Исмагил Гибадуллин о сейиде Ибрахиме Раиси: «Это человек, лично преданный Рахбару и его курсу»

Фронт Сопротивления был немало обрадован победой Ибрахима Раиси на президентских выборах, поскольку он является человеком, близким к КСИР и Сопротивлению. Движения Сопротивления возлагают на него множество надежд. С другой стороны, внутри Ирана накопилось достаточно острых и социальных проблем, которые придется решать новому президенту и его кабинету министров. Обо всем этом мы поговорили с историком, востоковедом, главным редактором портала «Исламская революция: вчера, сегодня, завтра» Исмагилом Гибадуллиным.

---

— С чем связан т.н. «консервативный реванш» в Иране? Сначала сторонники революционной линии победили на парламентских выборах, теперь на президентских…

— Не знаю, насколько правомерно назвать избрание Ибрахима Раиси «реваншем», потому что это скорее уже некий закономерный виток в движении маятника иранской публичной политики, которая в течении двух с половиной десятилетий укладывается в некую единую схему: президенты условно «реформистского» лагеря чередуются с президентами условно «консервативного» лагеря, занимая пост два срока подряд. Поэтому здесь можно говорить о завершении одного цикла и начале другого в рамках относительно стабильного курса иранской политической модели. Хотя, конечно же, эта стабильность не означает полной предсказуемости. С таким уровнем турбулентности, который сложился в Иране сегодня во внешней и внутренней политики, решение проблем требует всё больше антикризисного управления – а значит, нестандартных решений и отхода от привычных схем. Но эти решения в Иране формируются не совсем в плоскости публичной политики. Публичная политика – это больше инструмент для того, чтобы канализировать энергию разных слоев общества и элитных групп, это как бы площадка для артикуляции общественных запросов, а реальный политический курс формируется на уровне Верховного Лидера и его ближайшего окружения с опорой на интересы исламского строя (незам-э эслами), сохранение которого рассматривается как высший приоритет всей политики в соответствии с заветом покойного Имама Хомейни.

Сохранение этого строя, обеспечение его стабильности требует от властного ядра Исламской Республики поддержания некого баланса на уровне публичной политики с учетом ситуации и запросов общества, и идеальной моделью для этого является двухпартийная система – с той разницей, что в Иране речь идет не о политических партиях в привычном для Запада смысле слова, а о неких полярных идеологических лагерях, которые действуют в одном идейном поле, но ориентируются на разные составляющие идеологии Исламской революции. Причем идейное наполнение этих лагерей со временем меняется, эволюционирует. Я это всё решил пояснить, чтобы не впадать в соблазн излишнего упрощения, как это часто бывает с некоторыми комментаторами событий в Иране. То есть «консерваторы» сегодня – это совсем не те «консерваторы», которые были в Иране 20 или 30 лет назад, и противовесом для них сегодня являются уже вовсе не те «реформисты», которых мы помним по правительству Хатами. Дихотомия «консерваторы-реформисты» возникла в 90-е годы, придя на смену старому делению на «правых» и «левых» при Имаме Хомейни, и представляет собой что-то вроде системной реакции «исламского строя» на изменение глобальной геополитической архитектуры и идеологического климата – прежде всего на развал СССР, уход с авансцены коммунистической идеологии и установление глобального лидерства США, продвигавших либерально-демократические ценности. Поэтому мы видели, как «левые», которые изначально были наиболее радикальной частью революционного движения, эдаким «троцкистским» уклоном, в 90-е годы в основном переделались в «реформистов», идеология которых больше резонировала с либеральными ценностями. Но и «правые», превратившись в «консерваторов», точнее в «принципалистов» (осульгерайан) – так их принято называть в самом Иране – не остались прежними. Будучи изначально умеренным и традиционалистским крылом революционного движения, связанным с кругами базара, они по своим идейным установкам стали ближе к «левым» образца 80-х годов. Сегодня мы уже наблюдаем окончательный слом этой старой схемы, новая полярность иранской политики далее будет выстраиваться по какому-то другому идейному принципу, и опять же триггером к этому послужило изменение глобального геополитического расклада, вызванное ослаблением США и усилением Китая.

Важно понимать, что в основе полярного деления лежит приверженность этих полюсов иранской политики двум важным основам «исламского строя», которые задумывались как взаимодополняющие, но являются в той или иной степени конфликтными – это теократизм и республиканизм. Эта дихотомия заложена в самом названии «Исламская Республика», но сам этот конфликт является сквозным для политической истории современного Ирана, со времен Конституционной революции с ее двумя вариантами конституционного строительства – «машруте» и «машруэ», то есть демократией и теорией общественного договора в чистом виде и идеей законодательного закрепления шариатских норм и участия факихов в политике с целью противостояния деспотии монархов. В современной иранской системе всегда присутствует фланг сторонников концепции вилаят аль-факих в ее абсолютистском понимании и фланг сторонников приоритетной роли демократического волеизъявления народа, между которыми выстраивается континуум иранской публичной политики. И для верховной власти очень важно поддерживать подвижный баланс между этими двумя тенденциями, сохраняя определенное первенство за флангом условных «консерваторов».

Приход Раиси – это необходимый и закономерный этап после восьмилетнего пребывания во власти правительства Хасана Рухани, главного преемника Хашеми-Рафсанджани как лидера прагматического крыла «консерваторов», стоявшего на центристских позициях, но вынужденного играть роль антагониста «консерваторов». Тут надо отметить, что иранский политический спектр после разгрома «реформистов» из так называемого «зеленого движения» в 2009-2010 годы все больше сдвигался вправо. На место «реформистов» пришли центристы из числа соратников Хашеми-Рафсанджани, а фильтры Наблюдательного совета и других надзорных структур были настроены таким образом, чтобы больше не позволить «реформистам» получить большинство в парламенте. Правительство Рухани оказалось провальным с точки зрения реализации их главной задачи – обеспечения снятия с Ирана американских санкций для выхода страны из экономического кризиса. Им это сделать не удалось – не совсем по их вине – но в итоге они понесли ответственность за все проблемы, свалившиеся на Иран в последние годы. Сейчас пришел президент, который должен быть максимально лояльным Верховному Лидеру и действовать в русле заданных им установок.

— Что изменится и уже начало меняться по сравнению с временами руханистов?

— В своих предвыборных выступлениях Раиси обещал произвести фундаментальные перемены, но конкретики в его словах было немного. О каких-то глубоких преобразованиях в его программе не говорилось. В его речах рефреном звучали слова «справедливость», «народ», а также «джихад» и «Сопротивление». Многие видят в этой риторике общее с риторикой Махмуда Ахмадинежада в первые годы на посту президента.

Основной акцент Раиси делает на борьбе с коррупцией – это его основной конёк, который по сути является продолжением его деятельности на посту главы судебной системы Ирана в течение последних двух лет. Сама по себе борьба с коррупцией, конечно, не может быть главной целью его правительства, потому что это скорее промежуточная цель. Раиси также подчеркивает, что будет осуществлять политику, направленную на реализацию стратегических целей, сформулированных сейидом Али Хаменеи в документе «Второй шаг Исламской революции» в 2020 году. Основный смысл прихода Раиси как раз и состоит в том, чтобы обеспечить некую синергию между Верховным Лидером и тремя ветвями власти – исполнительной, законодательной и судебной. Впервые за очень долгое время сложилось это единогласие и единодушие между разными ветвями власти, которые заняли люди, стоящие на «принципалистских» позициях и разделяющие стратегические установки Рахбара. Раиси – это персонификация этого согласия, духовный деятель, лично преданный сейиду Али Хаменеи в самом сентиментальном смысле этого слова и открыто демонстрирующий это на публике.

Уже известен примерный состав его правительства, который должен быть рассмотрен и утвержден парламентом в ближайшее время. Его сравнивают, как ни странно, со вторым правительством Махмуда Ахмадинежада. Действительно, там оказалось сразу несколько бывших членов его правительства, члены политического блока «Пайдари», которые являются наиболее радикальными «принципалистами». Кто-то даже говорит, что это одно из самых «силовых» по своему составу кабинетов в истории Исламской Республики, учитывая количество выходцев из КСИР. С другой стороны, от Раиси ожидают правительства «национального согласия» или даже «национального примирения», в которое войдут также представители центристов из числа соратников Хасана Рухани – а это значит, что определенная преемственность с политикой прежнего правительства будет сохранена. В отличие от первого срока Ахмадинежада, от которого ожидали очень многого, его фигуру буквально сакрализировали, как мне кажется, в отношении Раиси мы сегодня не видим таких завышенных ожиданий. Ахмадинежад ассоциировался с радикальными переменами, и он пришел как жесткий антипод и «реформистов», и прагматиков, а Раиси не столь радикален и не столь дистанцирован от прагматиков.

— А каковы ожидания иранского общества? Какие риски существуют для нового правительства?

— Иранское общество максимально фрустрировано экономической ситуацией и пандемией COVID-19. Ситуация, возможно, не сильно отличается от других стран. Я бы назвал это состояние «оцепенением». Именно этим и объяснялась низкая явка на выборах в июне. Обратите внимание, политическая активность во всех странах резко снизилась, в том числе и протестная. Люди растеряны, они столкнулись с новыми угрозами и вызовами, которые подрывают доверие ко многим институтам – не только к власти, но и к оппозиции. Конечно же, основной запрос общества – это избавление от этой фрустрации, то есть это не только решение реальных проблем в сфере экономики или здравоохранения, но и нечто на грани социальной терапии и даже когнитивной терапии. Раиси уже заявил о том, что в ближайшее время для него будет приоритетом борьба с пандемией, но, по сути, таким приоритетом должна стать борьба с социально-психологическими последствиями этой пандемии. Мы видим, что в разных странах эта фрустрация воспринимается как нечто удобное, потому что она позволяет лучше управлять обществом, отсрочивать решение всех остальных проблем, которые были вытеснены из общественного сознания угрозой пандемии. Я надеюсь, что в Иране не пойдут по этому порочному пути.

Конечно, от правительства будут ожидать решения экономических проблем. Такие же ожидания были и в отношении правительства Рухани, которое планировало решить их за счет снятия санкций, нормализации отношений с Западом, оживления внешней торговли, привлечения иностранных инвестиций. Насколько я понимаю, Раиси планирует решить эти проблемы за счет активизации негосударственных фондов, вроде Остане-Кодсе-Разави или Штаба реализации директивы Имама, которые в Иране контролируются в основном КСИРом, расширения жилищного строительства и развития военно-промышленного комплекса при расширении экономических отношений с Китаем и странами региона в русле доктрины «поворота на восток». Возможно, именно этот курс может оказаться более верным с точки зрения меняющейся международно-политической ситуации. Иранские «реформисты» и «прагматики» мыслят в категориях прежнего Pax Americana, но глобальная повестка стремительно меняется.

Что касается рисков для правительства, то в будущей перспективе ослабление США, как мне представляется, автоматически снизит многие риски для Ирана. По мере укрепления блока Китая и России и сближения с ним Ирана перед ним будут открываться все большие возможности в плане преодоления политической и экономической изоляции. Думаю, нынешнее руководство Ирана отчасти делает ставку именно на это. США являются в глазах Ирана Большим Сатаной, средоточием «глобального высокомерия», центром массовой культуры и либеральных ценностей, несущих распутство и порок. Более того, эта страна рассматривается иранцами как сила, осуществляющая целенаправленное искажение ислама, создающая «американский ислам» либерального толка, подчеркнуто аполитичную и переосмысленную в терминах либеральной теологии версию исламской религии. Хотя в свете хомейнистской концепции «Ни Запад, ни Восток – Исламская Республика!» Китай тоже является империалистической силой, по сравнению с США, он не представляет экзистенциальной угрозы для исламского Ирана, потому что не занимается экспортом своей культуры и навязыванием своих ценностей другим странам. Китай заинтересован прежде всего в экономической экспансии и создании транспортного коридора «Новый Шелковый путь», а в политическом плане он как раз в наибольшей мере благоприятствует режимам, если не выбравшим «третий путь», то не желающим принимать американскую модель либеральной демократии. Руководство Китая всегда подчеркивает, что видит в Иране не просто партнера, а равную ему по древности цивилизацию, к ценностям которой оно относится с уважением. Таким образом, если в эпоху Холодной войны и Pax Americana Иран был изгоем, потому что не принимал либеральных ценностей (как и социалистической ориентации), то в условиях многополярности перед ним открывается окно возможностей. Поэтому я вижу в возвышении Китая позитивный фактор для стабильности «исламского строя» в Иране, несмотря на все опасения по поводу экономического закабаления Ирана китайцами.

— Что приход Раиси к власти значит для фракций Сопротивления за пределами Ирана?

— Я думаю, по поводу Сопротивления опасений быть не должно. Раиси уже провел встречи с представителями ХАМАС, «Палестинского Исламского Джихада», ливанской Хизбаллы и иракских Сил народной мобилизации (Аль-Хашд аш-Шааби), заверив их в поддержке. Он также дал понять, что не пойдет на поводу требований США отказаться от поддержки движений Оси Сопротивления как одного из предварительных условий возвращения США к ядерной сделке. В новом кабинете Раиси, судя по всему, пост министра иностранных дел достанется Хосейну Амир-Абдоллахияну, который не просто в теме Сопротивления, а является человеком, который был близок к покойному генералу Касему Сулеймани. Он всегда был задействован в иранских контактах с палестинским Сопротивлением, Хизбаллой, сирийским и иракским правительством. Он также имеет опыт переговоров с США и другими западными странами по этой проблематике. Такая кандидатура указывает на то, что внешнеполитический курс Ирана будет приведен в соответствие с тем, что предыдущий министр иностранных дел Мохаммад Джавад Зариф назвал «полевой политикой», то есть деятельностью КСИР и корпуса «Кудс» за рубежом. Это значит, что Сопротивление получит дополнительные стимулы и поддержку от правительства Раиси, при котором иранские силовики и дипломаты будут действовать слаженно и руководствоваться общими приоритетами. Поэтому не случайно сейид Хасан Наср-Аллах в своем выступлении привел в связи с победой Раиси на выборах аят Корана, в котором приводятся вместе имена пророков Ибрахима и Исмаила (мир им), намекнув на то, какую роль в период президентства Ибрахима Раиси будет играть корпус «Кудс», которым сейчас руководит Исмаил Каани. В Ираке и вовсе заявили о том, что избрание Раиси станет началом нового этапа мести империалистическим силам за убийство мучеников Касема Сулеймани и Абу Махди аль-Мухандиса.

— Вы много говорили о разделении на принципалистов, реформаторов и прагматиков. Каково место самого Ибрахима Раиси на иранском политическом поле?

— Сам Раиси позиционировал себя на выборах как независимого кандидата, стоящего над фракционным разделением. В иранской прессе даже все чаще звучит такой термин как «надфракционный» (фараджанахи) в отношении Раиси и его будущей команды. Они действительно формально дистанцируются от обоих флангов иранской политики, позиционируя себя больше как «последователя курса Рахбара». Как я уже сказал, сама архитектоника иранского политического поля претерпевает изменения, адаптируясь под новые идейно-политические условия, которые продиктованы глобальными сдвигами. «Реформисты» уже фактически перестали быть заметной силой в иранском политикуме, а лагерь «принципалистов» раскололся и погряз в борьбе за власть. Поэтому политическое поле в ближайшем будущем может быть разлиновано по-новому. Группу, стоящую за Раиси, можно условно назвать «силовиками». Они скорее всего напрямую связаны с КСИР и офисом Верховного Лидера, а не с такими традиционными структурами «консерваторов», как Общество борющегося духовенства или Общество преподавателей духовной семинарии (хаузе) Кума.

— Каковы отношения Раиси с КСИР?

— Очевидно, что Раиси имеет поддержку среди высокопоставленных командиров КСИР – в первую очередь потому, что он является кандидатурой лично от сейида Али Хаменеи. К тому же, его риторика, его взгляды полностью отвечают идеологии КСИР, и опора на выходцев из КСИР при формировании правительства тоже говорит о наличии тесной связи между ними. Корпус стражей в период правления сейида Али Хаменеи неуклонно повышает свою роль во всех сферах жизни общества и влияние на политику, а также контролирует многие ключевые сектора иранской экономики. Думаю, никакие серьезные преобразования в экономике невозможны без наличия плотной связки с руководством КСИР, в том числе в сфере внешней торговли, которая в значительной степени контролируется структурами, связанными с КСИР.

— Насколько серьезно можно относиться к прогнозам, что сейид Раиси может занять пост Рахбара?

— Очень многие воспринимают его фактически как преемника сейида Али Хаменеи на посту Верховного Лидера, а его выдвижение в качестве кандидата – как подготовительный этап, на котором он сможет стать более публичной фигурой, набрать популярности. Это вполне вероятный сценарий, однако реальных преемников может быть несколько, и Раиси может быть лишь одним из них.

Конституция предполагает, что кандидат на этот пост должен быть муджтахидом, однако пока достоверно неизвестно, какими компетенциями в качестве факиха обладает Раиси. Его статус в усулитской иерархии – худжат аль-ислам ва-ль-муслимин. С 2017 года, буквально перед выборами, его стали именовать аятоллой, но в 2021 году даже на церемонии инаугурации его снова называли титулом «худжат аль-ислам». У него есть также докторская степень по исламскому праву, полученная им в Университете Шахида Мотаххари, но, с точки зрения традиционной системы религиозного образования в Иране, она не дает ему никакой квалификации в качестве муджтахида.

Суть доктрины вилаят аль-факих предполагает, что во главе государства находится такой исламский ученый, который обладает фундаментальными познаниями в области фикха (исламского права) и осведомленностью о делах общества, позволяющими ему осуществлять иджтихад, то есть выносить самостоятельные религиозно-правовые решения. Кроме того, безусловно, правящий факих должен обладать интеллектуальным лидерством. Нынешний Рахбар, сейид Али Хаменеи, еще до занятия этого поста был автором богословских трудов, даже занимался публицистикой, переводил книги зарубежных исламских авторов, выступал с лекциями на актуальные темы современности. К сожалению, в интеллектуальном плане Раиси до этой планки пока еще не дотягивает. Хотя у него есть публикации по различным специализированным разделам фикха, в основном связанным с торговыми и финансовыми вопросами, есть публикации по менеджменту прокурорского надзора, готовятся к изданию его лекции по фикху – но этого недостаточно для признания в кругах богословов Кума. Поэтому сложно пока сказать, насколько оправданы прогнозы о том, что Раиси займет этот пост.

— И какие тенденции в элитах отражает его приход к власти?

— Его приход к власти – это консолидация сил сторонников вилаят аль-факих, усиление роли КСИР и ставка на функционеров, а не на ярких публичных политиков. Что касается последнего момента, свою роль сыграл прецедент с Ахмадинежадом, который был креатурой КСИР, выражал чаяния наиболее энергичной и активной части «принципалистов», но был слишком ярким и харизматичным. В конечном счете, популярность вкупе с тем религиозным исступлением, которое порождало в любой аудитории его присутствие на трибуне, чему я сам лично был свидетелем, вскружили ему голову. Из образцового исламского революционного политика, которым все восхищались, он превратился в своенравного политикана, бросавшего вызов лично Рахбару, выдвигавшему на посты сомнительных людей и пропагандировавшего сомнительные популистские идеи откровенно националистического характера. Поэтому на этот раз выбор пал на Раиси, который пока не выглядит слишком харизматичным, даже не отличается особым красноречием, иногда просто производит впечатление управляемого и ведомого человека, хотя это впечатление может оказаться очень обманчивым.

Разумеется, Раиси победил прежде всего благодаря тому, что его кандидатура была поддержана Рахбаром. Он неоднократно называл себя «солдатом Верховного Лидера» — это и есть его основное кредо. Думаю, это не очень амбициозный, но ответственный, исполнительный и принципиальный деятель, который будет во многом полагаться на коллективный ум и не будет слишком выделяться из общей массы. Может быть, именно это и необходимо для планомерной и стабильной работы правительства.

— Почему Раиси давно пользуется популярностью в народе, ведь на выборах 2017 года он недобрал совсем немного, чуть-чуть уступив Рухани?

— Раиси с самого начала, не будучи публичным политиком, рассматривался как кандидатура, одобренная Рахбаром. К тому же, на выборах 2017 года он был известен как распорядитель крупнейшего в стране религиозного фонда Остане-Кодсе-Разави, который связан с самой главной и популярной шиитской святыней страны – усыпальницей Имама Али ар-Резы (мир ему). Он сейид и носит черный тюрбан – это делало его образ визуально и символически более выигрышным, чем образы других кандидатов. Тогда он набрал около 16 миллионов голосов – это внушительная цифра. На последних выборах она выросла незначительно, составив уже 18 миллионов. Это чуть меньше, чем голоса Раиси на выборах 2013 года и чуть больше, чем количество проголосовавших за Ахмадинежада на выборах 2005 года.

— Какова будет дальнейшая политическая судьба Рухани?

— Рухани до сих пор остается главным наследником Хашеми-Рафсанджани в роли лидера прагматиков. Свой политический капитал он далеко не изжил и будет играть какую-то роль в политике. Когда и в каком качестве он может вернуться во власть – это большой вопрос. На протяжении президентского срока Раиси этого точно не произойдет. Скорее всего, Рухани займется написанием мемуаров. Правда, после победы Раиси некоторые политики стали требовать возбудить уголовное дело против Рухани по факту разного рода нарушений за время его президентства, включая его роль в подписании Совместного всеобъемлющего плана действий (СДВП), который рассматривается почти как сознательная диверсия против интересов страны. Кроме того, в иранских СМИ давно муссируется тема с наличием у него якобы британского гражданства, которое он тщательно скрывал все эти годы. Можно было бы не воспринимать все эти высказывания всерьез, если бы они не исходили от политиков, близких к КСИР.

— Как Раиси будет строить отношения с Западом и Россией?

— Раиси и стоящие за ним круги, очевидно, делают ставку на «поворот на восток», то есть сближение к Китаем и с другими его партнерами, в том числе с Россией. Они не будут отказываться от переговоров по СДВП, но точно не будут идти на уступки, которых от них требуют. Судя по всему, они рассчитывают на поддержку Китая и России в переговорном процессе. Как я уже сказал, глобальная ситуация меняется, мир движется в направлении многополярности, и Запад будет терять все больше козырей и рычагов давления в своих отношениях с Ираном. В нынешней ситуации у западных элит будет все меньше надежд на технологии цветных революций и планы по regime change (смене режима), потому что со многими из этих технологий уже научились работать, оказывать им эффективное противодействие.

Сближаясь с Китаем и Россией, Иран будет способствовать усилению антилиберальной повестки, антилиберального дискурса в сфере международной политики и ее ценностно-идеологического наполнения. Мы видим, что даже в западных странах международная политика все больше рассматривается не в либеральных терминах, а в терминах секьюритизации: говорится о политической безопасности, экономической безопасности, экологической безопасности, идеологической безопасности, электронной безопасности, и глобальная пандемия и экономическая рецессия этому только способствуют. Поэтому я думаю, что Иран и Россия выходят на тот этап развития отношений, на котором между ними будет все больше взаимопонимания, общих точек соприкосновения, общих ценностно-идеологических оснований для взаимодействия, и в отличие от предыдущего периода их сближению не будет мешать засилье либеральных ценностей.

Примечательно, что Раиси говорит и об активизации отношений с мусульманскими странами, в том числе со своими региональными соперниками и противниками, такими как Саудовская Аравия. Мне кажется, что это не просто риторика, а стратегия, которая зиждется на уверенности в том, что западное влияние на Ближнем Востоке будет неуклонно ослабевать. Это подкрепляется тем, что тылы Ирана могут быть надежно прикрыты Китаем. В этой связи и приход к власти в Афганистане одиозного Талибана (организация в России запрещена – ред. «Михвара»), который в 90-е годы «отличился» геноцидом шиитского населения, на этот раз не воспринимается Ираном столь трагично. Напротив, Раиси высказался об уходе американцев из Афганистана как о начале нового периода в истории этой страны, который принесет мир и безопасность. Это может быть напрямую связано с тем, что [запрещенный в России] Талибан, который традиционно курировался пакистанскими спецслужбами, скорее всего также опирается на поддержку Китая, действуя в данном случае отчасти в качестве китайского прокси, то есть фигуранта опосредованной войны китайцев с США. Я уже сказал, что китайская экспансия не так страшна для Ирана, как западная гегемония, потому что Иран исторически уже пережил аналогичную экспансию с Востока. Тогда это было монгольское завоевание, которое привело к расцвету Великого шелкового пути, культурной ассимиляции самих монголов и расширению персидского культурного влияния на обширном пространстве. И сегодня Иран понимает, что китайская экспансия в среднесрочной перспективе ему только выгодна, потому что, как говорится, «клин клином вышибают».

Поэтому я настроен оптимистично в отношении региональной роли Ирана: сложилась та ситуация, когда в иранские паруса дует попутный ветер, и это будет оказывать стабилизирующее воздействие в том числе и на внутриполитическую ситуацию.

— Что за история с «массовыми расстрелами» в 80-х и почему Запад педалирует эту тему?

— Ну, это типичная западная пропагандистская кампания по очернению иранского руководства – сродни тому, что писали западные газеты об Ахмадинежаде, которому приписали участие в штурме американского посольства в Тегеране в 1979 году. Ахмадинежад был участником группы «Студенты-последователи курса Имама», но он не был сторонником захвата американского посольства – это известный факт. По поводу Раиси утверждается, что он входил в состав тайной судебной коллегии, выносившей приговоры десяткам тысяч членов Организации моджахедов иранского народа (ОМИН) и других леворадикальных групп летом 1988 года. В качестве доказательства приводится запись беседы аятоллы Монтазери с членами этой коллегии. Сама эта история очень неоднозначная, она в свое время и послужила причиной разрыва между Имамом Хомейни и Монтазери, который несколько лет числился его официальным преемником на посту Рахбара. Дело в том, что эти события происходили в военное время, на завершающем этапе ирано-иракской войны, когда Иран подписал резолюцию Совета Безопасности ООН о прекращении огня, но эти так называемые «народные моджахеды», которые участвовали в войне на стороне баасистского режима Саддама – то есть самые настоящие коллаборационисты – попытались вторгнуться на территорию Ирана с целью захвата власти в Тегеране. Это была полномасштабная операция с участием иракских и западных спецслужб, террористического подполья внутри Ирана.

Последствием этой акции стали казни заключенных членов ОМИН в иранских тюрьмах. Казнили далеко не всех подряд, как это пытаются представить, а лишь тех членов организации, которые были признаны злостными и преступными противниками исламского строя и исламской религии на основании устной беседы с каждым заключенным. Еще раз напоминаю, речь шла о членах террористической группировки, воевавшей на стороне Саддама, запятнавшей себя целым рядом военных преступлений, в том числе связанных с применением химического оружия против мирного населения. К тому же, с точки зрения исламского Шариата, эти приговоры носили вполне законный характер, и все процедурные моменты были соблюдены, но с точки зрения правозащитных организаций это было квалифицировано как преступление, как массовое уничтожение политзаключенных. Это тот вопрос, по которому Иран как государство с шариатским уголовным правом никогда не договорится с западными правозащитниками. К тому же, и в самом Иране, конечно, находятся те, кто трактуют те или иные нормы шариатского права по-своему. Главное, что Раиси, даже если он причастен к этому инциденту, никак не пострадает от этой диффамационной кампании, развернутой Amnesty International, и я абсолютно уверен, что никакого бойкота на международном уровне не будет. Это лишний раз покажет неэффективность подобных организаций как неизбежное следствие кризиса либеральной повестки в эпоху «новой нормальности».

— Каковы сильные стороны и уязвимые точки Раиси?

— Как я уже сказал, его главная сильная сторона – это преданность Рахбару, готовность безоговорочно реализовывать намеченный им курс по дальнейшему качественному развитию и углублению Исламской революции под патронажем Офиса Рахбара и структур КСИР. Он исполнительный, покладистый, скромный, честный и работоспособный человек. Это функционер, не претендующий на лидерство, готовый довольствоваться скромной ролью и верящий в идеалы. Надеюсь, таким он и останется.

Уязвимых точек у Раиси тоже немало. Он не особо харизматичен и не очень уверен в себе, его нельзя назвать блестящим оратором, у него нет выдающихся интеллектуальных заслуг, он не считается самостоятельной фигурой со стороны других священнослужителей. У него также нет опыта работы в исполнительной власти, и поэтому многие считают, что его представления о политике иногда поверхностны, а решения кажутся слишком простыми. Несомненно, столь долгое пребывание в судебной системе и в системе прокурорского надзора не может не вызвать профессиональной деформации. Биография Раиси – это достаточно монотонный процесс карьерного роста в достаточной узкой профессиональной области, связанной с весьма рутинной работой, а ему и его правительству предстоит решать сложные задачи.

— Каковы эти задачи, которые будут стоять перед его правительством?

— Перед ним стоит сложный комплекс задач по улучшению экономической ситуации, борьбе с безработицей, снижению инфляции, стабилизации валютного рынка, улучшению положения самых бедных слоев населения, развитию промышленности и реализации крупных инфраструктурных проектов. Ему также надо будет принять меры для преодоления структурных дисбалансов в иранской экономике, без которых выход из кризиса невозможен. Для решения экономических задач ему надо будет добиться снятия санкций, развивать ту самую «экономическую дипломатию», о которой он говорит. Он также говорит об оптимизации государственного управления, большей прозрачности в работе бюрократической машины, внедрения систем электронного правительства и электронного документооборота. Как я уже говорил, наиболее насущной проблемой является борьба с пандемией, требующая приоритетного внимания к сфере здравоохранения и медицинского страхования. И еще очень важно продемонстрировать сразу же конкретные шаги в реализации этих задач, чтобы восстановить доверие к правительству.

Беседовала Анастасия (Фатима) Ежова

Эксклюзивно для Михвар.Ру