Имам Хомейни: кого мы сегодня вспоминаем?

В эти дни в Иране и во многих других странах мира, причем далеко не только мусульманских, вспоминают великого лидера Исламской революции – аятоллу Сейеда Рухоллу Мусави Хомейни, которого весь мир знает как Имама Хомейни. Он покинул этот 3 июня 1989 года – уже 32 года тому назад. Мне, как исследователю, который застал это событие трехлетним ребенком, но ровно половину прошедшего с тех пор времени занимается изучением Исламской революции, хочется сегодня написать не очередное краткое изложение биографии этого человека с дежурными формулировками и констатацией его великого исторического вклада, а нечто не шаблонное.


Дело в том, что сам повод, по которому мы сегодня вспоминаем Имама Хомейни – годовщина его смерти – задает некие стандартные лекала, по которым принято вспоминать великих лидеров прошлого. Мне бы хотелось говорить не столько об историческом деятеле, который ушел три с лишним десятилетия назад, а о том Хомейни, который остался и продолжает быть актуальным в сегодняшнем мире для всего человечества. Это очень не просто сделать, потому что для этого нужно отойти от стереотипных представлений о Хомейни, которые за эти годы сформировались в Иране и за рубежом.

В самом Иране нередко мы сталкиваемся с официозным отношением к фигуре Имама и бюрократическим выхолащиванием самого оставленного им наследия, когда Хомейни разбирают на цитаты и лозунги, которые можно печатать на рекламных щитах, сопровождая их огромными портретами. Не меньший урон этому наследию наносит создание культа вокруг его личности, преувеличенное восхищение, экзальтация и гиперболизация с вытекающим из этого мифотворчеством, которая исходит от некоторых его рьяных последователей. Я уже не говорю о том, что образ Имама стал жертвой манипуляций и искажений со стороны различных сил в сугубо политических интересах. На Западе мы и вовсе видим непонимание и недоумение по поводу Имама, но чаще всего целенаправленное очернение и искажение. Все эти различные образы Хомейни, конфликтующие друг с другом и живущие самостоятельной жизнью, не складываются в единую картину.

Все это вполне естественно для любого лидера масштабного революционного движения, который после своей смерти превращается в некий сакральный символ, в подобие знамени или вымпела. Несомненно, Иран очень изменился с тех пор, как иранский народ лишился своего революционного вождя. Десятилетие его правления (1979-1989) было особой и неповторимой эпохой в истории современного Ирана. Это было время высокого идеологического и политического пафоса, напряженной духовно-психологической мобилизации общества, культа самопожертвования и мученичества, эпопеи Священной Обороны, добровольного аскетизма и самоограничения во всем, время санкций и международной изоляции, поиска новых ориентиров в культурной жизни.

Смерть Имама Хомейни и его похороны, которые стали самыми многолюдными за всю историю человечества, были не просто событием, а прощанием с целой эпохой. Все эти десять лет были не просто очередной вехой политической истории, а неким коллективным мистическим действом, некой мистерией, в которой нация переживала своеобразный катарсис или очищение. Прямой аналогией для западного читателя здесь может быть только алхимическое Великое делание, процесс слияния духа и материи, в котором роль алхимика досталась Хомейни, роль материала – обществу, а роль эликсира – исламскому строю, который прошел за это время через некоторые перегибы и крайности, придя к некому балансу, позволившему ему выстоять, сохраниться и продолжить вектор Исламской революции дальше.

Что было после смерти Имама? Иран вступил в период так называемой послевоенной реконструкции или «сазандаги». Кому-то показалось тогда, что это было отступлением от революционных идеалов, но это направление было задано самим Хомейни, который сказал, что на следующем этапе революции важнейшей задачей будет сохранение исламского строя. Тут уместно вспомнить слова Пророка Мухаммада (савс), который после похода на Табук сказал своим сподвижникам: «Вы вернулись с малого джихада к великому джихаду», подразумевая, что еще более тяжелой и важной задачей после войны с врагами является борьба со своими собственными недостатками в мирное время. Иран остался верным прежним идеалам, но пришел к осознанию, что поставленная Исламской революцией задача не может быть достигнута быстро даже путем колоссального перенапряжения своих сил. Напротив, это задача отдаленной исторической перспективы, которая может потребовать жизни нескольких поколений, и идти к ней надо будет уже без Имама Хомейни, без сладких иллюзий первых лет революции, леваческих перегибов и даже без столь быстротечного единения, которым было охвачено общество в самом начале.

Иран отправился в путешествие навстречу далекому и едва ли достижимому для него идеалу. Как не сложно догадаться, путешествие в контексте исламской и, особенно, иранской традиции – это вещь мистическая. Как сказал Али ибн Абу Талиб: «Сколь длинный нам предстоит путь, и как малы наши припасы!» Объективно говоря, после смерти Имама Хомейни исторические возможности осуществления идеалов Исламской революции, которые не ограничиваются построением исламского строя в отдельно взятой стране, а включают также «построение новой исламской цивилизации», ужимались с каждым годом. Советский Союз рухнул, и Великий Сатана, по сути, объявил себя мировым гегемоном и архитектором нового мирового порядка. 1990-е годы и отчасти 2000-е были рекламой американского гегемонизма, торжеством Pax Americana, глобализации под знаком транснациональных корпораций, свободного рынка, либеральной экономики, культа потребления, риторики прав и свобод человека – с этой идеологией США шли по миру, действуя методом кнута и пряника.

Иран продолжал оставаться под колоссальным международным давлением, переживая не только удушающие для экономики санкции, но и так называемую «культурную агрессию» (тахаджом-е фарханги): так в Иране называли захлестнувший достаточно значительный сегмент общества процесс вытеснения исламских ценностей западной массовой культурой, который подтачивает социальную опору исламского строя. Всё это вкупе с применением американцами технологий «цветных революций», апробированных уже на многих странах, создавало в стране напряженную атмосферу, раскачивая время от времени маятник протестов, которые повторялись с определенной цикличностью в 1999, 2009 и 2018 годах, каждый раз вовлекая новые категории населения. Казалось, что удавка на шее Ирана затягивается всё туже, и в какой-то момент американцы смогут одержать техническую победу в этом неравном противоборстве, но этого не произошло.

Технологиям не удалось победить духовный в своей основе феномен Исламской революции, и она продолжает свой путь дальше в новом мире, который формируется сегодня у нас на глазах. Это мир, в котором на смену американскому диктату приходит, если не многополярный уклад, то по крайней мере выстраивается некая биполярная конструкция, в которой США вынуждены считаться с возросшей мощью Китая и уступать ему сферы влияния. Я думаю, в этой новой геополитической ситуации Иран получит больше пространства для маневров, чтобы уйти не только от экономического давления, но и от навязчивого диктата американских ценностей, а также господства либеральной и правозащитной повестки в освещении реалий исламского строя, которая долгие годы была определяющей для имиджа Ирана в мировом сообществе.

Вернемся же к Имаму Хомейни. Он по-прежнему остается непонятым, его феномен все еще не разгадан. Западное и российское общество, включая многочисленных экспертов по Ирану, чаще всего на столько плохо знакомо с базовым словарем исламской религии, с кораническими и религиозно-правовыми категориями мусульман, что просто не имеет нужного инструментария для того, чтобы понять суть этого феномена изнутри. Поэтому они скатываются к стереотипным представлениям о Хомейни и описывают его в привычных для них терминах (диктатура, авторитаризм, тоталитаризм, теократия, фундаментализм, клерикализм, политический ислам, исламизм и т.д.)

Этому способствует отчасти и риторика самой революции, провоцирующая на определенные аналогии. Наиболее ярким примером является именование Хомейни лидером (рахбар) или вождем (пишва) Исламской революции, что сразу же ставит его в один ряд с авторитарными лидерами, пришедшими к власти на волне популистских движений: Ленин считался «вождем мирового пролетариата», Муссолини был дуче (от лат. dux – лидер, вождь), Гитлер – фюрером (нем. вождь, предводитель), Мао Цзэдун – «Великим кормчим». Действительно, имеет ли Имам Хомейни отношение к вождизму ХХ века и чем он отличается от этих деятелей?

Все эти вожди были лидерами небольших радикально настроенных политических группировок, боровшимися за власть достаточно агрессивными средствами и прибегавшими к насильственным методам. Они преимущественно руководствовались тоталитарными идеологиями с ярко выраженной милитаристской составляющей. Однако Хомейни не был политиком и не возглавлял никакой политической группы, он выступал против насильственных средств борьбы с шахским режимом, не выдвигал никакой четкой идеологии, если не считать сугубо религиозно-правовой доктрины вилаят аль-факих. Он был шиитским муджтахидом и опирался исключительно на религиозный авторитет, который после победы революции был конституционно оформлен в соответствии с вилаят аль-факих в статус Верховного Лидера.

Однако у этого вопроса есть и другая сторона. В основе вождизма как социального феномена лежат не столько личностные особенности того или иного лидера, сколько наличие в самом обществе определенного настроя, особого состояния коллективной психологии, вызванного выходом на арену истории народных масс. Психология массы, пережившей мобилизацию и находящейся в экзальтированном состоянии, с одной стороны, возвращает людей к примитивным инстинктам и стадному чувству, а с другой стороны – поднимает на поверхность архетипы коллективного бессознательного. В коллективном бессознательном иранцев-шиитов веками жило ожидание Скрытого Имама, который установит в мире справедливость. Хомейни не спроста был назван его последователями Имамом – это особенное для шиитов именование, обычно, используется исключительно для Имамов Ахль аль-Бейт. Считается, что этот неофициальный титул достался Хомейни в годы жизни в Ираке и был дан ему с легкой руки арабов-суннитов. Конечно, никто из шиитов в Иране не ставит Хомейни на один уровень с непорочными Имамами, но на уровне коллективного бессознательного Имам Хомейни, безусловно, был воспринят как сверхъестественная фигура, а его возвращение в Иран после долгого изгнания – как предвосхищение явления Имама Махди после многовекового Сокрытия (гайба).

Таким образом, Имамом и вождем Хомейни сделало коллективное бессознательное иранского общества. Это не было его личным выбором, и не очень вязалось с его образом жизни аскета, любившего уединение и ученые занятия в узком кругу учеников. Вождизм Хомейни был связан с запросом самого социума, оказавшегося на переломном этапе своего развития, как это было в случае с другими политическими лидерами вождистского типа. И там, где коллективное бессознательное многих других народов выбрало бы в качестве объединяющей фигуры военного человека или патриархального Отца (Ататюрк, Сталин, Саддам), иранцы признали в таком качестве седобородого старца в чалме, мудреца-философа, благочестивого аскета, безоружного тираноборца. Это было обусловлено исключительно шиитским мировоззрением основной части иранского народа. И мы не можем не согласиться с выводом выдающегося деятеля Исламского революции и ученика Имама Хомейни, аятоллы Мортазы Мотаххари, который сказал: «Если бы Имам не обладал степенью религиозного и исламского предводительства, и если бы в глубинах духа иранского народа не было бы любви и привязанности к Исламу, и если бы не было любви, которую питает народ к роду Пророка, и если бы народ не почувствовал, что это призыв Пророка, призыв имама Али и призыв имама Хусейна сходит с уст этого человека, вряд ли настолько широкое движение и революция возникли бы в нашей стране».

Однако не стоит сводить роль Имама Хомейни до простой производной коллективного бессознательного иранцев или шиитов. У этого человека была своя собственная миссия, которую он прекрасно осознавал и оставался ей верен до конца жизни. Хомейни был религиозным ученым, вдумчивым мыслителем и мистиком. Заняв пост Верховного лидера, он продолжал оставаться ученым, предназначение которого было в передаче знания и наставлении единоверцев. Пожалуй, именно этим более всего парадоксален пример Хомейни. Именно этим он не вписывается в галерею политических вождей жестокого ХХ века.

Хомейни был шиитским религиозным лидером, так называемым марджа ат-таклидом, чьи полномочия и авторитет носили экстерриториальный характер и не ограничивались одним лишь Ираном, где была сосредоточена большая часть его последователей. Хомейни действительно нельзя считать чисто иранским лидером, и для самих иранцев он был именно лидером Исламской революции, которая замышлялась как мировая и адресовала свой призыв всем мусульманам и обездоленным человечества. Поэтому Хомейни никогда не пытался заигрывать с националистическими и даже патриотическими чувствами иранцев, какую бы политическую выгоду это для него ни несло бы. Все газеты мира обсуждали его ответ на вопрос журналиста о том, какие чувства он испытывал, пересекая 1 февраля 1979 года границу Ирана в воздушном пространстве, когда он сказал, что не ощущал ничего. Имам был подчеркнуто дистанцирован от всяких проявлений приверженности иранскому национальному духу и патриотических сентиментов.

Вместе с тем, Хомейни не был представителем или выразителем корпоративной воли шиитского духовенства, как иногда пытались утверждать многие западные авторы. Хомейни, который был сторонником философии и проводником шиитской мистической доктрины Муллы Садры, подлинным новатором и реформатором в вопросах преподавания исламских наук в Кумской семинарии, противником всякой косности и ограниченности в вопросах фикха, выдвинувшим новую концепцию религиозного авторитета, которая дополнила традиционный усулитский марджаият и расширила функции факиха, оказался столь же неприемлемой фигурой для консервативного шиитского духовенства, сколько и для шахского режима.

Как исследователь интеллектуальной истории шиитского ислама, я могу смело утверждать, что роль Имама Хомейни для современного шиизма была даже более революционной, чем его роль в политической истории современного Ирана. Революция началась задолго до многолюдных антишахских демонстраций 1978 года. Она началась в стенах шиитских богословских семинарий, в мыслях и сердцах учащихся и преподавателей этих семинарий, которые посещали занятия Хомейни еще в 1940-1950-е годы. Эта революция стала судьбоносной для шиитского ислама, который освободился от тесных рамок традиционализма, эскапизма и схоластической учености, открывшись для философии и интеллектуального взаимодействия с миром современного научного знания, новых подходов к методологии фикха, принципиально новому пониманию политического послания шиизма.

Спустя десятилетия мы видим плоды этой идеологической революции, выведшей шиитов из положения маргинальной мусульманской группы и превратившей их в мощный центр исламской интеллектуальной активности в мире. При этом, что очень важно, консолидация и мобилизация шиитов в исламских странах происходила не в противовес суннитскому исламу, а под знаменем исламского единства, диалога и сближения мазхабов. Тот психологический эффект, который произвела эта революция внутри шиизма на самосознание и психологию шиитов, не может быть переоценен. Она избавила шиитов от навязывавшихся им столетиями застарелых комплексов и обид, вернула им самоуважение и чувство причастности к общеисламской миссии. Более того, шииты ощутили себя на переднем крае этой миссии.

Именно этим духом интеллектуальной и политической независимости, свободы, опоры на свои силы Хомейни остается актуален для нас сегодня. Для нас сегодня это не столько иранский вождь или религиозный лидер мусульман-шиитов, сколько человек, показавший своим примером, как важно раздвигать интеллектуальные границы, устранять барьеры между людьми, менять сознание и духовный настрой огромных масс людей. Он также актуален для нас тем, что, будучи выходцем из достаточно закрытой от современного мира среды богословских училищ, использовал исламское знание не для повторения и пережевывания каких-то абстрактных истин или уточнения далеких от жизни частных вопросов исламских наук, а для выработки нового исламского нарратива глобальной справедливости, который позволил в исламских терминах осмыслить стоящие перед исламской уммой проблемы и задачи.

Хомейни определил, что центральной проблемой современного мира является так называемое Глобальное Высокомерие (эстекбар-е джахани) – именно этот коранический в своей основе термин пришел в Иране на смену привычному марксистскому термину «империализм». Империализм обозначал лишь определенную стадию в развитии капитализма и вытекающую из него борьбу мировых держав за влияние, тогда как Глобальное Высокомерие отражает фундаментальную для человечества проблему, указывающую на духовно-психологические истоки любой эксплуатации, дискриминации и притеснения. Имам показал, что все формы гегемонизма, колониализма, империализма и эксплуатации – это проблемы нравственного порядка, которые коренятся в отходе человечества от Божественных принципов. Ни одна глобальная проблема сегодня не может быть решена и даже по-настоящему осмыслена в отрыве от породивших ее духовных проблем.

Хомейни заявил о поддержке всех обездоленных этого мира, всех пострадавших от различных проявлений высокомерия и несправедливого возвышения одних людей над другими. До него ни одно исламское движение не ставило подобных задач и не выходило за рамки решения освобождения мусульман от колониального гнета. Вместе с тем, ни одна исламская программа развития, ни один исламский проект не могут считаться завершенными, если они не выйдут на уровень решения глобальных задач, актуальных для всего человечества.

Хомейни также указал на коренную проблему самих мусульман – закоснение (тахаджор) исламской мысли, отказ мусульман от разума и утрата ими динамизма, которые ведут к отрыву от реальности и зависимости от внешних сил. Мусульманский мир сегодня крайне нуждается в той интеллектуальной революции, через которую прошло движение Имама Хомейни в Иране. Конечно, мусульманский мир, особенно суннитская его часть, очень разобщен и фрагментирован, он разрывается между крайними тенденциями – косным традиционализмом, радикальным джихадизмом и такфиризмом, манипуляциями с национальными версиями ислама, либеральным и «мягким» исламом, уходом в экуменизм и даже экстремальным критическим пересмотром всех основ религии. Он будто бы неспособен нащупать ту самую точку сборки, которая позволила бы найти некий срединный путь, пролегающий между крайностей. Пока эта точка не найдена, интеллектуальный застой, отсутствие самостоятельного дискурса, конфликты и взаимные обвинения в неверии, метания из крайности в крайность будут продолжаться и дальше. Готово ли сегодня исламское коллективное бессознательное встретить того лидера, который удовлетворит этот запрос на единство и срединную линию?


Исмагил Гибадуллин, главный редактор сайта «Иран-1979»