Корни Исламской революции в Иране: Лекция 3. Ислам как идеология: мысль Али Шариати
Вниманию читателя представлена третья из четырех импровизированных лекций, прочитанных американским исследователем Хамидом Альгаром в Лондоне летом 1979 года. Впервые они были опубликованы в 1980 году под названием «Исламская революция в Иране» в виде брошюры британским мусульманским мыслителем индийского происхождения Калимом Сиддики, который выступил в роли их организатора. Затем они были перепечатаны в виде книги под названием «Корни Исламской революции», вышедшей в издательстве Open Press в 1983 году под редакцией Калима Сиддики, который сопроводил их собственным предисловием. Первая лекция носила вводный характер и посвящена важной теме, позволяющей понять исторические корни Исламской революции – роли шиизма в истории Ирана. Во второй лекции Хамид Альгар рассуждает о роли Имама Хомейни как продолжателя традиции шиитской учености и ее реформатора в победе Исламской революции. Третья лекция рассказывает о не менее значимой фигуре для исламского движения в Иране — Али Шариати, который сумел выйти за рамки традиции и представить своему поколению ислам в виде идеологии.
Сегодня я расскажу о жизни, мыслях и влиянии покойного доктора Али Шариати, которого можно кратко охарактеризовать как главного идеолога Исламской революции.
Если революцию в целом возглавляли шиитские улемы, в первую очередь имам Хомейни, опиравшегося на давнюю традицию, тем не менее было бы верно утверждать, что работа доктора Шариати также способствовала подготовке большого числа молодых образованных людей в Иране к тому, чтобы принять руководство Имама Хомейни и следовать за ним с преданностью и мужеством. Хотя доктор Шариати во всех своих многочисленных трудах почти никогда не упоминал непосредственно о политических, социальных и экономических проблемах современного Ирана, и хотя его смерть в изгнании в Англии в июле 1977 года пришлась на дореволюционный период, его следует рассматривать как одну из главных фигур революции.
Прежде чем рассматривать фигуру Шариати, содержание его мыслей и характер его влияния, возможно, было бы полезно дать некоторые сведения об истории современной исламской мысли в Иране, аналогичные той предыстории, которую мы изложили, говоря об имаме Хомейни.
Предыстория современной исламской мысли в Иране является относительно недавней и никоим образом не может конкурировать с многовековой традицией шиитских улемов как института и традиции политического руководства в Иране. Фактически, можно сказать, что одной из главных причин относительной немногочисленности современных исламских мыслителей в Иране является именно лидерство шиитских улемов. В то время как в других исламских странах улемы постепенно утрачивали свое социальное и интеллектуальное положение, благодаря чему другие деятели, не принадлежавшие к традиционным институтам, выдвигались вперед, чтобы взять на себя задачу переформулирования ислама для современного мира, в Иране этого не было.
Как я уже пытался показать, шиитские улемы сохраняют свою роль таким образом, который не имеет аналогов нигде в мусульманском мире. Почти полная монополия улемов на направление и выражение религиозных чувств, естественно, была направлена против появления в Иране фигур, которые были так же преданы исламу, но происходили из другого интеллектуального и социального окружения, чем улемы. Именно по этой причине, например, мы не видим в Иране ни одной фигуры, подобной Икбалу на Индо-Пакистанском субконтиненте, кому-либо из известных модернистских мыслителей арабского мира и Индонезии.
Только в послевоенный период мы видим начало существенного развития исламской мысли и выражения мнений, выходящих за рамки традиционных интересов и институтов шиитских улемов. События стали развиваться подобным образом после изгнания Реза-хана и частичной отмены контроля и репрессий, проводившихся недавно свергнутым шахом в первые годы его правления.
В Тегеранском университете возникла Исламская студенческая ассоциация, которая ни в коем случае не была простым студенческим обществом, а занималась распространением ислама в современном мире. Она была рассчитана на то, чтобы привлечь более молодую прослойку, особенно тех, кто получил при Реза-хане светское образование. Многие из этих деятелей, ныне хорошо известных во всем мире благодаря своей причастности к революции и Временному правительству, впервые занялись исламскими делами именно в этой исламской студенческой ассоциации Тегеранского университета, основанной в 1942 году. Например, не кто иной, как Мехди Базарган, ныне премьер-министр Временного революционного правительства, а некогда профессор университета, был его главным покровителем. Даже за пределами этой организации Базаргана следует рассматривать как первого и самого важного выразителя исламских идей в современном мире, перед самим доктором Шариати. Как указывает его титул, «мохандес», Базарган – инженер по образованию, и он получил естественнонаучное образование за границей. В то же время он хорошо разбирался в исламских предметах. Объединив эти две сферы интересов и компетенции, он написал большое количество книг, в которых подчеркивал целый ряд моментов.
Во-первых, это полное совпадение ислама с открытиями в области современных естественных наук, а во-вторых, применимость ислама к современным социальным и политическим проблемам, а также тот факт, что ислам – это тотальный образ жизни, который адресуется всем слоям общества. Эти идеи выдвигаются им во многих его книгах. Чтобы привести один пример его метода мышления, можно упомянуть одну из его книг, озаглавленную «Мутахерат дар эслам», о предписаниях омовения и очищения в исламе, в которой он очень подробно демонстрирует не только духовную пользу, но и гигиеническую и биологическую полезность всех положений ислама, связанных с этой сферой.
За Базарганом последовало большое количество других авторов, каждый из которых по-своему следовал примерно тому же направлению мысли, они стали писать на исламские темы в современной манере, призванной привлечь светски образованных людей. Ни Базарган, ни кто-либо другой из последовавших за ним фигур не смогли оказать влияние, сравнимое с влиянием покойного доктора Шариати, которого будущие историки Ирана, возможно, будут считать одной из ключевых фигур в предыстории Исламской революции. Я думаю, будет справедливо сказать, что, как только станет известен полный объем его работы, он будет рассматриваться как один из важнейших мусульманских мыслителей нынешнего столетия, сравнимый по размаху и влиянию своей мысли с некоторыми другими именами, которые уже знакомы мусульманам.
Доктор Али Шариати родился в 1933 году в деревне Мазинан в восточной части Ирана, в пустынном регионе, известном как Кавир. Он родился в семье, которая на протяжении многих поколений культивировала религиозные науки. В одной из своих самых выдающихся книг он подробно описал свое детство в деревне и, в частности, то огромное влияние, которое оказал на него его отец Мохаммад-Таги Шариати, сформировавший его как личность.
В довольно раннем возрасте доктор Шариати уехал вместе с отцом в Мешхед, где в 1946 году его отец основал Центр распространения исламских истин (Канун-е нашр-е хагайег-е эслами). Али продолжал свое образование, сначала под руководством своего отца, а затем под руководством религиозных ученых в Мешхеде, который является вторым крупным центром религиозного образования в Иране после Кума.
Он стал проявлять интерес к выходу за традиционные рамки в очень раннем возрасте. Опираясь на твердую основу учености и благочестия, данную ему отцом и другими учителями, он продолжал развиваться в новых направлениях и находить новые интересы. Первым плодом его увлечения еще в подростковом возрасте стал перевод с арабского на персидский язык книги об Абу Зарре аль-Гиффари арабского автора Джаудата ас-Саххара, в которой Абу Зарр аль-Гиффари предстает в образе борца против извращений исламского идеала, имевших место в период Омейядов, и радетеля за вечную борьбу справедливости против несправедливости.
Интерес доктора Шариати к Абу Зарру аль-Гиффари постоянно сопровождал его на протяжении всей его жизни, и Абу Зарр аль-Гиффари стал, так сказать, одним из архетипов исламского совершенного человека и часто упоминался в работах доктора Шариати.
Затем доктор Шариати поступил в недавно основанный педагогический колледж в Мешхеде, чтобы продолжить свое обучение. Здесь он тоже не ограничился традиционными вещами. Напротив, он очень много читал и начал осваивать французский и другие западные языки, выучив их на самом высоком уровне. Он был послан правительством на учебу во Францию, и это время следует рассматривать как второй период становления в его жизни. Он провел в Париже в общей сложности пять лет, в течение которых он не только продолжал свои формальные исследования в области социологии, но и установил контакты с широким кругом интеллектуальных и политических деятелей. Например, он поддерживал тесные связи с лидерами Национального фронта освобождения Алжира в изгнании, и публиковал статьи в их франкоязычном печатном органе. Кроме того, будучи причастным к руководству Алжирской революцией он познакомился с работами Франца Фанона, уроженца Мартиники, сторонника и участника Алжирской революции. Он научился у Фанона идеям культурного отчуждения и психологического ущерба, наносимого народам эксцессами империализма. Интерес, который он вызвал к Фанону, когда жил уже в Иране, вылился в перевод его основных работ на персидский язык.
Помимо этих контактов с Алжирской революцией, д-р Шариати имел также широкий круг контактов с другими жившими во Франции арабскими и африканскими антиколониалистами – борцами и теоретиками. Он сформулировал не только теоретический, но и практический интерес к проблеме единства, единства действий и чувств между Ираном и остальным исламским миром, а также за его пределами с Африкой и Третьим миром в целом.
Что касается его чисто интеллектуальных и академических контактов, то можно упомянуть, что во время пребывания во Франции он также учился и лично знакомился с французским востоковедом Луи Массиньоном, Жаком Берком и такими крупными теоретиками современной европейской социологии, как Жорж Гурвич. Он также занимался систематическим изучением марксизма, которое имеет большое значение по двум причинам. Во-первых, оно должно была дать ему возможность создать одну из самых систематических и убедительных критик марксизма, написанную мусульманином на основе знания, а не просто враждебности и страха. Во-вторых, как и всякая полемика или диалог с оппонентом, эта полемика и диалог с марксизмом наложили определенный отпечаток на работу и мышление самого д-ра Шариати, но не в смысле усвоения каких-либо идей марксизма, которые он основательно опровергал, а скорее в смысле противостояния определенным проблемам, находящимся на переднем крае марксистской диалектики, что давало возможность их опровергнуть[1].
Помимо разнообразных контактов с арабскими и африканскими лидерами во Франции и в мире французской интеллектуальной жизни, он также активно участвовал в политической жизни иранских эммигрантов. Перед отъездом из Ирана он некоторое время участвовал в Движении национального сопротивления (Нахзат-е могавемат-е мелли), организации, которая, несмотря на свое название, была глубоко религиозной по своей направленности и являлась главным органом оппозиции шахскому режиму после американского государственного переворота в августе 1953 года. По словам бывшего сподвижника Шариати, он также принадлежал к оппозиционной группе, называвшей себя Движением богопочитающих социалистов. Наличие слова «социалисты» в названии организации следует рассматривать как свидетельство притяжения, которое в то время оказывали на Иран некоторые идеи «исламского социализма», распространенные в арабском мире.
По окончании учебы во Франции он вернулся в Иран и сразу же был арестован на контрольно-пропускном пункте после въезда в страну из Турции. Его разлучили с семьей, даже не дав возможности повидаться с отцом. Это было в 1964 году. Этот первый арест доктора Шариати ясно показал, что режим уже распознал в нем опасного противника не только из-за его политической активности за рубежом, что было, в конце концов, не редкостью среди иранских студентов, будь то в Европе или Америке, но и из-за лидерской роли, которую он выполнял, и из-за интеллектуального измерения его мысли и деятельности, которое намного превосходило обычную агитацию и сосредоточенность на демонстрациях и скандировании лозунгов, которые были распространены в среде иранской оппозиции за рубежом.
После освобождения из тюрьмы, примерно через шесть месяцев, ему было запрещено занимать какую-либо преподавательскую должность, соответствующую его способностям и квалификации. Ему разрешалось работать только учителем в различных средних школах, а затем преподавать гуманитарные дисциплины в сельскохозяйственном колледже. Занимаясь какое-то время этой работой, он по административной ошибке или по какой-то другой причине смог получить преподавательскую должность на кафедре социологии в Мешхедском университете, где он быстро приобрел огромное количество последователей, так что его занятия посещали не только студенты этой кафедры, но и другие люди из других подразделений университета. Это было вызвано тем методом, которому он следовал в своем учении и который отказывался ограничиваться обычными заботами академической жизни, стремясь полностью отбросить раз и навсегда дискредитированное представление о социологии как бесполезной и отвлеченной дисциплине. Он с самого начала ясно дал понять, что социология, признает она это или нет, является результатом определенного мировоззрения и определенных привязанностей и обязательств, независимо от того, декларируются они или нет. Он ясно дал понять, что его социология привержена некому делу, что она черпает свои ценности из ислама и имеет своей целью правильное понимание современной действительности иранского исламского общества, а также изменение и реформу этого общества[2].
Поэтому неудивительно, что он вскоре подвергся давлению и был вынужден покинуть университет. Это отнюдь не положило конец его влиянию, оказавшись прелюдией к самому влиятельному и плодотворному периоду его жизни. Лишенный какой-либо официальной академической должности, он начал читать огромное количество лекций в различных учреждениях по всей стране. Его постоянно приглашали студенты различных колледжей и университетов по всему Ирану. Самое главное, что он сосредоточил свою деятельность в одном религиозно-пропагандистском учреждении в Тегеране, известном как Хосейнийе-йе эршад. Первая часть этого названия означает учреждение или место, в котором благочестиво поминаются страдания и мученичество имама Хусейна. Эта деятельность могла бы иметь в первую очередь эмоциональную цель, но добавление слова «эршад» («руководство») к названию этого тегеранского учреждения ясно показывало, что его функцией было не просто эмоциональное удовлетворение и пролитие слез один раз в год во время Мухаррама. Напротив, оно было нацелено на более активную и целенаправленную форму руководства изменениями в обществе.
В этом заведении были прочитаны самые главные лекции доктора Шариати. Здесь он снова привлек огромную аудиторию, выдвинув все отличительные темы своей философии и мировоззрения, которые я попытаюсь резюмировать. Он также постоянно ездил по всей стране, читая лекции. Тексты многих из этих лекций, хотя и не всех, записывались, переписывались и распространялись в виде книг.
Так общество приняло учение и лекции д-ра Шариати, вследствие чего в 1973 году Хосейнийе-йе эршад была закрыта, а сам он снова был заключен в тюрьму, на этот раз на два года, и подвергался там жестокому обращению и пыткам, которые были обычным делом при режиме Пехлеви для всех политических заключенных. После еще двух лет ссылки внутри страны его освободили, но дали понять, что он должен уехать. Перед тем как он уехал за границу, иранский режим попытался дискредитировать его с помощью одного из тех тонких трюков, которые он часто использовал. Вскоре после его освобождения, без его ведома и разрешения, они опубликовали в одной из крупнейших ежедневных газет Тегерана серию его статей с критикой марксизма, которая была переведена на английский язык под названием «Марксизм и другие западные заблуждения — Исламская критика»[3]. Хотя текст этих лекций был более или менее точен, обстоятельства их публикации, очевидно, предполагали, что правительство хотело намекнуть на то, что он согласился на сотрудничество с режимом в качестве условия своего освобождения. Действительно, такие обязательства были даны под давлением рядом других оппозиционных деятелей, так что после их освобождения они либо хранили молчание, либо сотрудничали с режимом. Публикуя эти статьи, режим надеялся создать впечатление, что доктор Шариати сделал то же самое.
Доктор Шариати выразил протест и обратился за юридической помощью, но безрезультатно. Затем он был вынужден отправиться в изгнание, оставив своих ближайших родственников в надежде, что они вскоре присоединятся к нему. Он приехал в Англию и умер там в июле 1977 года, очевидно, от сердечного приступа. Сразу же возникли подозрения в том, что он был убит иранской службой безопасности. Я полагаю, что в отчете коронера, опубликованном в то время, не было никаких упоминаний о неестественных причинах, но внезапность смерти Шариати вызвала неизбежные сомнения и подозрения. Кроме того, мы знаем, что один из сыновей имама Хомейни, Мустафа, также внезапно и таинственно умер, что тоже предполагает причастность иранской полиции безопасности. Даже если речь не идет об отравлении или каком-то другом способе убийства, в том смысле, что Али Шариати постоянно страдал от рук иранской полиции безопасности и был отправлен ими в изгнание, умерев там, он может считаться заслуживающим звания мученика, которое люди даровали ему в Иране.
Теперь я перехожу к некоторым основным темам его творчества. Если бы мы попытались суммировать достижения доктора Шариати в одном предложении, то это означало бы, что он представлял ислам не как религию в общепринятом западном понимании, то есть духовно-нравственное явление, касающееся только или главным образом отношений индивида со своим Творцом, а скорее как идеологию, то есть всеобъемлющий взгляд на мир и реальность и план полной реализации человеческого потенциала, как индивидуальной, так и коллективной, таким образом, чтобы целиком исполнить цель человеческого бытия. Когда мы пытаемся описать ислам как что-то иное в терминах любой из категорий западной мысли и языка, результат неизбежно будет несовершенным. Можно возразить, что точно так же, как «религия» неадекватна описанию реальности ислама, «идеология» тоже не подходит, поскольку она подразумевает систему идей, а идеи по определению могут быть правильными, а могут и не быть правильными. Ислам, по крайней мере для нас, мусульман, это нечто такое, в правильности и правдивости чего не может быть никаких сомнений. Поэтому, когда Шариати применяет слово идеология к своему представлению об исламе, это не означает, что ислам является идеологией в общепринятом смысле. Речь идет о всеобъемлющем, тотальном характере, который не ограничивается только нравственным очищением личности и установлением духовной связи между личностью и Богом. Я думаю, что именно этот вывод можно сделать из употребления Шариати слова идеология.
Основой всего комплекса идей д-ра Шариати является то, что он называет мировоззрением, таухидом, единством. У него есть свое собственное толкование и изложение учения таухида. Он подчеркивает, что реальность едина не в смысле вахдат аль-вуджуд, как его понимают суфии, а скорее в том смысле, что духовное и материальное, этот мир и загробная жизнь составляют единый континуум для мусульманина, и когда он сталкивается с ними, он не делает между ними никакого различия. Он видит себя не чужаком в природе, чем-то отдельным от нее, а скорее существом, находящимся вместе с природой, имеющим с ней единое происхождение и единую цель. Это живое единство всей полноты реальности, человека и Вселенной, есть реальность, которая имеет определенную цель, а также единство и определенное направление, направление в сторону достижения растущего совершенства.
Это самое главное, таухид. На нем строятся или даже вытекают из него три основные ветви идей доктора Шариати. Первая – это социология. Здесь мы имеем в виду его собственную концепцию, а не какую-либо из импортных школ социологии, марксистскую или иную. Под социологией он понимает взгляд на природу общества и даже терминологию для обсуждения общества, заимствованную из Корана и других источников ислама. Он утверждает, что существуют две фундаментальные формы общества – как в современном мире, так и в прошлом. Есть общество, основанное на ширке, на придании сотоварищей Аллаху; и есть общество, основанное на таухиде, которое имеет свои отдельные характеристики. Для него это фундаментальный раскол, а не раскол между капиталистами и коммунистами, демократией и диктатурой.
Кроме того, существует антропология, под которой мы подразумеваем в данном контексте не изучение обществ по отдельности, особенно примитивных обществ — запись и анализ их различных привычек, нравов и обычаев. Мы имеем в виду последовательный взгляд и учение о природе человека и его реальности. Доктор Шариати в многочисленных работах постоянно возвращается к этой теме: Что такое человек и какова его сущностная природа? Он говорит, что человек по сути своей есть существо, имеющее два полюса – низменную субстанцию глины, из которой, согласно Корану, он был сотворен; и Дух Божий, который был вдохнут в него как животворящее начало. Человек – это не статичное существо. Напротив, он есть непрерывный и неизбежный процесс становления, от низменного начала или полюса глины к возвышенному началу Духа Божьего, заключенному в нем.
Далее следует философия истории, которая также основана на понимании Шариати Корана и которая рассматривает всю историю как конфликт сил. Подобно тому, как сам человек является полем битвы для конкурирующих сил его низменного происхождения, его низшей телесной природы и элемента Божественного духа, заключенного в нем, история также является полем битвы, где таухид и ширк, справедливость и несправедливость постоянно противостоят друг другу. Здесь он, в частности, ссылается на эпизод, который лишь вскользь упоминается в Коране —братоубийство Каина по отношению к Авелю. В этом он видит архетип непрерывной борьбы на протяжении всей истории между двумя различными типами человека, двумя различными типами общества, двумя различными типами мировоззрения.
Можно сказать, что эти предметы – социология, антропология, философия и история – являются частными производными или приложениями общего мировоззрения таухида. Они, в свою очередь, формируют идеологию, представляющую собой всеобъемлющую программу действий, которая, в свою очередь, имеет своей целью построение идеального общества, а это, в свою очередь, идеальный человек.
Термин, данный д-ром Шариати идеальному обществу, является не чем иным, как знакомым нам исламским термином «умма», этимологию которого он анализирует, приходя к выводу, что умма – это общество, основанное не на каком-то особом организующем принципе расы или класса, а объединенное лишь преследованием определенной цели и движением к ней при правильной форме руководства. Сюда также вписывается его понимание слова «имам», которое имеет определенное отчетливое значение в шиитском контексте, но наделяется у доктора Шариати дополнительным значением как лидер самосознающего, сознательного общества, которое выбрало для себя определенное направление и движется к нему. Из этого идеального общества уммы выйдет и идеальный человек.
Конечно, о каждом из этих компонентов мыслительной системы доктора Шариати можно сказать гораздо больше, но я думаю, что это даст вам представление об основных темах его мысли. В дополнение к такому систематическому изложению ислама в манере и идиоме, которые были способны обеспечить лояльность к Исламу большого числа молодых, образованных людей в Иране, которые были отчуждены секуляризмом и материализмом, есть еще одно или два измерения его мысли, которые я хотел бы показать.
Сначала я обращаюсь к его взглядам на шиитскую школу мысли в исламе. Доктор Шариати подверг критическому пересмотру многие основные концепции шиитской школы. Я уже упоминал о том особом значении, которое он придавал слову «имам» применительно к двенадцати имамам Ахль аль-Бейт. В одном месте, в одном из своих трудов, он говорит, что для мусульман-шиитов имам стал освященным, полубожественным существом, в память о котором они проливают слезы и при одном упоминании которого начинают дрожать, но который не имеет никакого влияния на действительное поведение и направление их жизни.
Он переосмыслил идею ожидания возвращения двенадцатого имама, которая могла быть воспринята как предлог для простой пассивной позиции безделья и бездействия. Он учил, что ожидание имама, по существу, означает предвосхищение обстоятельств его возвращения, попытку проложить путь к нему, создав справедливое и благочестивое общество.
Также важным в представлении д-ра Шариати о шиитской школе была его попытка интерпретировать ее таким образом, чтобы не преувеличивать и не раздувать неизбежные различия между мусульманами шиитского и суннитского толка. В очень интересной книге под названием «Сефевидский шиизм и шиизм последователей Али», он критиковал методы принуждения, используемые Сефевидами для навязывания Ирану определенной формы шиитской мысли, и стремился отбросить культурные формы, приобретенные иранским шиизмом в период Сефевидов. Можно также кратко объяснить смысл этого названия, под которым он подразумевал, что существовала определенная форма «установления» шиизма, продвигаемая монархией, Сефевидской монархией, которая была искажением. Она выражалась в насилии против суннитов и попирала сам дух шиитской мысли, имплицитно узаконивая монархию. С другой стороны, против Сефевидского шиизма (ташаййо-э сафави – Иран-1979) выступает шиизм последователей Али (ташаййо-э алави – Иран-1979), подлинный и настоящий шиизм Имама Али (да пребудет с ним мир) — шиизм, который существует вечно в противоположность и вопреки Сефевидскому шиизму.
Из-за этих непривычных взглядов на шиитскую мысль и ее историю доктор Шариати был обвинен некоторыми людьми в том, что он крипто-суннит или даже ваххабит. Следует отметить, что, хотя он в подавляющем большинстве случаев пользовался одобрением в среде молодого поколения в Иране, другие сегменты религиозных взглядов придерживались более негативного мнения о нем.
В связи с этим следует упомянуть еще об одной постоянной теме работы д-ра Шариати, которая лучше всего выражена в названии одной из его книг – «Мазхаб алайх-е мазхаб» («Религия против религии»). В этой книге и в других он говорил, что религия как историческое явление имеет два различных способа проявления. Она может стать либо инструментом в руках господствующего класса, устоявшихся интересов нечести и извращения, либо одним из имеющихся в их распоряжении средств для контроля и эксплуатации этого общества; или же она может быть средством борьбы за осуществление истины и создание справедливого общества.
В одной очень интересной догадке он указывает, что все пророки, происходившие от Авраама, упоминаемого в Коране, а также сам Авраам находят начало своего исторического пути в оппозиции к существующему светскому порядку. Так было с Авраамом, Моисеем, Иисусом и самим Мухаммадом (мир им всем!). Для Шариати в этом содержится указание на сущностную природу и цель религии – не просто проповедовать послание спасения в загробной жизни, но и бросать вызов существующей светской власти, овладевать существующей социальной, экономической и политической реальностью человека и преобразовывать ее в форму, приемлемую для Бога, соответствующую человеческому предназначению.
Я уже превысил отведенное мне время, но есть один вопрос, который я хотел бы затронуть, прежде чем закончить. Недавно в Иране появилась террористическая организация под названием «Форкан», которая осуществила два убийства: первого начальника Генерального штаба Исламской Республики генерал-майора Карани и одного из членов Совета революции аятоллы Мортазы Мотаххари. В коммюнике, опубликованном «Форкан», они утверждают, что следуют идеям покойного доктора Шариати. Они утверждают, что проповедуют революционную форму ислама, противостоящую ахундам[4].
В Иране было достоверно заявлено, что эта группировка «Форкан» является откровенной креатурой ЦРУ и Соединенных Штатов, которые осознали важность доктора Шариати и наследие его мысли в Иране и стремятся вызвать раскол в исламском лагере, разделив народ на последователей Шариати и последователей Имама Хомейни и остальных улемов, связанных с ним.
Есть целый ряд свидетельств в пользу этого, к которым я лично имел доступ. Например, когда был назначен новый американский посол, ряд ученых были приглашены, чтобы кратко проинформировать его по интересующим вопросам. Меня пригласили вкратце рассказать ему о докторе Шариати, его мыслях и влиянии[5]. Очень интересно, что в тот же день еще один академик был приглашен выступить с лекцией по проблеме этнических меньшинств в Иране, которая также является весьма важной темой, учитывая нынешние попытки дестабилизации в Иране.
Также сообщается, что ЦРУ наняло некую даму для подготовки полного английского перевода трудов доктора Шариати для внутреннего потребления.
В любом случае эта попытка, несомненно, обречена на провал, поскольку подавляющее большинство молодых иранцев, особенно тех, кто поддерживает Исламскую революцию в этой стране, являются одновременно последователями Имама Хомейни и доктора Шариати. Перед ними не стоит вопрос выбора или противоречия. Можно сказать, что Имам Хомейни мастерски обеспечил стратегическое и политическое лидерство, а также большую часть духовного вдохновения. Доктор Шариати, напротив, обеспечил, а возможно, продолжает обеспечивать даже посмертно, интеллектуальное содержание их приверженности революции[6].
ОБСУЖДЕНИЕ
Вопрос: Докладчик, несомненно, знает об обещании, связанном с приходом Имама Махди. Как это согласуется с шиитской верой и может ли имам Хомейни быть имамом Махди?
Хамид Альгар: Существует целый ряд признаков, изложенных в соответствующих источниках и в преданиях для квалификации Махди. Имам Хомейни им не соответствует. Я не думаю, что кто-либо, кроме агентов САВАК, в ходе Революции стремился создать какую-либо путаницу в этом вопросе. Никто больше не предполагал, что Имам Хомейни может быть Махди. В какой-то момент некоторые агенты САВАК пустили слух, чтобы создать путаницу и беспорядок, но из этого ничего не вышло.
Я думаю, что кратко изложил концепцию Махди в своей первой лекции, что мусульмане-шииты верят в преемственность двенадцати имамов, последний из которых — имам Мухаммад аль-Махди – исчез из физического плана в 874 году н. э. в городе Самарра на севере Ирака, и что он в конечном счете вновь появится в Мекке (да ускорит Аллах его явление!). Что же касается различных знамений, которые будут указывать на его пришествие, то они в значительной степени идентичны знамениям, которые мы находим в суннитских источниках, касающихся пришествия Махди. Суннитская вера заключается в том, что Махди будет иметь нормальную продолжительность жизни, не находиться в сокрытии, и что он появится либо в Сирии, либо в Хорасане. Но другие общие описания, эсхатологические описания последних дней, которые будут предшествовать его пришествию, являются общими как для шиитских, так и для суннитских источников. Я не думаю, что можно высказать что-то полезное о том, как это соотносится с нынешней ситуацией в Иране. Я не знаю, воспринимаете ли вы это как признак того, что возвращение Махди близко. Я не знаю, как можно с пользой подойти к этому вопросу[7].
Вопрос: Мой вопрос касается того, что мы называем по-арабски «тарбия» («воспитание»), которое многие деятели исламского движения считают одным из основных понятий подготовки к переменам, возвращению ислама и строительству или восстановлению исламского государства. Мы считаем, что Пехлеви упорно трудились, чтобы искоренить все исламские принципы в Иране. Поэтому до недавнего времени не было никаких шансов для того, чтобы исламская деятельность процветала и приводила к такой «тарбии». Когда произошла революция, был ли шанс выработать такую «тарбию»? Для кого-то вроде меня, кто не знает точно, что происходит, кажется, что имеется некий слой на поверхности, сформированный ходом событий, но это послание не проникло в Иране глубоко в сердце мусульманина как индивидуума.
Это отражается в том, что мы узнаем о существовании фронта, формирующего политическое образование, которое управляет Ираном. Этот фронт состоит из людей, приверженных имаму Хомейни, Движения за свободу Ирана г-на Базаргана и других фракций. Считаете ли вы этот сценарий слабым местом? Какова роль «тарбии» и что было сделано для того, чтобы укрепить солидарность мусульман в Иране, защитить революцию и поддерживать ее до тех пор, пока она не достигнет своих конечных целей?
Хамид Альгар: Вы затронули два момента – глубину или отсутствие ее в приверженности большинства людей исламу и проблему разобщенности или разделения внутри исламского лагеря. Не следует сомневаться в большой глубине приверженности исламу подавляющих масс иранского народа. Действительно, без этой приверженности революция вряд ли была бы возможна. Поскольку революция восторжествовала перед лицом подавляющего превосходства сил, приверженность, которое была бы менее глубокой или менее полной, не могла бы преуспеть перед лицом великого союза власти и принуждения, который был направлен против нее. Мы не должны путать глубину приверженности с глубиной знания. Это разные вещи, хотя есть надежда, что глубина приверженности приведет к глубине знаний.
Одно замечание, которое я мог бы сделать по поводу влияния доктора Шариати, заключается в том, что в среде части молодых иранцев существует определенная опасность того, что они познакомились с исламом исключительно через его работы, склонны понимать ислам только через этот канал и вырабатывать в себе определенную узость мышления и подходов, чего покойный доктор Шариати, по-видимому, никогда не предполагал. Он очень ясно дал понять, что намерен стимулировать мышление, а не излагать в догматической форме некую совокупность доктрин, которые люди должны принимать без вопросов. В случае с рядом молодых иранцев, которые познакомились с исламом совсем недавно и только благодаря его работам, возникают некоторые проблемы познания и понимания ислама. Это никоим образом не ограничивается Ираном и доктором Шариати. В арабском мире мы видим людей, которые читают только книги Сайида Кутба, как будто они исключают всякую потребность в понимании и изучении. Мы видим в Пакистане людей, которые читают только труды Маудуди, как будто они были последним словом во всех вопросах. Это общая тенденция среди современных мусульман.
Учитывая эту оговорку, мы можем сказать, что, безусловно, существует очень глубокая эмоциональная приверженность исламу, которая нуждается в дополнении более глубоким и широким знанием ислама. В западной прессе во время Революции часто говорилось, что это была своего рода свободная коалиция различных сил – секуляристов, левых и мусульман, но это никогда не было правдой. Все, о чем когда-либо просили секуляристы, люди, которые сегодня объединяются в различные группы и партии – это реализация существующей конституции и, может быть, нескольких реформ в той или иной области. Но революция, в отличие от требования некоторых реформ, улучшений и прав человека, была исключительно делом мусульманских масс в Иране. Не стояло никакого вопроса о коалиции. Массы все еще находятся там, в Иране. Всего лишь несколько дней назад в Тегеране прошла обширная демонстрация с осуждением различных иностранных интриг против революции, а также их местных агентов.
Я не думаю, что вы можете говорить о каком-либо серьезном расколе в исламском лагере. Безусловно, существуют разногласия между имамом Хомейни и правительством Мехди Базаргана по некоторым вопросам. Между имамом Хомейни и аятоллой Шариатмадари существуют различия во взглядах, подходах и мировоззрении. Но я думаю, что было бы ошибкой ожидать своего рода диктаторского, монолитного единства. Существование этих различий, при условии, что они не будут доведены до точки разделения, когда ими могут воспользоваться внешние враги революции, можно даже считать положительным.
Каждый кризис в Иране после революции с большим ликованием объявлялся западной прессой началом падения Исламской Республики Иран. Несколько месяцев назад произошел некий инцидент, когда сыновья аятоллы Талекани были арестованы в Тегеране в течение дней. Затем со мной связался представитель одной из телевизионных сетей в Америке и пригласил принять участие в программе, посвященной предстоящей гражданской войне в Иране. Я спросил его, какую гражданскую войну он имеет в виду, и он ответил: «между последователями аятоллы Хомейни, с одной стороны, и последователями аятоллы Талегани – с другой». Я сказал: «Пусть гражданская война сначала начнется, а там посмотрим». Дело было улажено довольно мирным путем всего за два-три дня.
Когда вы смотрите на сообщения о беспорядках и сумятице, о том, что называется анархией и хаосом, не стоит недооценивать проблемы в Иране, которые естественны и неизбежны, но и не стоит чрезмерно расстраиваться и думать, что все развалится. Я нахожу особенно любопытным, что американская пресса всегда говорит об анархии и хаосе в Иране – в стране, где личная безопасность на улицах столицы не может быть гарантирована.
Комментарий: Меня заинтересовало ваше наблюдение, что доктор Шариати был назван крипто-суннитом или крипто-ваххабитом, но на самом деле его изложение доктрины таухида выглядит очень похоже на то, что он является крипто-суфием. Мне трудно отличить это от ортодоксального суфийского взгляда.
Хамид Альгар: Я был бы склонен согласиться. Я думаю, что главная сильная сторона доктора Шариати заключалась в его изложении социологии. Когда дело доходило до вопросов метафизики, я думаю, что у него была довольно слабая хватка. Поскольку он никогда полностью не прояснял то, что он понимал как суфийское воззрение, трудно понять, где лежит разница между его собственным пониманием таухида и суфийским пониманием.
Кроме того, из многих его работ становится очевидным, что он понимает суфизм как нечто в духе Халладжа, тогда как Халладж ни в коем случае не является типичным представителем суфийской традиции. Тот факт, что доктор Шариати считал его таковым, объясняется, я думаю, влиянием профессора Луи Масиньона, который имел личное, внутреннее отношение к Халладжу по своим собственным причинам и стремился продвигать его как типичного представителя исламской духовности, тогда как на самом деле он им не был.
Когда мы оцениваем работу доктора Шариати, можно сказать две вещи. Во-первых, он умер в относительно раннем возрасте, не успев завершить задачу формирования зрелой и полностью последовательной школы мышления. Во-вторых, сохранившиеся его работы представляют собой, за редким исключением, расшифрованные тексты лекций. Не то чтобы у него было свободное время, чтобы сидеть за письменным столом и тщательно обдумывать каждое слово, которое он записывал на бумагу. Речь идет в основном о лекциях, которые были записаны, переписаны и напечатаны в большинстве случаев без предоставления ему возможности хотя бы пересмотреть и вычитать их. Поэтому во многих опубликованных текстах есть некая недоработанность, которая характеризует все лекции — в том числе и ту, что читается сегодня!
Д-р Калим Сиддики: Вы сказали во введении к книге Али Шариати по социологии ислама, что он сознавал, что его жизнь будет короткой, что каким-то образом он сознавал неминуемую смерть. Почему же это было так?
Хамид Альгар: Я думаю, что это был разумный вывод, который можно было сделать из характера его деятельности, контекста, в котором он ее осуществлял, и того факта, что любой противник режима в Иране должен был считаться с возможностью тюремного заключения, внезапной смерти или мученичества. Я не думаю, что мы должны искать какую-то скрытую причину. Это был просто разумный вывод исходя из условий Ирана при режиме Пехлеви.
Вопрос: В своей лекции вы говорили о напряженных отношениях между Шариати и некоторыми традиционными улемами. Не могли бы вы подробнее осветить этот вопрос? Проистекает ли эта проблема из того факта, что Шариати двигался в обратном направлении, так сказать, из социологии в ислам, а не из религиозного бэкграунда, под которым я подразумеваю религиозное образование?
Хамид Альгар: Это вполне разумная оценка. Хотя все содержание его сочинений является религиозным, стиль, манера изложения, очевидно, не являются традиционными, и мы можем без всяких сомнений утверждать, что он многим обязан своему западному образованию и своей встрече с марксизмом и его опровержением. Шариати был человеком, который без смущения говорил о Марксе, Ницше, Фаноне и множестве других странных и непривычно звучавших имен, вызывавших отвращение в определенных традиционалистских кругах Ирана.
Некоторые приверженцы Шариати предполагают, что здесь в дело вмешиваются определенные личные элементы. Решающее значение, однако, имели общие расхождения во взглядах и конкретные точки разногласий, такие как оценка муллы Мухаммад-Бакира Маджлиси, великого ученого позднего Сефевидского периода.
В книге, которую я уже упоминал, «Сефевидский шиизм и шиизм последователей Али» д-р Шариати нападает на Маджлиси как на главного представителя того, что он называет Сефевидским шиизмом, что, по его мнению, является искажением истинного шиизма. Однако с более традиционной точки зрения нельзя упускать из виду, что, помимо прочих его достижений, Маджлиси также является составителем «Бихар аль-анвар», огромного сборника шиитских преданий. Он также является автором большого количества других работ, которые продолжают использоваться в Иране вплоть до наших дней.
Аятолла Мутахари, близкий соратник Имама Хомейни, был среди тех, кто расходился с Шариати во взглядах на этот вопрос и связанные с ним вопросы, и его беспокойство было передано имаму во время его изгнания в Наджафе. Позже, когда имам вернулся в Иран, один мой друг, который был поклонником Шариати, пришел к нему отчасти для того, чтобы узнать его мнение о Шариати. Сначала он спросил, каковы, по его мнению, главные причины революции и ее успеха, на что имам ответил, что такова воля Аллаха и что его воля проявилась таким-то образом. Затем он спросил: «Не кажется ли вам, что работа покойного доктора Шариати также имела большое значение?» На это имам ответил просто и по факту, заявив, что учение Шариати вызвало споры и дискуссии среди улемов, но в то же время сыграло определенную роль в ориентации молодых интеллектуалов на ислам. Он также сказал, что последователи Шариати должны пойти дальше того, что он им предложил, и изучать формальные религиозные науки.
Что касается влияния доктора Шариати, я должен был бы указать на то, что он также оказывал влияние на некоторых молодых улемов. При прослушивании некоторых магнитофонных записей хутб, сделанных в Иране во время Революции, было интересно обнаружить в них постоянные отголоски идей и даже терминов доктора Шариати. Так что он имел большое влияние и там.
Вопрос: Я очень хорошо понимаю классификацию знаний, представленную доктором Шариати, но мне она кажется слишком абстрактной. Не могли бы Вы внести уточнения?
Хамид Альгар: Идеи по своей природе абстрактны, и я не знаю, как я могу сделать их менее абстрактными. Очевидно, что его взгляд на вещи сам по себе не претендует на то, чтобы быть истиной в последней инстанции. Никто не обязан принимать его. Это просто изложение определенных тем ислама в связной форме. Оно может быть чрезмерно упрощенным, но тем не менее оно представляет некоторую пользу в том плане, что она показывает, что основой всего в исламе является таухид, и конечное назначение таухида, несмотря на различные способы, состоит в создании идеального человека, который полностью осознал цель, для которой он был создан.
Я не думаю, что нам нужно настолько вдаваться в детали и спрашивать: «Откуда вы это взяли? Разве это есть в Коране и хадисах?» Элементы этого представления присутствуют в Коране и хадисах. Дело просто в том, что они были собраны вместе в определенном порядке. Те, кто находит их полезными, вольны принять их, а те, кто не находят, могут и не принимать. Никто с этим не спорит.
Д-р Калим Сиддики: Согласны ли вы с тем, что в подобной ситуации в Иране при династии Пехлеви в общественном мнении должен был сформироваться определенный климат, прежде чем могла произойти такая революция, и что именно это удалось сделать д-ру Шариати? Большая часть работы, которую мы, интеллектуалы, делаем, подвергается нападкам со стороны практических людей этого мира как «пирог на том свете» (рай на небесах – Иран-1979), нечто не очень уместное и так далее. Они говорят: «Давайте спустимся на землю и займемся какой-нибудь работой вместо того, чтобы говорить и писать об этом». Работа доктора Али Шариати хоть как-то оправдывает нашу работу, или мы все еще никчемные люди?
Хамид Альгар: Интересно, что именно на это указывает д-р Шариати в одном из отрывков, переведенных в книге по социологии ислама. Он говорит там, что некоторые люди утверждают, что мы уже достаточно долго говорили и писали, и пришло время приступить к действию. Он говорит, что, напротив, мы еще не говорили и не писали адекватно, с правильной точки зрения. Эта дихотомия мышления и планирования или действия сама по себе является ложной дихотомией, поскольку они взаимосвязаны и осуществляются вместе.
Комментарий: Чувство недопонимания между аятоллой Мотаххари и доктором Шариати, о котором вы упомянули, возможно, носило психологический характер, но причины этого гораздо глубже. У меня был прямой контакт с покойным аятоллой Мотаххари, который доверил мне ряд вопросов. Он поставил под сомнение все основные понятия, которые Шариати выдвинул и ввел в нашу культуру — его философию, само понятие таухида согласно его объяснению. Аятолла Мотаххари считал, что Шариати был инструменталистом в том смысле, что он использовал религию в качестве инструмента для своих политических и социальных целей. Я говорю, что здесь мы имеем дело не с его убеждениями, тем что внутри его сердца, а с тем, что объективно присутствует в его лекциях и книгах. Именно это и производило такое впечатление на улемов, и именно это было главной причиной напряженности между ним и аятоллой Мотаххари. С ним не соглашался не только аятолла Мотаххари. Там было много других, в том числе и сам имам Хомейни. Они охватывали широкий круг людей[8].
Д-р Калим Сиддики: Может ли быть так, что язык Али Шариати не был полностью понятен традиционному слою в Иране, потому что он представлял современную прослойку, получившую образование на Западе, и что их объединение было основным вопросом, а не те или иные концепции?
Хамид Альгар: Было бы здорово сказать, что проблема была лишь в языке и формулировках, но я так не думаю. Я думаю, что замечание, только что сделанное нашим братом, справедливо. Я вовсе не имел в виду, что речь идет о личной ревности между этими двумя людьми. Конечно, были и куда более существенные проблемы. Это вопрос не только формулировки, но и содержания. В своей лекции я вовсе не имел в виду, что все сказанное доктором Шариати является последним словом по какому-либо вопросу. Это не то, на что он претендовал. Он всегда говорил, что ислам – это становление; не бытие в статическом смысле, а эволюция. Он применил это понятие к своей собственной мысли.
Я не читал огромного количества его работ, но я прочитал все его основные работы, всю книгу «Эсламшенаси» («Исламоведение» — Иран-1979) и т. д. Как бы мы ни относились к приемлемости его взглядов с точки зрения вероучения, в его работах, бесспорно, есть определенное стимулирующее качество – работающий ум, что является слишком редкой вещью в мусульманском мире. Здесь работает ум, который не боится Запада ни в одном из его измерений, чтобы прибегнуть к полемике и апологетике. Он занят неким экспериментом, повторным открытием, переформулированием определенной традиции. Как коллективный институт, улемы, несмотря на их важность, которую я уже подчеркивал, не смогли этого сделать. Может быть, это и не было их задачей. Доктор Шариати сумел добиться того, чего не смогли они. Недостаточно издавать фетвы, чтобы вернуть к исламу целое поколение.
В чем же была разница между 1963 годом и революцией? Что же произошло за эти пятнадцать лет? Почему шах уехал всего за несколько дней, и ему удалось подавить восстание в 1963 году? Почему он был вынужден покинуть страну в 1978 году? Именно потому, что в эти годы в Иране происходил определенный процесс, дополнявший деятельность Имама Хомейни, которую он продолжал за пределами страны.
Мне кажется, что наиболее четко идентифицируемым внутренним фактором в этом процессе подготовки к революции была работа доктора Шариати. Что бы ни думали о том или ином утверждении или доктрине доктора Шариати, его достижение, которое нельзя отрицать, состоит в том, что он вернул большую часть отчужденной молодежи среднего класса к самоидентификации с исламом. Может быть, их понимание ислама нуждается в уточнении, а в некоторых случаях и в исправлении, но там есть приверженность исламу, и во многих случаях это заслуга одного только доктора Шариати. Это достижение, которое не может быть уничтожено чьим-либо несогласием с тем или иным положением его работ.
Комментарий: Вы сказали, что должны захватить оружие противника и сражаться с ним. Именно это сделал Али Шариати, когда переехал во Францию, создав группу богобоязненных социалистов. У меня лишь вызывает недоумение, что такому человек, как он, пришлось изобрести изобрести этот термин. По-вашему, это были богобоязненные люди или это были социалисты, которых использовали путем изобретения этого термина? Не был ли он вначале более подвержен влиянию социализма, затем превратился в богобоязненного, то есть в ту группу, которая затем превратился в движение за свободу?
Хамид Альгар: Я думаю, вы неправильно поняли то, что я сказал. Во-первых, эта группа не была его порождением. Он был членом этой организации в Иране, прежде чем отправиться в Париж на учебу. Ни группа, ни термин не были его порождением; он был просто членом, как и многие другие люди.
Что же касается в целом вопроса об исламском социализме, о котором было исписано столько страниц и пролито столько чернил, то, конечно, нехорошо брать за основу социализм, а затем использовать ислам в качестве определения. В этом нет никаких сомнений. Но есть много вещей, которые нужно сказать.
Во-первых, в определенное время в арабском мире эти идеи имели хождение, и не только благодаря режиму Насера в Египте. Был также Мустафа Сиби в Сирии, написавший книгу под названием «Иштиракият аль-ислам» («Социализм ислама»), которая вызвала значительный резонанс и произвела эффект. Существует простой человеческий феномен: если кто-то является врагом вашего врага, вы будете считать его своим другом. Поэтому многие иранцы, видя такую теневую вражду между различными арабскими режимами, особенно между Египтом и шахом, склонны были смотреть на имевшиеся в арабском мире, в том числе в Египте, интеллектуальные достижения с некоторой благосклонностью. Это, я думаю, объясняет происхождение этого частичного, мимолетного интереса к идее социализма.
Взглянув на работы д-ра Шариати, в том числе на его критику марксизма, вы увидите полное и ясное опровержение им социализма. Дело не в том, что он был когда-то социалистом, который стал мусульманином или стремился достичь нелогичного сочетания этих двух понятий. Это не так.
Верно, что у нас есть доктрина исламского социализма, которая была сформулирована и подвергается критике, но с другой стороны, у нас есть практика исламского капитализма. Никто не сформулировал теорию этого, но уродливая реальность этого есть. Я не знаю, давал ли кто-нибудь из наших улемов фетвы против исламского капитализма, хотя это гораздо более уродливая реальность в исламском мире, чем так называемый исламский социализм.
Комментарий: Возвращаясь к роли д-ра Шариати в период становления революции, мне кажется, что, как мы уже говорили, в его работе есть определенная антиклерикальная, если не антиулемская позиция. Мне кажется, что Мотаххари, как, возможно, один из лучших философов, вышедших из современного Ирана, в глубине своего сознания учитывал и это, когда не соглашался с философской основой деятельности доктора Шариати. Действительно, около пяти лет назад, когда я размышлял о ситуации в Иране, мне показалось, что деятельность доктора Шариати заложила основу, с одной стороны, для стимулирования интереса интеллектуалов к исламу, но также и для стимулирования его в направлении, которое приведет их к отчуждению от улемов, имеющих вес в обществе. Я думаю, что именно эту опасность в большей степени представляют такие люди, как Мехди Базарган и Шариати.
Хамид Альгар: Я думаю, было бы серьезным упрощением описывать покойного доктора Шариати как антиклерикального или настроенного против улемов. Он критикует некоторые аспекты традиционного религиозного истеблишмента в Иране, и многие из этих критических замечаний вполне оправданны[9]. Однако говорить о том, что он последовательно выступает против института улемов как такового – это совсем другое дело. Я не думаю, что это можно документально подтвердить по его работам. На самом деле он проводит четкое различие между истинным алимом и тем, кого он называет простым муаммамом, тем, кто носит тюрбан и накидку, не обязательно обладая соответствующими религиозными знаниями и преданностью. Все же он очень ясно дает понять, что полон уважения к подлинному алиму.
Что касается того, произойдет ли то, чего боялся Мотаххари, что люди, находящиеся под влиянием Шариати, не будут подчиняться руководству улемов, я не знаю. Но, конечно, произошло вовсе не это. Напротив, как я уже говорил, многие люди были готовы участвовать в революции под руководством имама Хомейни в определенной степени из-за влияния на них доктора Шариати.
Есть проблемы в отношениях, как заметил другой брат. Нет абсолютной гармонии. Нет четкой связи между улемами и влиянием Шариати, но в общих чертах они дополняют друг друга.
Поскольку там есть проблема, внешние враги революции – прежде всего Соединенные Штаты – стремились раздуть ее и создать реальную проблему, создав лагерь тех, кого они называют последователями Шариати, так сказать, шариатистами, с одной стороны, и хомейнистами – с другой. Эти термины фактически используются в американской прессе. Любой, кто хоть немного знаком с молодыми иранцами как внутри страны, так и за ее пределами, которые составляют один из главных элементов революции, знает, что они одновременно являются последователями Имама Хомейни и восторженными учениками доктора Шариати. Они не видят в этом никакого противоречия. На философском, чисто интеллектуальном, плане есть проблемы и противоречия, но когда речь заходит о политическом и социальном эффекте, я бы сказал, что серьезных проблем нет.
Д-р Калим Сиддики: Могу ли я перейти к вопросу об исламском социализме и капитализме? Я полностью согласен с вашей строгостью, с одним исключением. Я считаю, что хотя выражение «исламский капитализм» не используется, большая часть исламского капитализма носит наименование исламской экономики. Существует обширная литература под названием «исламская экономика», и большое количество исламских экономистов готовятся в ближневосточных университетах, меняя свое название с мусульманского на исламское. Такого рода семантика разрабатывается и используется. Все это происходит в рамках исламского капитализма. Я бы пошел еще дальше и сказал, что это еще и исламский империализм. Он не просто разрабатывается. Он практикуется и институционализируется.
Хамид Альгар: Я согласен.
Вопрос: Что произошло в арабском мире, так это то, что до книги Мустафы Сибаи в том же Египте у нас была работа Сайида Кутба, посвященная такой же теме. Но здесь я нахожу нечто совсем другое и я не знаю, как вы это оцениваете. Сибаи и Сайид Кутуб изначально были людьми с религиозным бэкграундом, а затем они занялись вопросами экономики и так далее, в то время как доктор Шариати был ближе к социологии и экономике, а затем перешел к религиозным предметам.
Как вы сказали в ходе своего рассуждения, недопустимо иметь социализм в качестве основы, а затем пытаться подогнать под него ислам. Но можно согласиться и с обратным: ислам – это основа, и тогда вы справитесь с любой современной ситуацией. Мы можем выводить из него всё, так что выводы всегда будут основываться на определенных мерах, которые приемлемы для мусульман.
Какой линии, по вашему мнению, следует придерживаться — начинать с Корана и сунны, а затем переходить к другим предметам, или же начинать прежде всего с так называемых светских наук, и тогда не понадобится углубляться в реальные источники?
Хамид Альгар: Мы несправедливо отнесемся к доктору Шариати, если предположим, что он начал как человек со светским бэкграундом, а затем начал изучать Коран и так далее. Это не так. Он вырос в полностью исламском доме, и его отец, человек образованный в религии, оказал на него самое раннее влияние, определившее его жизнь. Речь идет не о том, чтобы впоследствии он приобрел исламские знания поверхностным и бессистемным образом, так что доминирующий элемент в его мышлении имел бы западное происхождение. Надеюсь, что я не произвел такого впечатления.
Перед смертью ему определенно предстояло проделать большую работу по объединению этих двух элементов. Ему не дали возможности завершить эту работу. Разумеется, не было речи о том, что он просто механически воспринимал западные концепции и затем пытался прикрепить к ним исламские ярлыки. Прочтение любой из его работ покажет, что он, напротив, по-настоящему освоил западную философию, социологию и мышление — под этим я подразумеваю не только то, что он знал, о чем идет речь, но и то, что он понимал их внутренний дух. Именно по этой причине он был способен критиковать ее гораздо более эффективно, чем многие другие мусульманские авторы, которые писали что-либо в опровержение марксизма и довольствовались тем, что говорили: «В конце концов, отец Маркса был евреем. Он был противником частной собственности. Он хотел упразднить семью. Он не верил в Бога». Это ряд не очень убедительных аргументов в опровержении марксизма. Большинство других мусульманских критиков марксизма в первую очередь не имеют никакого реального знания об этом предмете и не владеют им; в то время как с Шариати все обстояло совсем иначе. Он полностью усвоил эти темы и затем перешел к их опровержению. Они его не пугали.
Многие люди, занимающиеся исламской деятельностью, которые продолжают писать об опасностях марксизма, приходят в ужас от него, потому что они в первую очередь не знают, что это такое. Шариати знал, что это такое, и не боялся его. Это касается западной мысли в целом. Он не был человеком, который искал механического соединения чего-то из ислама и чего-то западного. Он был гораздо более глубоким человеком.
Я перехожу к вашему более общему вопросу — должны ли мы отдавать первенство Корану или современным социальным наукам? Это еще одна из тех ложных дихотомий. Нет такой программы, чтобы сначала мы читали Коран и Сунну, а потом в какой-то момент откладывали их в сторону и брались за учебники по экономике. Все это делается вместе.
Есть и третий элемент, более важный: активное участие в той или иной форме борьбы. В противном случае это становится просто академическим упражнением, не имеющим никакой ценности ни для кого. Я рискую оскорбить чувства индо-пакистанцев, но почему во многих произведениях Маудуди царит столь заметный дух нереальности? Это связано с тем, что все они являются исключительно интеллектуальными трудами. Они не были написаны в процессе революционной борьбы. Это теоретические работы, которые вы скармливаете людям, говоря: «Приходите и получите это. Следуйте этой программе, и все будет хорошо». Это не те идеи, которые сочетаются с живой реальностью революционной борьбы, которая является одним из отличительных признаков деятельности Шариати. Там мы находим чувство жизненной силы, которое исходит от живой преданности, а не от простого интеллектуального упражнения.
Доктор Калим Сиддики: Вы сказали, что доктор Шариати переводил Франца Фанона?
Хамид Альгар: Да.
Д-р Калим Сиддики: Мне трудно понять, почему иранская интеллектуальная сцена нуждалась в идеях Франца Фанона и всей этой школы мысли, чтобы понять иранскую ситуацию, и во всей этой формулировке «третьего мира», чтобы понять империалистическую систему. Разве это нельзя было сделать лишь на основе мусульманской интеллектуальной мысли и источников, вместо того чтобы идти к Францу Фанону и так далее?
Хамид Альгар: Я вовсе не хотел сказать, что Франц Фанон, как и любой другой автор, был воспринят Шариати и включен им в кукую-либо систему мышления. Я только сказал, что одним из тех, кто интеллектуально повлиял на Шариати, в определенный период его жизни был Франц Фанон.
Мы не должны претендовать на монополию на всё в мусульманском мире. Если бы у нас была монополия на все, что нам нужно для успешной жизни в современном мире, мусульманский мир не был бы в том состоянии, в котором он находится сейчас. Недостаточно постоянно повторять как лозунг: «Коран, Сунна, Коран, Сунна …» и забыть обо всем остальном. Конечно, мы читаем Коран и Сунну – это наша основа. Именно поступая на основе Корана и Сунны, мы исследуем то, что еще доступно в мире, что говорят другие люди. В случае Шариати то, что он извлек и, возможно, перенес в свою собственную мысль из работ Фанона, было понятием отчуждения, понятием культурного, психологического отчуждения и ущерба, причиненного народам империализмом. Я не вижу, в чем тут проблема. Если ни один мусульманский автор не писал на эту тему, то зачем ставить Франца Фанона в угол, потому что он не мусульманин? Если он хочет сказать что-то интересное, то почему бы не принять это к сведению и не сделать необходимые выводы?
Д-р Калим Сиддики: Переходя к литературе Джамаат-и Ислами, я на самом деле не думаю, что все это носит теоретический характер. Я думаю, что она глубоко затронута влиянием западной литературы о появлении так называемого демократического Запада, консультативного Запада, и поэтому пытается сказать, что западная цивилизация на самом деле является позднейшей ветвью первоначально исламского ствола. Это важнейшее направление мысли среди мусульман. Сэр Сайид Ахмад Хан и многие другие высказывали эти мысли. Как мне кажется, Маудуди является важной фигурой в развитии этой апологетической мысли. Хотя он не казался апологетом, я думаю, что он был и остается апологетом. Его литература актуальна и очень современна, и она не является чисто теоретической и старомодной.
Хамид Альгар: Когда я употребляю слово «теоретический», я не имею в виду, что оно полностью лишено какого-либо влияния существующей среды. Я просто хочу сказать, что это не является результатом реальной революционной борьбы за осуществление ислама. Сказанное вами – правда. Произведения Маудуди, каковы бы ни были их достоинства — а я вовсе не хочу сказать, что они полностью лишены достоинств, — принадлежат к определенной традиции, которую можно охарактеризовать как апологетическую. Одна из самых неубедительных книг о контроле над рождаемостью в исламе, которую я когда-либо читал – это книга Маудуди, поскольку он не может понять истинную проблему, которая является всей сутью спора о контроле над рождаемостью – необходимость снижения численности населения и так далее. Может быть, это ложный аргумент, но если это так, то ложь нуждается в разоблачении. Он этого не делает. Вместо этого он концентрируется исключительно на ужасных моральных последствиях того, что средства контроля рождаемости станут свободно доступными. В этой книге он больше озабочен критикой того, что он воспринимает как социальную реальность западного мира, чем решением проблем исламского мира. Таким образом его правильно называют апологетом.
Вопрос: Одним из последних лозунгов Шариати был «социализм, мистицизм и свобода». Позже он изменил его на «равенство и мистицизм». Как вы это прокомментируете?
Хамид Альгар: Во-первых, я должен увидеть доказательства того, что это правда. Я впервые слышу об этом. Его опровержение социализма содержится в книге «Эрфан, барабари, азади» («Мистицизм, равенство, свобода»), где достаточно всесторонне критикуется не только марксизм, но и западный социализм — социал-демократия[10]. Он вообще не употребляет слова «социалист» и «социализм» в положительном смысле. Даже если он первоначально использовал слово «социализм» вместо «равенство» в названии этой книги, это не обязательно означает, насколько я могу судить после прочтения этой книги, что он поддерживал социализм, потому что в этой книге он критикует, среди прочего, чрезмерное внимание, уделяемое в разные периоды и в разных обществах каждому из этих трех элементов. Он говорит, что каждый из них, понятый правильно, отвечает подлинной человеческой потребности, но их нужно держать в равновесии и так далее, и именно это делает ислам. Он критикует различные школы мысли за то, что они не делают того же самого, придавая чрезмерное значение одному из этих трех элементов.
У меня есть многочисленные замечания по поводу многих идей доктора Шариати. Но я нахожу его более полезным для чтения, чем многих других современных мусульманских авторов, потому что он говорит: «Я пришел потревожить тишину». Мусульманский мир в полуспячке. Вы должны быть благодарны, что в Иране люди проснулись. Никто не может отрицать, что одним из действующих лиц этого пробуждения был доктор Шариати.
Читать лекцию 4
Хамид Альгар
Источник: Hamid Algar, Roots of the Islamic Revolution in Iran, IPI Press, Oneonta. N.Y., 2001, pp. 85 — 118.
[1] На самом деле влияние марксизма на Шариати было несколько глубже, чем указано здесь; его склонность к бинарным оппозициям как средству анализа истории и общества вполне может быть связана с его критическим интересом к марксизму.
[2] Следует отметить, что, несмотря на известность, которую он приобрел как социолог уникального и оригинального типа, докторская работа Шариати в Париже была посвящена иранской филологии, а не социологии.
[3] Переведено Р. Кэмпбеллом и опубликовано издательством «Мизан Пресс» в Беркли, Калифорния, в 1980 году.
[4] Ахунд, первоначально почетное именование, даруемое ученым исключительной эрудиции, позже стало уничижительным, подразумевающим презрение ко всему классу улемов (когда этот термин используется секуляристами) или к невежественным и продажным среди них (когда используется самими религиозными учеными, включая иногда самого имама Хомейни).
[5] Я не принял этого приглашения.
[6] На тот момент, и вправду, никакого противоречия не было, поскольку сами иранцы были «одновременно были последователями Имама Хомейни и доктора Шариати». Однако вскоре после революции возник конфликт между теми, кто считал себя наследниками идей Шариати («религиозными интеллектуалами» [роушанфекран-е мазхаби], если пользоваться их собственным самоназванием), и улемами, которые руководили зарождающейся Исламской Республикой. Этот конфликт был воплощен в лозунге «подлинного ислама» (эслам-е мактаби) как противовеса «эклектического ислама» (эслам-е эльтегати), причем последний в значительной степени, хотя и не исключительно, подразумевал идеи Шариати. Некоторое количество полемической литературы за и против Шариати было опубликовано в середине 1980-х гг. Именно эти споры вокруг его идей – особенно тенденция к утверждению ведущей роли интеллектуалов вместо религиозных ученых (или в лучшем случае вместе с ними) – привели к постепенному ослаблению его посмертного влияния. В то же время, однако, его идеи стали казаться устаревшими уже к началу 1990-х годов: постоянные ссылки на Сартра, Камю и Фанона больше не казались смелыми или свежими, а культурный климат и социально-политическая реальность Ирана изменились до неузнаваемости по сравнению с теми годами, когда Шариати читал лекции и писал книги. Его труды теперь представляют, по-видимому, главным образом исторический интерес, иллюстрируя тенденцию, которая была важна в подготовке пути к революции. Сам Шариати вполне может быть обозначен как переходная фигура между дореволюционным и революционным периодами.
[7] Однако знаменательно, что триумф революции вызвал повышенный интерес к теме двенадцатого имама и его ожидаемого возвращения; было издано достаточно книг на эту тему, чтобы организовать специальную выставку в Тегеране, которую мне довелось посетить в декабре 1979 года. Кроме того, лозунг, повторявшийся по разным поводам на протяжении последних десяти лет жизни имама Хомейни – «О Боже, сохрани Хомейни до революции Махди» — ясно выражал убеждение, что Исламская революция в Иране представляет собой своего рода активную подготовку к относительно скорому возвращению двенадцатого имама.
[8] Теперь я разделяю эту оценку.
[9] Стоит мимоходом упомянуть, что и до революции, и после нее сам имам Хомейни часто критиковал чрезмерный консерватизм и интеллектуальную косность некоторых улемов, не упоминая, конечно, никаких имен.
[10] Английский перевод этой работы «Mysticism, Equality, Freedom» можно найти в: Marxism and Other Western Fallacies, pp. 97-122.