергаются шиитскими улемами. То, что я имею в виду под мистицизмом по отношению к имаму Хомейни, известно как «Ирфан», то есть другая форма мистицизма, соответствующая шиитскому контексту. Это то, что опирается на определенные измерения Корана, учение двенадцати имамов Ахль аль-Бейт (мир им!), а также концепции и формулировки Ибн ‘Араби. Вот что я имею в виду под мистицизмом в данном контексте — это форма мистического поклонения, которая придает определенный контур духовной жизни. Это явно придало имаму Хомейни — я не люблю употреблять это выражение, но за неимением лучшего – некоторую потусторонность. Парадокс заключается в том, что есть человек, настолько лишенный мирских амбиций, который все же столь выдающимся образом успешен на мирском плане. Рассматривая вопрос на более глубоком уровне, с точки зрения ислама, мы видим, что это вовсе не парадокс. Отрицание всех форм привязанности к этому миру делает возможным быть чрезвычайно эффективным и активным в этом мире. В этом смысл хадиса о том, что тот, кто смиряет себя перед Аллахом, будет воскрешен Аллахом. Именно это я имел в виду, говоря о мистицизме у Имама Хомейни.
Вопрос: Не могли бы вы объяснить понятие имама и понятие халифа, а также взаимоотношения между ними, с особым акцентом на два момента — единство улемов и, во-вторых, в связи с современной ситуацией в Иране?
Хамид Альгар: Это очень обширный вопрос, не имеющий прямого отношения к сегодняшнему разговору. Я уверен, что большинство присутствующих знают, что подразумевается под терминами имам и халиф. Имам в шиитской школе является назначенным Аллахом лидером общины, первым имамом является Али, а последним – двенадцатый Имам, который считается находящимся в состоянии гайба – сокрытия, отсутствия на физическом плане, но тем не менее продолжает осуществлять свою власть. Эта форма преемственности является в некотором смысле наследственной. Более того, прерогативы этих назначенных преемников Пророка выходят за рамки чисто политических, административных и военных задач халифа в суннитской мысли.
Кроме того, я не знаю, что еще можно сказать, не приступая к излишне детальной лекции. Пожалуй, больший интерес представляет вторая часть вашего вопроса – об актуальности этих различий для современного состояния исламского мира. Я бы сказал, что она минимальна, если существует вообще, поскольку в суннитских мусульманских странах нет халифа, а также в настоящее время не существует механизма или сколько-либо разумного процесса для выбора халифа. Что касается шиизма, то имам также находится в состоянии гайба, поэтому он не представляет собой проблему[2].
То, на что должны обратить свое внимание как мусульмане-сунниты, так и мусульмане-шииты, это сотрудничество по гораздо более многочисленным и важным вопросам, по которым они согласны. Нет никаких сомнений в том, что Исламская революция может быть и уже в какой-то степени стала важным поводом для постепенного устранения вековых предрассудков и враждебности между суннитами и шиитами.
Сам имам Хомейни, когда я имел честь встретиться с ним в Париже, выразил глубокую скорбь по поводу того, что, когда мусульмане-шииты Ирана принимали мученическую смерть на улицах Тегерана во время последнего мухаррама ради установления Исламской республики, мусульмане-шииты и мусульмане-сунниты в Индии в тот же месяц мухаррам были заняты убийством друг друга из-за каких-то деталей тазии (шиитского траурного обряда – Иран-1979).
К счастью, в результате революции мы видим большое количество обнадеживающих событий. Например, в Афганистане, стране, где имела место глубокая и длительная вражда между суннитами и шиитами — вероятно, около семидесяти процентов населения составляют сунниты и тридцать процентов – шииты, однако после Исламской революции в Иране и в ходе сопротивления советскому марксистскому режиму историческая ненависть была в значительной степени преодолена. Они вместе борются против советского империализма[3]. (Это было до советского вторжения в декабре 1979 года). В Турции, опять же стране, где из-за многовековой войны между Османами и Сефевидами существуют глубоко укоренившиеся предрассудки по отношению к шиитской школе, в результате революции возник позитивный интерес. Во многих исламских периодических изданиях этой страны сейчас можно увидеть статьи о суннитско-шиитских отношениях, стремление получить объективную, правильную информацию о шиитской школе мысли и прежде всего наладить эффективное сотрудничество между исламским движением в этой стране и Исламской революцией в Иране.
Поэтому вместо того, чтобы снова обсуждать вопрос об имаме и халифе или какие бы то ни было различия, которые могли существовать между ними, гораздо более плодотворно для мусульман тратить свою энергию на установление более тесных связей сотрудничества. В конце концов, мы не должны забывать, что Исламская революция была единственным серьезным препятствием на пути сионизма на Ближнем Востоке — гораздо большим, чем любое военное предприятие, проведенное любым из арабских государств, гораздо большим, чем даже действия самих палестинцев, какими бы героическими они ни были. Нет никаких сомнений в том, что единственной крупной неудачей, постигшей сионизм и американский империализм во всем ближневосточном регионе — или, если угодно, в мусульманском регионе — была Исламская революция в Иране.
Это революция, которая имеет потенциал в служении всем мусульманам. Именно мусульмане суннитских стран – арабских стран, Турции, Афганистана и так далее — должны присоединиться к этой революции и оказать ей всевозможную поддержку и сотрудничество.
Вопрос: Вы упомянули Израиль. Какова была роль еврейского меньшинства в Иране в сотрудничестве с Израилем в свете казни одного из их лидеров?
Хамид Альгар: Мы не должны автоматически предполагать, что все еврейское меньшинство в Иране было сионистским в своих устремлениях или поддерживало прошлый режим, режим Пехлеви. Некоторые, конечно, были такими. Такие миллионеры, как Эльганиян, которого казнили, имели очень тесные связи с Израилем, а также с режимом.
Независимо от существования еврейской общины в Иране, государство Израиль имело очень тесные связи с режимом Пехлеви, при чем не обязательно через иранскую еврейскую общину. Эти связи были установлены, я думаю, в 1948 году, вскоре после создания сионистского государства в Палестине, когда иранским правительством того времени было фактически объявлено о признании Израиля. Несмотря на свои националистические наклонности, Мосаддык не смог отменить это признание.
Затем, после государственного переворота 1953 года, между Израилем и иранским правительством установились более глубокие отношения. Сотрудничество осуществлялось на многих уровнях, но особенно в области так называемой разведывательной работы и безопасности. После определенного момента выясняется, что задача комплектования и обучения САВАК была передана от ЦРУ Моссаду, израильской службой безопасности, хотя ЦРУ всегда сохраняло за собой право надзора за операциями САВАК. Я знаю людей, которые сообщают, что были допрошены и подвергнуты пыткам израильтянами во время содержания под стражей в САВАК. Это была глубокая вовлеченность.
Взамен израильтяне получали большую часть своей нефти – от семидесяти до девяноста процентов – из Ирана. Некоторое проникновение в иранскую экономику имело место, отчасти через иранских евреев, но не во всех случаях. Отношения с Израилем были следствием раболепного отношения шаха к Соединенным Штатам.
Сотрудничество шаха с Израилем не всегда происходило через еврейскую общину. Оно также осуществлялось через бахаитскую общину. Если говорить о меньшинствах, то наиболее важным с точки зрения кадрового обеспечения шахского режима, кадрового обеспечения бюрократии и полиции безопасности являются бахаисты, многие из которых в той или иной мере имеют еврейское происхождение. Можно было бы упомянуть о ряде случаев, в том числе о бывшем заместителе начальника САВАК Сабети. Он был евреем по происхождению и проходил обучение методам пыток в Израиле. Он и ряд других офицеров живут после революции в Израиле. Именно бахаисты, а не евреи как община, могут быть обвинены в этом отношении. Израиль, с его вечным поиском иммигрантов, считал, что с революцией в Иране складывается идеальная ситуация. Но за исключением определенного меньшинства, которое щедро нажилось при режиме Пехлеви, основная масса иранского еврейства пока не проявляет интереса к тому, чтобы покинуть страну и отправиться в Израиль[4]. Это меньшинство очень интересно. В журнале «Экономист» была статья, автора которой вряд ли можно обвинить в антисемитизме, которая описывала прибытие в Израиль некоторых иранских еврейских иммигрантов. Когда они разворачивали свои ковры в аэропорту Тель-Авива, на асфальт вывалилось золото. Это была интересная демонстрация того, как эта еврейская олигархия смогла нажиться при режиме Пехлеви. Однако большинство иранских евреев решили остаться, к большому неудовольствию Еврейского агентства, которое по этой причине стало прибегать к той же подрывной тактике, которую оно ранее использовало в некоторых арабских странах, в частности в Ираке, чтобы вызвать страх среди иранских евреев. Эта тактика была раскрыта и обнародована организацией в Тегеране под названием Общество еврейских интеллектуалов, которое предостерегала членов общины от этой сионистской тактики.
Когда я был в Париже в декабре и начале января, навещая Имама Хомейни, к нему приехала делегация иранских евреев, и по этому случаю он заверил их не только в том, что иранские евреи должны остаться в стране, но и в том, что те, кто был обманут сионизмом и мигрировал в Палестину, где с ними обращаются как с гражданами второго сорта из-за их азиатского, а не восточноевропейского происхождения, должны вернуться в Иран, где они как граждане Исламской Республики будут пользоваться правами, превосходящими те, которые они имеют в Еврейском государстве Израиль.
Вопрос: Какую должность занимал Имам Хомейни после окончания института Кум? Внес ли он изменения в учебную программу и методологию? Я также хотел бы знать, была ли его открытая критика шахского режима высказана им от имени улемов или от имени определенной группы, которую он основал.
Хамид Альгар: Что касается методологии преподавания, то я думаю, что справедливо будет сказать, что фактически Имам Хомейни провел реформу, установив тесную связь между предметами, которые он преподавал, и практическими проблемами того времени. По этой причине он привлек гораздо большую аудиторию, чем многие другие преподаватели в Куме.
Есть целый ряд людей, которые достигли важного положения в Куме благодаря реформированию, укреплению этого учебного заведения. И Имам Хомейни, и другие оказали большую услугу в этом отношении, сделав учебную программу более применимой к современным проблемам. Что касается вашего второго вопроса, то я не думаю, что Имам Хомейни в 1963 году или впоследствии выступал либо от имени улемов в частности, либо от имени более узкой группы. Напротив, он считал своим долгом как ученый ислама и гражданин Ирана высказаться по этим проблемам. Одна из постоянных тем всех его воззваний состоит в том, что улемы имеют огромное значение в исламе, которого невозможно достичь простым чтением и преподаванием текстов; у них есть гораздо более всеобъемлющая обязанность, указанная в хадисе, который описывает их как наследников пророков. Они не могут эффективно передавать наследие пророков, просто сидя в углу медресе, читая и комментируя тексты. На них лежит гораздо более всеобъемлющая обязанность руководства. Он говорил как алим, сознавая всю полноту своей ответственности, но это совсем не то же самое, что говорить от имени улемов как класса. Напротив, он обращался ко всему иранскому народу, а не только к мусульманам в целом.
Вопрос: Вы упомянули о сомнениях относительно роли аятоллы Боруджерди и упомянули аятоллу Кашани. Мне кажется, что вы придерживаетесь однонаправленного взгляда на иранских улемов. Вы, должно быть, указали в своей последней лекции, что трудность заключается в том, что существуют различные возможные интерпретации роли улемов во время сокрытия двенадцатого имама. Как мы видим по работе аятоллы Наини (1860-1936), перед нами стоит вопрос: либо следует вообще покинуть политическое поле и ждать возвращения Имама на физическом плане, либо разработать систему, которая была бы наименее несовершенной.
Если вы возьмете эти две крайности, то увидите, что различные улемы заняли свою позицию где-то между ними и поэтому строили свою собственную деятельность на политическом плане в соответствии с их интерпретацией сокрытия. Мне кажется, что аятолла Боруджерди был именно сторонником квиетистской позиции, хотя в нынешних обстоятельствах эта позиция может показаться неоправданной. Но если рассматривать ее в контексте ответственности улемов во время того самого сокрытия имама, то она может стать более понятной. Я хотел бы услышать ваши комментарии.
Хамид Альгар: Я не собираюсь критиковать аятоллу Боруджерди или Кашани за те роли, которые они играли. Я просто хотел указать в историческом контексте на влияние их отношения или, по крайней мере, на восприятие их отношения. Действительно, среди шиитских улемов существовали разногласия относительно политических последствий сокрытия Имама. Но общее убеждение, которое приобрело большую силу со времен аятоллы Боруджерди, состоит в том, что Имам Хомейни описывает в своей книге как вилайат (правление) ученого; обязанность руководства и управление общиной возлагается на ученого.
Я чувствую себя несчастным из-за того, что в ходе этих лекций мне приходится обобщать и чрезмерно упрощать. Такова специфика ситуации, но следует, по крайней мере, отметить, что позиция Имама Хомейни эволюционировала на протяжении многих лет[5]. Хотя он с самого начала обладал некоторыми весьма отчетливыми характеристиками, я бы сказал, что его политическая — я не хотел бы использовать слово философия — позиция изменилась и эволюционировала.
Ведь в 1963 году он призывал не к учреждению в Иране Исламской Республики, а к осуществлению действующей Конституции, которая предусматривала монархию, пусть и ограниченную в осуществлении своей власти. Он фактически призывал шаха соблюдать и исполнять клятву, которую он дал, соблюдать Конституцию и быть верным исламу. Я бы сказал, что прогрессивная радикализация позиции Имама Хомейни имела место в годы его изгнания, и особенно в ходе революции.
Здесь нужно многое сказать, и мне хотелось бы иметь больше времени. Но поскольку вы подняли этот важный вопрос политической теории, я думаю, что позволительно сказать, что для Имама Хомейни есть разница, по крайней мере подразумеваемая, в словоупотреблении между Исламской республикой и Исламским государством[6]. С одной стороны, Исламская республика предполагается как переходная форма правления, при которой политика государства будет в целом ориентирована на цели ислама, а управление делами государства будет возложено на набожных мусульман. Но полного осуществления исламского права во всех сферах жизни не будет.
В то время, пока существует эта временная форма правления, которая будет носить название республики, будет осуществляться процесс образования и просвещения в отношении как тех, кто был отчужден от ислама, так и тех, чей ислам носит сугубо традиционный характер — то есть основан на молитве, посте и так далее, без особого осознания политических и социальных вопросов. Когда этот процесс будет завершен, на смену Исламской Республике придет Исламское государство. У Имама Хомейни нет четкого заявления на этот счет, но такое впечатление может сложиться, если внимательно прочитать его воззвания, опубликованные в течение года новой революции и после его возвращения. Это впечатление усиливается при чтении проекта Конституции. Одна из интересных вещей в нем заключается в том, что в нем нет никакого явного заявления о том, что законы государства должны быть законами ислама. Конечно, это всего лишь проект конституции, и он может быть пересмотрен до того, как будет окончательно ратифицирован, но в его нынешнем виде нет четкого положения о том, что законы государства должны быть законами ислама. Вместо этого есть положение, которое мы находим в конституциях ряда других мусульманских стран, что ни один закон не должен приниматься вразрез с исламом, но это совсем другой вопрос[7].
Мне кажется, что в контексте Ирана это задумано как переходный этап – этап, на котором то, что противоречит исламу, будет постепенно искоренено и будет предпринята попытка двигаться в направлении по-настоящему целостного Исламского государства. Когда подобные вещи пытаются найти в других конституциях, особенно в пакистанской, это просто демагогия. Но в случае с Ираном — надеюсь, я прав, только события скажут — следует ли рассматривать включение этого пункта как временную меру. Легко было бы в одночасье заявить, что теперь все будет по шариату и ходить вокруг да около, эффектно отрубая руки и так далее. Но я думаю, что это мерило серьезности революции и подлинности того постепенного процесса, который сейчас идет. Мы можем подытожить, что эта постепенность укладывается в рамки концепции Исламской Республики, которая станет прелюдией к созданию Исламского государства.
Вопрос: Могу ли я задать дополнительный вопрос? Как вы думаете, в этой эволюции мысли Имама Хомейни от простой реализации Конституции к Исламскому государству, перешел ли он на позицию, которую занял аятолла Нури еще во времена Конституционной революции на рубеже веков, полностью порвав с конституционалистами?[8]
Хамид Альгар: Я не думаю, что можно свести позицию имама Хомейни к позиции шейха Фазлоллы Нури, который был одним из ведущих улемов во время Конституционной революции в Иране в первом десятилетии нынешнего столетия. В отличие от многих своих коллег, Нури выступал против Конституции, руководствуясь непреодолимыми религиозными соображениями, хотя нельзя отрицать, что он тактически был связан с шахским двором. В ряде теоретических трудов он выдвинул некоторые убедительные аргументы против Конституции. Его лозунгом было: «Мы хотим машру‘а (шариатское правление), а не машрута (конституционное правление)». Хотя в течение многих лет в Иране в исламских кругах было принято высмеивать Нури и считать его предателем, реакционером и так далее, правда в том, что произошла определенная переоценка его положения, придающая ему более достойное место.
Однако по многим причинам бесполезно проводить параллель между ним и имамом Хомейни. Самое очевидное и самое главное, что он был доволен тем, что монархия продолжается, и даже пытался найти для нее место, чего явно не было с имамом Хомейни.
Вопрос: Ничего не было сказано о роли женщин в революции. Каково его мнение о роли женщин в исламской борьбе?
Хамид Альгар: Есть две причины, по которым роль женщин не упоминается. Во-первых, я говорил об улемах и имаме Хомейни. Во-вторых, «роль женщин» — это фраза, которую, как мне кажется, мусульмане должны использовать с большой осторожностью. Эта фраза была придумана немусульманами и часто служит для того, чтобы отвлечь нас и растратить нашу умственную энергию.
Как только вы говорите о роли женщин, у вас появляется роль мужчин, как будто существует огромная пропасть, мужчины и женщины делают совершенно разные вещи. Все, что вы можете сказать в отношении Исламской революции – это то, что иранские женщины вместе с иранскими мужчинами сыграли очень важную роль в продвижении целей революции. Они массово участвовали во всех важных демонстрациях. Они подвергались пыткам, тюремному заключению и жестокому обращению. После победы революции они продолжают играть важную роль.
Интересно, что революция, которая, согласно популярному образу в западной прессе, призвана низвести женщин до состояния предельной неполноценности, должна увидеть эту уникальную картину мусульманских женщин в их мусульманской одежде, присутствующих на улицах, участвующих и охраняющих демонстрации, держащих в руках автоматы. Достаточно сказать, что в Черную пятницу 8 сентября 1978 года, когда в Тегеране под аплодисменты президента Картера было убито более четырех тысяч человек, среди убитых было как минимум шестьсот женщин.
Д-р Калим Сиддики: Тех, кто пишет книги о женщинах в исламе, следует спросить: «Когда женщины были вне ислама?»
Вопрос: В своем описании лекции вы поместили заголовок «имам как правитель». Не могли бы вы раскрыть этот момент подробнее?
Хамид Альгар: Если поразмыслить, я не уверен, что слово «правитель» уместно в данном контексте. То, что он сделал после революции, состоит в том, чтобы продолжать играть ту же роль, которую он предсказывал до победы революции — роль проводника, который высказывается по тем или иным вопросам политики всякий раз, когда он считает это необходимым. Поскольку его наставления носят такой характер, что им немедленно следуют, он фактически становится окончательным арбитром почти во всех вопросах, по которым он решает говорить.
Суть руководства, которое было дано имамом Хомейни после победы революции в феврале 1979 года, заключалась в обеспечении того, чтобы основные цели революции оставались неизменными, и не происходило никаких серьезных отклонений. Конечно, иранские левые и их союзники, правая пресса Великобритании и США, часто жалуются на то, что старая диктатура была заменена новой. В этом сравнении содержится большое количество ошибок. Мы должны отметить, что авторитет Имама Хомейни полностью проистекает из народной воли и народного выбора. Если он «вмешивается» в работу правительства или издает директивы, это не должно рассматриваться как незаконное вмешательство. Напротив, правительство Мехди Базаргана получило свою власть потому, что оно было выдвинуто имамом Хомейни. Мусульманские массы Ирана требовали создания Исламской Республики под руководством имама Хомейни. Поэтому его власть – это именно та власть, которая была создана волей народа. Это исключительная и переходная ситуация. Это не то, о чем можно сказать, что это будет институционализировано в будущем[9].
Поэтому я не думаю, что слово «правитель» в синопсисе, который я подготовил в спешке, уместно. Он продолжает оставаться лидером. Я знаю, что это слово имеет неудачные коннотации в разных контекстах, но у нас мало вариантов. Он продолжает оставаться лидером революции во всех смыслах этого слова.
Вопрос: Именно в этом контексте вы употребляете слово имам, когда говорите о нем?
Хамид Альгар: Да. Называя его имамом, мы не должны думать, что это слово применяется к нему в том же смысле, что и к двенадцати имамам шиитской традиции[10]. Я не знаю, когда точно этот термин стал применяться к нему иранским народом. Может быть, кто-нибудь из наших иранских братьев просветит нас на этот счет. Я думаю, что этот титул был дан ему в ходе революции. Оно стало все чаще применяться к нему после революции и вытеснило название, ставшее к настоящему времени привычным для западной прессы, а именно «Аятолла».
Это употребление слова имам, в конце концов, оправдано при условии, что мы не путаем его с шиитским понятием имама, потому что его авторитет, его лидерство вышли далеко за пределы того, что традиционно осуществлялось аятоллой. Одна из вещей, которую я не дал себе возможности упомянуть, заключается в том, что, конечно, Имам Хомейни является с определенной точки зрения муджтахидом. Люди следовали за ним, потому что он был муджтахидом. Но его власть вышла далеко за традиционные рамки марджа’-и таклида или муджтахида. Ему следовали не только в традиционном смысле слова таклид, но и в гораздо более широком смысле. Эта всесторонность его руководства, которая действительно основана на всей концепции таклида, но вышла за ее пределы, отражена в употреблении слова «имам». Мне было бы интересно точно знать, что наши иранские братья понимают под этим словом, когда они применяют его к нему.
Комментарий: Оно недавно вошло в наш язык. Мы никогда не употребляли такого слова для обозначения муджтахида. Оно отражает исламское учение. Оно означает лидера, как политического, так и духовного. Но это произошло совсем недавно. Потому, что обычно обнаруживаете, что муджтахид не является достаточным.
Хамид Альгар: В некоторых публикациях из Ирана я видел, как его называли Наиб аль-Имам, наместник Скрытого Имама. Это очень распространенное явление?
Комментарий: Да. Оно используется некоторыми людьми для указания другим, чтобы они не путали истинное значение слова «имам».
Комментарий: Аятолла Хомейни – муджтахид, а не имам. Использование этого термина в персидском языке действительно началось, когда он был в Париже. С тех пор люди стали называть его имамом. Но это не является чем-то новым. Это случилось раньше, когда он был в Ираке, потому что он был в арабской среде, а имам в арабской литературе означает просто лидер, а не традиционный шиитский лидер. Они используют этот термин для Мусы Садра, называя его имамом Мусой Садром, потому что он живет в Ливане, в арабской среде. Шиитским термином является муджтахид.
Хамид Альгар: Я думаю, что так оно и есть. В некоторых литературных источниках на арабском языке встречается употребление этого слова в ранние времена по отношению к имаму Хомейни. Но его введение в персидский лексикон в Иране представляется более поздним явлением.
Д-р Калим Сиддики: Около полутора лет назад у нас был курс лекций по политической мысли в исламе, и, как и на всех наших курсах, у нас были как суннитские, так и шиитские участники. Как отдельные личности мы – сунниты и шииты, но как институт мы просто мусульмане. В ходе обсуждения политической мысли в исламе выяснилось, что если и когда мусульмане придут к созданию современного исламского государства, то позиции шиитов и суннитов будут идентичны, что в их оперативной, практической форме разницы не будет. Согласны ли вы с такой оценкой?
Хамид Альгар: Я думаю, что в общих чертах это, без сомнения, верно. Если бы кто-то перечислил основные различия в вероучении или мировоззрении между суннитами и шиитами, то увидел бы, что наиболее важные из них касаются вопросов, которые не имеют непосредственного практического применения. Весь вопрос об имамате, хотя он и имеет большое значение в шиитской перспективе до тех пор, пока продолжается сокрытие (гайба), не создает никаких проблем для политического сотрудничества с суннитами.
Если мы посмотрим на другие различия незначительного характера, относящиеся к деталям фикха, то увидим, что некоторые различия между четырьмя (суннитскими) мазхабами превосходят различия, отделяющие их от джафаритского фикха.
Поэтому, как вы выразились, в оперативных вопросах функционирования исламского государства не должно быть фундаментальных различий между суннитами и шиитами, а если они и будут, то возникнут из различных положений не только между суннитами и шиитами, но и между четырьмя школами мусульман-суннитов, поскольку они решат связать себя этими четырьмя школами.
Комментарий: Хотя, безусловно, существует историческая и идеологическая разница между имамом и халифатом, между шиитской и суннитской школами, что касается современной ситуации, я не думаю, что между ними есть какие-либо идеологические различия. Вопрос лидерства – это самый важный вопрос в политических делах мусульманского государства. Основой лидерства в шиитской юриспруденции является общественная религиозная обязанность (ваджиб аль-кифаи), которую в настоящее время разделяют и сунниты. Они оба основывают свой авторитет на доктрине аль-амр би-л-ма’руф ва ан-нахй ‘ан аль-мункар (повеление одобряемого и воспрещение порицаемого – Иран-1979).
Д-р Калим Сиддики: Этот момент не совсем понятен, и его нужно четко донести до нас.
Комментарий: Я согласен, что нужно разъяснить. Но трудность заключается в следующем: как мы можем внедрить лидерство в духе Хомейни в суннитские общины?
Д-р Калим Сиддики: После революции в Иране я путешествовал по некоторым суннитским странам – самым реакционным суннитским странам, если можно так выразиться. Я могу заверить вас, что люди в этих странах были абсолютно возбуждены, и их воображение было захвачено революцией в Иране. Некоторые из них предусмотрительно запирают свои двери, прежде чем заговорить об этом. Если бы национальные границы были сняты, то, вероятно, Имам Хомейни был бы единодушно избран всей уммой в качестве лидера современного мусульманского мира. Я думаю, что различия между суннитами и шиитами исчезли бы в одно мгновение. Они искусственно поддерживаются миром, в котором мы живем. Вы согласны со мной?[11]
Хамид Альгар: Определенно.
Вопрос: Могли бы вы сказать, что пребывание Имама Хомейни в Париже окажет заметное влияние на мусульман франкоязычной Африки?
Хамид Альгар: На самом деле я не могу ничего сказать по этому поводу. Все, что я знаю, это то, что в течение примерно десяти дней, которые я был в Париже, я видел большое количество мусульман из разных стран, приезжающих навестить Имама Хомейни. Я не помню, чтобы среди них были мусульмане из франкоязычной Африки. Большое количество людей из Северной Африки и Египта приезжало не обязательно для того, чтобы поговорить с ним, но чтобы помолиться за его спиной. Я слышал, что революция оказала определенное влияние на Нигерию, что среди нигерийских мусульман появилось важное эхо революции. Вероятно, то же самое произойдет и во франкоязычных странах, но будет ли это результатом его пребывания в Париже, я не знаю.
Вопрос: Имели ли другие мусульманские ученые, в частности Маулана Маудуди, какое-либо влияние на имама Хомейни или наоборот? Имел ли он влияние на известных мусульманских ученых и лидеров современности?
Хамид Альгар: Я не знаю, читал ли он что-нибудь из трудов Маудуди. Совершенно очевидно, что сообщение о поддержке со стороны Маудуди имаму Хомейни было очень запоздалым, придя в начале января этого года, и Имам Хомейни выразил мне сожаление не только по поводу того, что все мусульманские страны соответствующим образом отказали ему в приеме в октябре 1978 года, но и по поводу того, что он не получил ни одного выражения эффективной поддержки со стороны исламского движения.
В силу самой природы вещей вряд ли он должен был сильно интересоваться работами Маудуди. В более общем плане можно было бы сказать, что персидский перевод некоторых работ Маудуди мог бы оказать влияние на людей в Иране, когда он был распространен. Некоторые из них, возможно, имели некоторый эффект, но кто может сказать, насколько велик этот эффект? Имел ли имам Хомейни влияние в другом направлении на Маудуди или других мусульманских лидеров, я не знаю. К сожалению, никаких признаков этого нет. Иначе Маудуди вряд ли принял бы премию короля Фейсала за исламские исследования.
Вопрос: Я знаю, что вы занимались масонством в Иране и Турции. Есть ли какие-либо доказательства того, что связь между шахом и сионизмом была выкована через посредство масонства?
Хамид Альгар: Я думаю, что было много каналов коммуникации, связей, пересекающихся интересов и так далее. Вероятно, масонство было одним из них. После революции все масонские ложи в Иране были закрыты, и все их архивы были захвачены, сохранившись в целости и сохранности. Предварительная подборка документов уже опубликована. Они подтверждают то, о чем все подозревали некоторое время назад. Многие ложи в Тегеране и в других местах Ирана контролировались евреями или бахаистами еврейского происхождения, что показывает еще один способ коммуникации с Израилем и сионизмом в целом. Но не следует переоценивать важность этого единственного средства коммуникации, когда существует так много других доступных средств. Масонство играло важную роль на внутреннем плане, но оно не обязательно было связано с вопросом о сионизме.
Вопрос: Я хочу вернуться к вопросу о женщинах. Будучи мусульманином, человек верит в общину и в первую очередь несет ответственность за общину. Вы когда-нибудь встречались с Кейт Миллет, которая была выдворена из Ирана и которая говорит, что она отправилась туда с женской миссией? Какова же была ее миссия?
Хамид Альгар: У меня не было никакой связи с Кейт Миллет. Я не знаю, что она думала о своей миссии в Иране. Но независимо от нее позвольте мне сказать несколько слов о так называемых женских демонстрациях в Иране, которые проходили четыре или пять дней подряд. Предполагаемая причина демонстраций заключалась в ограничении прав женщин революционным режимом. По этому случаю они придумали хороший лозунг: «Весной свободы нет никакой свободы». Имам Хомейни, я думаю, в последнем публичном обращении, которое он произнес перед отъездом из Тегерана, чтобы вернуться в Кум, в речи, которая затронула многие темы, сказал: “Теперь, когда у нас в Иране есть исламское правление, женщины должны соблюдать исламские критерии одежды, особенно те, которые работают в министерствах».
Есть две вещи, на которые следует обратить внимание. Во-первых, это была рекомендация. Во-вторых, она была направлена в первую очередь на женщин, находящихся на государственной службе. Это было умышленно истолковано как приказ, который должен быть исполнен принудительными средствами, если это необходимо, и который означал, что все иранские женщины должны немедленно покрыть себя чадрой[12]. Воспользовавшись этой рекомендацией в речи Имама Хомейни, странный союз людей организовал серию демонстраций в Тегеране. Среди них были и левые, которые, как и большинство людей, говорящих о равенстве, имеют очень элитарный менталитет. Видя свою недостаточную поддержку среди рабочего класса Ирана, они попытались ухватиться за ряд второстепенных вопросов и создать из них средства для своих собственных попыток завоевать власть. Одним из таких средств были демонстрации женщин.
Те, кто принимал участие в демонстрациях, принадлежали в первую очередь к высшим эшелонам тегеранского общества. Было интересно смотреть телевизионные кадры этих демонстраций. Многие женщины были одеты по последней моде и красили волосы, что в данном контексте имеет большое значение. Это показывает своего рода ненависть к себе. Это то же самое, что мы видели в Соединенных Штатах, где афроамериканцы пытались выпрямить свои волосы. Это были люди, которые маршировали по улицам во главе с Кейт Миллет и призывали к эмансипации женщин. Гораздо более масштабные демонстрации в поддержку имама Хомейни и разоблачения этих интриг левых, с одной стороны, и высших классов – с другой, по большей части не освещались в западной прессе. Это был пузырь, который лопнул очень быстро.
Читать лекцию 3
Читать лекцию 4
Хамид Альгар
Источник: Hamid Algar, Roots of the Islamic Revolution in Iran, IPI Press, Oneonta. N.Y., 2001, pp. 47 — 84.
[1] О первых шестидесяти годах жизни Имама Хомейни см. мою статью: «Imam Khomeini, 1902-1962: The Pre-Revolutionary Years», in Islam, Politics, and Social Movements, eds. I. Lapidus and E. Burke, University of California Press: Berkeley, 1988, pp. 263-288. Общий очерк его жизни см. в моей статье: «Imam Khomeini: A Brief Biography,» Jurnal Pengajian Arab dan Tamadun Islam (Bangi, Malaysia), I (1420/1999), pp. 3-37.
[2] Поразмыслив, я вынужден заметить, что мое сравнение между сокрытием двенадцатого имама (да ускорится его появление!) и отсутствием халифа ведет к тривиализации различия между соответствующими политическими затруднениями шиитов и мусульман-суннитов, потому что гайба действительно порождает последовательную политическую теорию, теорию вилаят-и факих, тогда как отсутствие халифа привело просто к вакууму.
[3] Излишне указывать на печальную истину о том, что всякое конфессиональное или этническое единство, поддерживаемое афганским джихадом, давно уже рассеялось.
[4] Впоследствии, конечно, большое количество евреев действительно покинуло Иран, хотя чаще они выезжали в Южную Калифорнию, чем в Израиль. Говорят, что имело место некоторое количество случаев возвратной миграции, вероятно, в результате недовольства американскими нравами.
[5] Хотя в публичных высказываниях имама произошла перемена – от явного условного признания монархии до бескомпромиссного требования ее упразднения, вполне возможно, что в своем собственном сознании он пришел к отрицанию ее легитимности несколькими десятилетиями ранее.
[6] Различие, которое я стремился установить здесь между «Исламской Республикой» и «Исламским государством», а также предположение о том, что первое должно было быть предшественником второго, возникли в значительной степени из-за новизны в то время в употреблении революционного выражения «Исламская Республика»; оно не использовалось имамом в его наджафских лекциях об исламском правлении. Однако, хотя не было никаких предположений о том, что Исламская Республика мгновенно достигнет совершенства в вопросах управления, не было также никаких указаний на то, что несовершенная «республика» должна была стать предшественницей менее несовершенного «государства». Введение термина «Исламская Республика» в революционный дискурс оказалось просто средством подчеркнуть упразднение монархии. Совсем недавно президент Хатами воспринял это как указание на равную роль народа в управлении системой в дополнение к ее исламскому характеру.
[7] Проект Конституции, опубликованный в июне 1979 года, действительно подвергся обширному пересмотру. Окончательный вариант, составленный в ноябре того же года, отличался от проекта в нескольких важных аспектах, прежде всего введением ключевого принципа вилаят-и факих. Мой прогноз относительно намеренно предусмотренной постепенности в исламизации государства был основан на предположении, что проект Конституции не будет существенно пересмотрен.
[8] «Конституция» здесь относится к иранской конституции 1906-1907 годов, которая теоретически оставалась в силе вплоть до Исламской революции.
[9] Явно необоснованное предсказание, в защиту которого можно было бы указать, что летом 1979 года окончательная форма Конституции Исламской Республики все еще обсуждалась и основополагающий принцип вилайат-и факих еще не был принят как нечто само собой разумеющееся в качестве ее основного действующего принципа.
[10] Это значение титула «имам» подразумевает, конечно же, такое ключевое свойство, как непогрешимость (‘исмат), обладание постоянной Божественной защитой от заблуждений и грехов.
[11] Поясняя это замечание, можно было бы сказать, что антагонизмы, возникающие из «различий между суннитами и шиитами», действительно «искусственно поддерживаются», но сами эти различия глубоко укоренились и в конечном счете не могут быть сведены к минимуму.
[12] Впоследствии соблюдение хиджаба иранскими женщинами, разумеется, было закреплено законом.