Британский посол об иранской нефти, Мосаддыке и шахе
Сэр Питер Рэмсботэм (1919 – 2010) был британским дипломатом. Он неоднократно бывал в Иране в качестве сотрудника британского Форин-офиса с 1950-х годов, был послом Великобритании в Иране в 1971-1974 годы, после чего возглавил британское посольство в Вашингтоне и был известен своими близкими отношениями с американским президентом Джимми Картером. Мы публикуем ряд фрагментов его длинной беседы с английским журналистом Малкольмом Макбейном, которая состоялась 9 января 2001 года. В нем он приводит интересные сведения о британской политике в отношении правительства Мосаддыка, обстоятельствах образования международного нефтяного консорциума, шахе и его окружении в начале 1970-х годов, а также о его роковых ошибках.
В РЕШАЮЩИЙ МОМЕНТ МЫ БЫЛИ ЗЛЫМИ…
Макбейн: 1951 год. Именно тогда Моссадык национализировал Англо-иранскую нефтяную компанию.
Сэр Питер: Да. Теперь мои собственные взгляды имеют некоторое значение в то время, когда я позже писал документы Комитета по планированию политики. Я знал тогда об империи, о Содружестве, благодаря моему отцу, который стал генерал-губернатором Цейлона, первым и последним белым генерал-губернатором Цейлона, о хорошей стороне Империи, о движении к независимости и статусу Доминиона, и знал, как вы говорите, о том, что произошло в Индии. Мы все были тихо потрясены тем, как Маунтбеттен справился с разделом; когда вы думаете о хороших вещах, которые мы сделали в Империи, а затем о миллионах людей, убитых из-за такого раздела Пакистана и Индии, и так далее. Я был осведомлен об этом. В 1949 году я также знал о мандате Палестины. Это была наша ответственность. Мы отказались от этого. Опять же, это была какая-то Империя, ускользающая от нас, во-первых, Индия, во-вторых, Палестина, знак времени, о котором мы говорили. А потом два года спустя – Абадан, четыре или пять лет спустя – Суэц. Это была последовательность событий, частью которой я стал и из которой так никогда и не вырвался. Да и сейчас я в некотором смысле не свободен.
История с Абаданом была именно тем, о чем мы говорили. Она состояла из двух частей. Одна из них -практическая ценность для казны этого огромного ресурса. Стерлинг был резервной валютой Ирана с большими запасами золота. Мы должны были отговорить Иран от просьб о выплатах в долларах и убедить его покупать как можно больше за фунты стерлингов в Великобритании. Мы (Англо-иранская нефтяная компания – Иран-1979) довольно скупо относились к плате за нефть шаху, но Абадан приносил в те дни огромные суммы денег в казну, с точки зрения нашего платежного баланса. Сейчас мы почти не слышим о платежном балансе. Цифры так огромны, триллионы или миллиарды. В те дни, уверяю вас, было очень важно, были ли вы на 500 миллионов фунтов выше или ниже этой черты. Когда несколько лет спустя я был послом в Тегеране, мы продали шаху танк «Чифтейн». Мы продали ему почти столько же танков «Чифтейн» (в то время у него было столько денег), сколько у нас было в БАОР (Британская армия Рейна – Иран-1979). Мне даже пришлось одолжить ему одного бригадира Рема, который был у нас в БАОР и в котором он очень нуждался, чтобы помочь ему с новыми танками. Это показатель влияния платежного баланса, иностранной валюты, а также всех этих бюджетных вопросов. Так что финансовая сторона была чрезвычайно важна. После Первой мировой войны Черчилль перевел британский флот с угля на нефть. Это была главная причина, по которой мы заполучили 51% акций Англо-иранской нефтяной компании, которая превратилась в «Бритиш Петролеум». Мы приняли это в качестве меры предосторожности, так что у нас всегда был этот ресурс. Есть замечательный пассаж, которым я поделился с Би-Би-Си, где Черчилль сказал, что он все время экономил деньги британских налогоплательщиков за счет этой нефти для британского флота из Абадана.
Вот почему это было так важно. Вторым был престиж, о котором мы уже говорили. Это кое-что означало даже после Индии и Пакистана. Здесь был самый большой нефтеперерабатывающий завод в мире, у американцев не было ничего подобного, у Германии и Франции тоже не было ничего подобного, это была уникальная вещь, которую мы имели на Ближнем Востоке, колоссальных размеров. И мы не должны были допустить, чтобы всё это ушло по дешевке, а иначе бы должна была быть огромная компенсация.
Мы говорили об Абадане в двух отношениях: во-первых, как об очень важном ресурсе для казны в бюджетном плане, платежном балансе, иностранной валюте и так далее; а во-вторых, после потерь в Индии и Палестине, когда мы, так сказать, лишились гордости за наше Содружество и Империю. Это был главный фактор, и у американцев не было сравнимого с этим опыта. Поэтому, столкнувшись с проблемой национализации Моссадыка, мы меньше всего хотели потерять этот важный нефтеперерабатывающий завод. Я занимался этим вопросом с нашей стороны, с точки зрения Министерства иностранных дел в Лондоне. Затем было Министерство топлива и энергетики во главе с сэром Дональдом Фергюсоном, очень похожее на Англо-иранскую нефтяную компанию, и был, конечно, Вилли Фрейзер, председатель компании. Было много мнений о нем и о том, что он мог бы сделать. В разное время нам бросали упреки по поводу того, почему мы не использовали 51% акций правительства, чтобы настаивать на более примирительной и разумной политике, чем Вилли Фрейзер. Он отвечал за всё. Под его началом было несколько очень хороших технических специалистов, но никто не мог противостоять ему в Англо-иранской нефтяной компании, а затем в «Бритиш Петролеум». Он очень раздражал нас своим поведением. Он считал Министерство иностранных дел и других людей «джентльменами из Вест-Энда» (имеется в виду элитный и фешенебельный район Лондона, расположенный рядом с Сити – Иран-1979), как он нас называл. Он был суровым шотландцем и думал, что мы понятия не имеем о бизнесе, тем более не имели дела с персами, которых надо держать на своем месте, чтобы они были довольны, очень хорошо с ними обращаться, и они никогда не получат того, что получают из любого другого источника. Мы сильно рисковали, мы вывозили нефть, у нас были танкеры (которых у них не было), чтобы вывозить ее, так к чему вся эта чепуха и беспокойство? Таково было его отношение. Мы были раздосадованы таким отношением, которое мы не могли изменить, даже несмотря на то, что у Правительства Ее Величества была эта 51%-ная доля, потому что она была защищена пунктом, в котором говорилось, что вы не можете вмешиваться в коммерческие дела. Мы сказали, что пошли дальше, теперь это стало вопросом национальных интересов. Все это продолжалось, и я принимал в этом участие. Затем выяснилось, что Моссадык не только национализировал нефтеперерабатывающий завод, но и угрожал изгнать британский персонал из Абадана. Там работало около 30 000 человек, и нужно сказать, что они, как правило, жили так же, как и в Индии, что исключало иранцев из общества.
Вот так всё и шло. Новый премьер-министр по имени Размара, назначенный шахом, был готов подписать дополнительное нефтяное соглашение с Англо-иранской нефтяной компанией. А потом его убили. Начались неприятности, и Моссадык воспользовался властью против шаха, а затем национализировал компанию. Он рассматривал ее как символ всего, что он ненавидел: иностранная держава, а именно Британская, завоевывала это сильное положение в том мире. Он был старый националист, аристократ и землевладелец.
Ему все время угрожали его собственные Франкенштейны, все крайние партии и сильные личности, которых он поощрял. Один парень, очень похожий на Хомейни, по имени Кашани, который был Хомейни своего времени, поднял ярые антибританские элементы, и Моссадыку приходилось с этим бороться, поэтому сделка стала невозможной.
Макбейн: Мы могли бы что-нибудь с этим сделать?
Сэр Питер: Да. В решающий момент мы были злыми. Англо-иранская нефтяная компания была скупа в том, что они предлагали в виде процентов, роялти и так далее. К нам приходил один парень по имени Джордж Макги. Американцы только что заключили соглашение с Венесуэлой и еще одно с Саудовской Аравией, так называемое соглашение «50 на 50», так что у них на самом деле был другой принцип распределения процентов с этими правительствами. Было достигнуто соглашение о ценах, роялти и налогах по принципу «50 на 50». Американские компании могли сохранить необходимую им прибыль, потому что американское казначейство предоставляло им налоговые льготы. Британское казначейство не стало бы играть в эту игру.
Макбейн: Кто такой Макги? Он был британцем?
Сэр Питер: Джордж Макги. Нет, он был помощником госсекретаря США, отвечавшим за нефть во всем мире. Позже он стал американским послом в Турции и Германии. Он был очень влиятельной фигурой. В молодости он работал на Трумэна, и все старые ученые мужи в Министерстве иностранных дел говорили о нем: «Кто этот молодой человек, который приходит и говорит нам, как вести это дело?» Он считал, что мы и Англо-иранская нефтяная компания действовали старомодно, все еще пытаясь достичь соглашения по нефтяной концессии путем выплачивания роялти. У них был такой пример, который мы затем тоже приняли, хотя и слишком поздно, опираясь на принцип договоренности «50 на 50».
Макбейн: Но нам пришлось согласиться с национализацией нефти иранцами.
Сэр Питер: Нам пришлось это сделать. Мы были лейбористским правительством, которое национализировало довольно много вещей в самой Британии.
Макбейн: Как была отработана компенсация?
Сэр Питер: Мы так и не получили должной компенсации. Мы настаивали на этом, но они так и не выплатили нам адекватной компенсации. Мы всячески пытались договориться, но мы, по крайней мере я и другие, знали, что Моссадык не может прийти к соглашению путем переговоров. Он не был сумасшедшим. Он казался нам сумасшедшим; он лежал в постели и иногда плакал. Его было довольно трудно понять, и он был традиционным персидским землевладельцем, который был хорошим губернатором одной из провинций, Фарса, и он был довольно популярен. Он видел лишь то, что почти пятьдесят лет назад британцы экспроприировали иранский ресурс, который должен был принадлежать им, поэтому он должен был установить условия, кто должен управлять им, когда и почему. Мы сказали: «Он не может управлять им, это очень сложное дело, этот нефтеперерабатывающий завод – это такая штука, называемая каталитическим крекером, которая представляет собой сложную машину для рафинирования, и только мы можем управлять ею». Он связался с несколькими югославами, которые справились с этим очень хорошо. Точно так же обстояло дело и с Насером в Суэце: «Только некоторые пилоты, и это должны быть британцы, могли вас перевезти», — говорили мы. Мы жили в нереальном мире, когда имели дело с ним… Мы послали войска и эсминец на Кипр, который был потенциальной точкой вторжения в эту часть мира, и встал вопрос, должны ли мы просто взять остров Абадан или просто спасти наших людей на острове с помощью силы. Эта угроза военных действий прозвучала как тревожный звонок для Вашингтона. Я прекрасно знал, что не может быть и речи о том, чтобы Эттли (премьер-министр Великобритании в 1945 – 1951 гг. – Иран-1979) одобрил подобное.
Макбейн: Итак, мы вернулись в 1951 год? До выборов?
Сэр Питер: Да, как раз перед этим. Выборы должны были состояться в сентябре, октябре или что-то в этом роде. Трумэн все еще был там, со своими людьми, и (Дин) Ачесон был его правой рукой. В Вашингтоне об этом беспокоились. Они всегда думали, что мы можем испортить наши отношения с Ираном и толкнуть Иран в нетерпеливые объятия русских. Вот что определяло их мысли. Это было время Корейской войны, когда Китай был готов играть новую наступательную роль. Американцы слишком много думали, исходя из условий холодной войны. Иранскую проблему они видели по-другому; это не лишало их бюджетных ресурсов или чего-то подобного, но они были обеспокоены тем, что мы неправильно обращаемся с Моссадыком, были бестолковыми, слишком бестолковыми, не контролируя Вилли Фрейзера, и позволяли Моссадыку и этим людям разрушать иранскую экономику, потому что они не получали бы достаточных доходов, если бы национализировали все. И мы не давали бы им продавать свою нефть, потому что вместе с американцами контролировали все танкеры. Если бы экономика рухнула, в дело могли вмешаться русские (они и раньше пытались захватить северо-западную часть Ирана для своих нефтяных интересов), и это их беспокоило. Поэтому примерно в июле они послали Аверелла Гарримана (специальный помощник президента Трумэна по внешнеполитическим вопросам, посредник между Ираном и Британской империей по вопросу национализации Англо-иранской нефтяной компании в 1950-1951 гг. – Иран-1979) в Иран. Они хотели, чтобы мы сделали достаточно уступок Моссадыку, чтобы удержать его у власти, чтобы не было такого хаоса, в результате которого его пришлось бы вышвырнуть. Мы смотрели на вещи совершенно по-другому. Находившийся там (в Иране – Иран-1979) британский посол по фамилии Шепард, который был еще неопытным, был отрезан Моссадыком от всех переговоров. Он вел переговоры только с Ричардом Стоксом (министром материалов, который, как ни странно, в то время был в Кабинете министров). Он возглавил британскую миссию по переговорам вместо Англо-иранской нефтяной компании. Наша команда состояла из представителей Министерства финансов, Министерства топлива и энергетики, представителей Англо-иранской нефтяной компании и меня самого, потому что мне приходилось заниматься не только связью с Министерством иностранных дел, но и ежедневно сопровождать Стокса на наших переговорах с Моссадыком в его маленькой вилле. Моссадык говорил на каком-то ужасном французском, который он выучил в Сорбонне в 1890 году, и Стоукс не мог говорить на нем. Так что многое из этого делалось через меня.
Макбейн: Вы все вместе оттерли посла от переговоров?
Сэр Питер: Посол бы отрезан. Не мы оттерли его, Моссадык хотел разговаривать с командой из Лондона (с «англо-иранской нефтью», как мы говорили внутри нашей команды, так сказать), а не с британским послом. Я знал и докладывал тогда, что американцы были слишком встревожены этим страхом перед холодной войной и коммунистическим пугалом, в то время как мы не хотели делать ненужных или рискованных уступок. Наша политика была политикой так называемого «виртуозного бездействия», то есть «пусть Моссадык варится в собственном соку». Это было одобрено. И именно это и случилось.
В конце концов даже Дин Ачесон согласился, как мне кажется, неохотно, с тем, что мы не могли заключить сделку с Моссадыком, потому что он был не способен прийти к практическому соглашению. Ему все время угрожали его собственные Франкенштейны, все крайние партии и сильные личности, которых он поощрял. Один парень, очень похожий на Хомейни, по имени Кашани, который был Хомейни своего времени, поднял ярые антибританские элементы, и Моссадыку приходилось с этим бороться, поэтому сделка стала невозможной. Макги никогда не понимал этого, но Ачесон ближе к концу понял. В конечном итоге дело дошло до Монти Вудхауса (сотрудник посольства Великобритании в Тегеране, который отвечал за организацию переворота 1953 года – Иран-1979). Он работал с Кермитом Рузвельтом, который тогда был представителем ЦРУ, с целью свергнуть Моссадыка и поставить кого-то другого у власти. Они начали это делать, но ничего не вышло, и шах на два дня уехал в Рим. Долгая история, не буду утомлять вас всем этим. Но это стало возможным только после того, как Уинстон Черчилль вернулся к власти в конце 1951 года, а Эйзенхауэр вернулся к власти в Вашингтоне в 1952 году. Эти двое договорились об организации этого предприятия еще в конце 52-го, о том, чтобы свергнуть Моссадыка. Это была одна из последних ролей Уинстона, поскольку он сам к тому времени уже немного отошел от нее. Так или иначе, шах восстановил контроль. Насколько это было связано с МИ-6 и американцами, и насколько, как в той или иной мере утверждают американцы, всё проделали только они, нас особо не беспокоит. Это произошло.
Тогда шах, будучи робкой фигурой, решил заключить сделку со своим новым премьер-министром генералом Захеди, отцом Ардешира Захеди, которого я знал сначала как министра иностранных дел, когда был послом в Иране в 1971 году, а затем в 1974 году, когда мы оба были послами в Соединенных Штатах. Я уверен, что Денис Райт рассказал бы вам о консорциуме, международном нефтяном консорциуме, потому что он приложил к этому руку, не так ли? В любом случае, кто бы это ни был, он придумал все правильно.
Я не могу пройти мимо этого, немного не похвалив себя. С британской стороны, как я думаю, эту идею придумал я. По крайней мере, я помог придумать ее в Лондоне, и было бы хорошо знать, хотя американцы могут теперь утверждать, что все это было их придумкой, что на самом деле в основе своей эта идея возникла в Форин-офисе. «Бритиш Петролеум» (так они назывались в соответствии с новым соглашением 1954 года) должен был вернуться в Иран в составе этого консорциума, причем Иранская национальная нефтяная компания теперь владела всеми запасами и мощностями, а консорциум управлял нефтью, покупал и распоряжался добычей, поскольку у нас были танкеры и все остальное. Каждая компания в консорциуме продавала свою долю нефти через собственные маркетинговые механизмы. Как ни странно, после всего, что произошло, «Бритиш Петролеум» снова добилась господства, владея 40% консорциума, тогда как Shell – 14%, и еще пять американских компаний владели другими небольшими долями. Уильям Роджер Луис из Техасского университета, один из лучших американских историков, написавших крупные работы о Британской империи, Содружестве и Ближнем Востоке, написал в 1988 году книгу «Моссадык — иранский национализм и нефть», в которой говорится, что создание консорциума стало «большим поворотным моментом для нефтяной промышленности во всем мире», потому что «прежняя концепция иностранных концессий была заменена переговорами и сотрудничеством», а «фактическим архитектором реорганизации иранской нефтяной промышленности с британской стороны был Питер Рэмсботэм, работавший тогда в нефтяном департаменте Министерства иностранных дел». Так что мне, конечно, придется это вставить.
Макбейн: Да. Отлично. После этого небольшого эпизода вы уехали в Нью-Йорк в качестве главы канцелярии Объединенной британской делегации в ООН?
Сэр Питер: Совершенно верно. Я думаю, что меня пригласил туда Глэдвин Джебб, который был нашей ключевой фигурой, послом, который, кстати, составил большую часть Устава ООН во время его формирования. Он видел меня, когда Моссадык поехал в Совет Безопасности. Я отправился в Нью-Йорк, чтобы проконсультировать Глэдвина о том, как вести себя с Моссадыком, который в то время находился в невыносимом положении. Мы хорошо поладили, и он попросил меня сменить Дениса Ласки на посту главы канцелярии в нашей делегации в ООН, что я и сделал. Это было очень весело. Я был там до самого Суэца и вернулся сразу после Суэца.
ШАХ БЫЛ СКОРЕЕ ЗОРОАСТРИЕЦ…
Сэр Питер: Я отправился из Кипра в Иран… я услышал, что должен отправиться послом в Иран, чтобы сменить Дениса Райта, который был там долгое время. Не за какие-то таланты, которые у меня были, а за те, которых у меня не было! Шах ясно дал понять, что умные, любящие арабов офицеры на дипломатической службе, которые прошли этот специальный курс в MECAS (Ближневосточный центр арабских исследований – Иран-1979), неприемлемы: «Ненавижу арабов. Все они были колонизированы вами. Нас никогда не колонизировали. Насер – мой враг, так что не ведите себя так со мной». Значит, они осматривались по сторонам. Я думаю, было много других людей, которые заслуживали этого больше, чем я, но они были на постах в арабских странах. Так что я получил его по умолчанию, если хотите.
В Тегеране я провел эти чудесные два с половиной года с шахом. Это был великий период для меня. Когда мы добрались туда, в Персеполе был большой праздник, и шах показал себя в лучшем и худшем виде одновременно.
Макбейн: Где находится Персеполь?
Сэр Питер: К югу от Шираза.
Макбейн: Это большой город?
Сэр Питер: Был когда-то. Это был духовный город Кира Великого в 500 году до н. э. Теперь это просто открытая территория с прекрасными памятниками. Шах пригласил весь мир, каждую коронованную особу. Это развалины, но там есть очень замечательные фрески и резьба. Это стоит того, чтобы посмотреть.
Он был очень интеллигентным человеком, который всегда знал, что происходит, но на самом деле он слишком быстро устанавливал западные порядки в своей стране, слишком быстро оттеснял мулл и старую цивилизацию и не очень понимал шиитскую веру. Он был скорее зороастрийцем, чем кем бы то ни было, так что на самом деле ничто другое ему так не подходило. Его собственная семья была жадной. Все его родственники были ужасны и причинили ему много вреда, захватив все толковые места, и так далее.
Посольство в Тегеране, в самом центре Тегерана, было прекрасно. Это было как бы посольство, протянувшееся от Грин-парка до Пикадилли-Сёркус. Должно быть, иранцев так сильно раздражало это ощущение, что они были древней цивилизацией, когда мы бегали по Британии, и у них все еще было все это, и вот они здесь, отстраненные от всех этих враждующих стран, и им это не нравилось. И еще меньше им понравилось, когда мы начали экспортировать (как и американцы) все худшие стороны нашей культуры. То, что вы экспортируете – это не лучшая сторона вашей культуры, это дешевая, дрянная сторона, и это было то, что они видели. Мало того, каждый врач в Тегеране должен был иметь свой собственный новый бассейн. И муллы, священнослужители в сельской местности, были очень возбуждены всем происходящим. Шах действительно не знал многого из этого.
Макбейн: Вы часто с ним виделись?
Сэр Питер: Да, я часто его видел. Я узнал его довольно хорошо. Многие его вопросы были риторическими. Он спрашивал меня: «Почему мой народ так неблагодарен мне?» В Тебризе или где-то еще всегда случались революции, и ему приходилось объяснять, как и мне, хотя я не думаю, что он слушал очень внимательно. Я обычно говорил: «Вы претендуете на заслуги, или газеты говорят о ваших заслугах во всем, что ни делается». Если где-то был построен новый мост, то это сделал шах. «В конце концов вас обвинят еще и в том, что вы делали то, чего никогда не делали», — вот что произошло на самом деле. В то время ему было очень трудно. Я помню, что он вызывал меня в неурочные часы. Сначала нужно было одеваться в дипломатическую форму, а потом, когда я получше его узнал, можно было надеть черный галстук. Ему хотелось поговорить. Он был очень интеллигентным человеком, который всегда знал, что происходит, но на самом деле он слишком быстро устанавливал западные порядки в своей стране, слишком быстро оттеснял мулл и старую цивилизацию и не очень понимал шиитскую веру. Он был скорее зороастрийцем, чем кем бы то ни было, так что на самом деле ничто другое ему так не подходило. Его собственная семья была жадной. Все его родственники были ужасны и причинили ему много вреда, захватив все толковые места, и так далее.
Мы собирались выйти из Персидского залива. Все началось с Теда Хита, когда он стал сдавать позиции к востоку от Суэца. Таков был план. И частью этой проблемы был Персидский залив. Конечно, у нас были оборонительные договоры с эмиратами Договорного Омана, они зависели от нас, и мы поддерживали их до самого конца. Люди вроде шейха Рас-эль-Хаймы, Шарджи и всех этих мест зависели от нас. И в одночасье мы собрались отступить и превратить наши оборонительные договоры в договоры о союзе, без каких-либо оборонных обязательств. Я провел обширные консультации с шахом относительно последствий этого ухода. Его очень беспокоили претензии Ирана на суверенитет над некоторыми островами в Персидском заливе. Один назывался Абу Муса, а два других – Томб, Большой и Малый Томб. После нашего ухода он послал своего зятя Шафика, который был женат на принцессе Ашраф, его сестре. Он отправил его на одном из этих военных кораблей на воздушной подушке, которые мы продали ему из Британии, с несколькими иранскими моряками на борту, и они захватили эти острова. На одном из этих островов, где стоял маяк, были убиты два индийских полицейских. Температура была 120 градусов (по Фаренгейту, около 50 °C – Иран-1979) или что-то в этом роде. Шейх Рас-аль-Хаймы горько жаловался, что мы его предали; мы должны были защищать его, а вместо этого отдали его острова и так далее. После этого мы вели переговоры с шахом о том, как организовать нефтяное соглашение с этими островами. Я участвовал в этих переговорах с замечательным человеком, сэром Уильямом Люсом, который был губернатором Судана. Затем иракцы потащили нас в Совет безопасности. Шах сказал, что мы раскрыли его, сделали уязвимым для Ирака. Мы занимали скорее оборонительную позицию перед ним, поэтому мы насели (это делал частично я и частично Алек Хоум, мы вместе) на бедную Королеву (она вообще не хотела этого делать, но, к счастью, сделала), вынудив ее пригласить шаха и шахбану (императрицу Фарах Диба – Иран-1979) в Аскот, где он остановился на неделю в Виндзорском замке, куда мы с женой тоже были приглашены. Вся королевская семья была там, в полном сборе. Мы пытались всячески угодить ему, чтобы вернуть наши позиции обратно. Этого не сделаешь ни в Елисейском дворце, ни в Белом доме. Это одна из наших вещей, которой больше ни у кого нет. После чудесного ужина поздно вечером королева повела нас всех осматривать предметы, совершенно удивительные предметы, включая древние рукописи по персидской истории, которые шах никогда раньше не видел. Это тогда произвело хороший эффект, за исключением того, что вечером она подозвала меня и сказала: «Завтра утром я поеду кататься в Виндзорский большой парк, прежде чем мы сядем в нашу карету, и я хотела бы, чтобы шах (великий наездник) поехал со мной. Не могли бы вы посоветовать мне, что он выберет для верховой езды?» Я был не очень хороший наездник, но одно я знал точно: он захочет покататься на жеребце (а не кобыле). Лицо королевы вытянулось, и она сказала: «У меня нет жеребцов». Потом она сказала: «Но я думаю, что у Энн есть один, как насчет него?» Я сказал: «По-моему, это выглядит великолепно», а потом она сказала, подмигнув мне: «Есть только одна проблема. Лошадь зовут Казак». Отец шаха был казачьим полковником, поэтому мы скрыли от него это, и шах никогда об этом не знал.
Что касается нефти, когда я был там, шах вел себя очень хорошо, и очень хорошо знал нефтяные компании, никогда не создавая никаких проблем. Но как раз в конце срока моей миссии арабские страны ОПЕК начали доставлять нам много хлопот из-за нефти во время войны Судного дня в октябре 1973 года. Они были расстроены, потому что Никсон послал оружие в Израиль во время войны, тогда как русские посылали оружие в Египет. Все это выплыло наружу. Они были возмущены этим и начали вводить эмбарго на поставки нефти в Соединенные Штаты. Мы довольно трусливо, как мне кажется, отделились тогда от американцев, не желая, чтобы нас слишком сильно затронуло эмбарго. Высокомерие шаха возросло. В то время он возглавлял ОПЕК, и они поднимали цены на нефть, вчетверо, впятеро, в то время как мы не могли себе этого позволить в Европе. Я ходил к шаху, и Дик Хелмс, новый американский посол, который только что прибыл, говорил ему: «Хорошо, вы имеете право поднять цену на нефть, но делайте это в течение четырех или пяти лет, тогда крупные банкиры мира смогут привыкнуть к этому, иначе это приведет к инфляции и будет невыносимо для рынков, особенно для стран третьего мира с их долгами». Он никого не слушал. Никсон прислал ему очень, очень личную записку, в которой говорилось: «Пожалуйста, прекратите это, это совершенно невозможно». Мы сказали: «Вы начнете импортировать свою собственную инфляцию, потому что у вас есть только базар, у вас нет настоящего среднего класса, у вас еще нет эффективной государственной службы. Вы получаете свои танки «Чифтейн» от нас, вы слишком быстро запрыгиваете в индустриальный век, и вас накроет инфляция, это будет губительно для вас». Он и слушать не хотел. Он сказал: «Нефть – это благородное достояние, я должен защитить его, оно, вероятно, исчезнет через тридцать или сорок лет, и я собираюсь использовать свое благородное достояние сейчас. Вы очень богаты, вы должны платить за него». Он вообще не захотел нас слушать, что привело к катастрофическим последствиям. Если бы центральные банки не оказались такими умными и сообразительными, мы бы не пережили этот период.
Источник: https://www.chu.cam.ac.uk/media/uploads/files/Ramsbotham.pdf