Камран Скот Агайи. Мученики Кербелы: Шиитские символы и ритуалы в современном Иране. Гл. 5. Религиозные ритуалы, общество и политика в период Пехлеви
Мы предлагаем вам ознакомиться с отдельными главами монографии Камрана Скота Агайи «Мученики Кербелы: Шиитские символы и ритуалы в современном Иране» (The martyrs of Karbala : Shi’i symbols and rituals in modern Iran). Камран Скот Агайи (род. 1967) — адъюнкт-профессор ближневосточных исследований в Техасском университете. Он получил степень доктора философии в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Его основные научные интересы — исламоведение, шиизм, современная история Ирана и Ближнего Востока. Это инновационное исследование исследует закономерности изменений в шиитских символах и ритуалах за последние два столетия с целью выявить, как модернизация повлияла на социальную, политическую и религиозную культуру Ирана. Символы и ритуалы мухаррама являются одними из наиболее распространенных и популярных аспектов иранской культуры и общества. В этой книге прослеживаются закономерности преемственности и изменения символов и ритуалов мухаррама, а также способы, которыми три режима (Каджары, Пехлеви и Исламская Республика) использовали эти ритуалы для продвижения своей легитимности или подавляли их, потому что рассматривали как потенциальную политическую угрозу, а также использование символики мухаррама оппозиционными группами, заинтересованными в свержении этих режимов. В главе 5 показано, как менялось содержание траурных речей, в которые было включено обсуждение политики и протест против правительства Пехлеви, приведший к такому инциденту, как нападение на медресе Фейзийе в 1963 году.
В то время как государство тщетно пыталось контролировать ритуалы мухаррама, эти же ритуалы продолжали развиваться независимо от прямого контроля государства. В эпоху Каджаров ритуалы мухаррама (такие как тазия, роузе-хани и процессии мухаррама) были одними из наиболее важных средств укрепления религиозной и политической легитимности. Эти ритуалы также были важны для укрепления отношений между патроном и клиентом и различных социальных идентичностей, включая этническую принадлежность, профессию, региональную принадлежность и квартальные/соседские союзы. По сравнению с Каджарами правители династии Пехлеви в агрессивной форме стремились заменить эти идентичности «национальной» идентичностью, которая вытеснила бы это многообразие идентичностей.
Ритуалы мухаррама ранее служили средством посредничества между государством и обществом, что позволяло создавать множество идентичностей. Реза-шах рассматривал ритуалы мухаррама как угрозу этой программе и поэтому намеревался их устранить. Мохаммад-Реза-шах пошел по аналогичному, но менее последовательному пути. Фундаментальным сходством в их политике была тенденция к использованию модели национальной идентичности, которая либо была откровенно враждебной по отношению к ритуалам мухаррама, либо допускала, по крайней мере, лишь подчиненную и более ограниченную сферу влияния для таких ритуалов. Интересно, что правительство Исламской Республики, пришедшее к власти в 1979 году, пошло по еще одному пути, включающему превращение этих ритуалов в средство достижения единой идентичности, которая сопровождалась «революционным» движением, возглавляемым государством.
В то время как общие модели патронажа и организации ритуальных представлений испытывали на себе влияние действий и политики государства, они также развивались независимо от повестки Пехлеви. В период Каджаров покровителями ритуалов мухаррама были купцы, улемы, министры, правительственные чиновники, военные, землевладельцы и главы гильдий. Эта модель прекратила существовать, начиная с первых лет правления Реза-шаха. В это время ритуальные церемонии, спонсируемые министрами и представителями богатой элиты, связанной с государством, заметным образом стали менее распространенными. Элиты больше не считали покровительство этим ритуалам желательным средством повышения социального статуса. Кроме того, с таким элитным покровительством было полностью покончено, когда Реза-шах объявил многие из этих видов деятельности вне закона в 1930-х годах.
Ситуация изменилась после отречения Реза-шаха, за которым последовал период либерального национального правительства, возглавляемого в основном секуляристами, окружавшими Мосаддыка. В эти годы, сопровождавшиеся децентрализацией государственной власти и относительной терпимостью к политическому разнообразию, произошел сдвиг со стороны государства в сторону терпимости к ритуалам мухаррама. Например, некоторые члены законодательного органа, в частности аятолла Кашани, публично заявили о своем участии в подобных ритуалах. Хотя такие тенденции не указывают на полноценный поворот в среде иранских элит, связанных с правительством, они символизируют относительный сдвиг в сторону участия в этих ритуалах. Националисты-модернизаторы не переняли такие ритуалы в массовом порядке, но, скорее, слои общества, которые ранее с энтузиазмом поддерживали такие ритуалы, теперь совершали их открыто. Старые организации, такие как гильдии и этнические ассоциации, вновь проявили себя в общественной сфере в качестве спонсоров ритуалов мухаррама. Также в это время наблюдался расцвет новых хейатов (религиозных ассоциаций, создававшихся по территориальному или профессиональному признаку – Иран-1979), некоторые из которых были связаны с государством, а некоторые развивались независимо.
Некоторые маджлисы (маджалес), спонсируемые элитами, восхваляли шаха и его программу. Некоторые из этих покровителей восхваляли шаха традиционным способом, молясь за него, в то время как другие восхваляли его в своих публичных заявлениях. Например, под рекламой одного маджлиса в 1956 году организатор Аббас Намавар сказал: «Особенно из-за внимания, уделяемого агентами его Величества Шаха, в этом святилище были построены новые здания и украшения, которые достойны того, чтобы их видели, и которые требуют вознесения молитв его Величеству «пропагандисту религии»». Другим примером спонсоров маджлисов, поддерживавших шаха, является один маджлис на базаре (Текийе-йе Даббагхане), на котором присутствовали министры правительства, члены Национального совещательного собрания, различные чиновники, дипломаты из исламских стран и военные офицеры, и который закончивался молитвами за шаха. Одной из самых поразительных тенденций в этот период было сохранение различных ранее существовавших идентичностей в ритуальных представлениях и покровительстве. Этнические группы, региональные союзы, гильдии и кварталы – все они начали публично рекламировать такие ритуальные мероприятия, как это было до их запрета. Эти идентичности, безусловно, все еще существовали, и они быстро воспользовались изменением государственной политики, чтобы начать публично рекламировать себя через покровительство ритуалам мухаррама. Аналогичным образом, такие люди, как аятоллы Боруджерди, Бехбахани и Нури, все из которых были одними из самых высоких и уважаемых улемов, начали спонсировать и публично продвигать такие ритуалы.
Многие видные улемы спонсировали проведение ритуалов мухаррама в своих домах, мечетях и медресе. Например, аятолла Сейед Ахмад Хансари (ум. в 1963 году), который был пятничным имамом в Тегеране и вырос до уровня ведущего религиозного ученого Тегерана, каждый год спонсировал ритуалы мухаррама в своем доме. В этих ритуалах приняли участие представители разных социальных и экономических слоев. Некоторые видные аятоллы, такие как Мирза Халил Камареи (ум. 1962) и Сейед Ахмад Шахрестани (ум. 1963), даже читали ритуальные проповеди и иногда даже участвовал в более народных ритуалах, которые включали в себя физическое самоистязание. Ритуалы также проводились в крупных мечетях, медресе и хосейнийе. Например, ритуалы проводились каждый год в медресе Марви. Эти ритуалы часто посещали представители элпты улемов, а также богатые базари и политические лидеры.
Ритуалы и ритуальные места по-прежнему ассоциировались с определенными социальными группами. Например, Шахская мечеть (Масджед-е Шах) была связана с серебряниками, ювелирами и золотых дел мастерами, Мечеть Мирзы Мусы (Масджед-е Мирза Муса) – с торговцами тканями, а Мечеть Хадж Саид Азизоллы (Масджед-е Хадж Саид Азизолла) – с гильдией торговцев специями, сахаром и чаем, а также с гильдией галантерейщиков. Появились также новые идентичности. По мере того, как все больше и больше людей мигрировало из сельских районов (или из других стран) в крупные города, такие как Тегеран, они сохраняли свою региональную идентичность. Многие мечети и хейаты были связаны с этническими группами или группами с сильной региональной идентичностью, такими как азербайджанцы и арабы, которые продолжали ассоциироваться с определенными мечетями и хейатами на базаре и в других местах. Кроме того, по мере трансформации городов формировались новые городские идентичности, основанные на соседстве или товариществе (например, Ассоциация южного Тегерана, новые «молодежные группы» и т.д.). По мере того, как получали распространение новые профессии, создавались новые ассоциации, в том числе ассоциации механиков, электриков, дальнобойщиков/перевозчиков, водителей, газетчиков, разносчиков журналов и продавцов сигарет. Некоторые из них состояли из государственных служащих, таких как Ассоциация железнодорожников или Ассоциация офицеров в отставке (для военнослужащих), а другие – из представителей современной образованной элиты, например, Исламская ассоциация инженеров. После отречения Реза-шаха ритуалы мухаррама отражали новые версии ранее существовавших социальных идентичностей, а также новые ассоциации и соответствующие им идентичности. Общины и кварталы также продолжали работать в качестве групп, спонсирующих ритуалы и решающих проблемы соседей. Конечно, отдельные люди и семьи продолжали поддерживать свои социальные связи с помощью этих ритуалов.
Модели патронажа над ритуалами также менялись по мере роста Тегерана, имевшего население менее 150 000 человек в середине XIX века и 200 000 в начале 1920-х годов и выросшего примерно до 3 миллионов в 1970-х годах. Сравнение данных переписей 1852 и 1973-1974 годов показывает, что одним из наиболее заметных изменений стало то, что число мечетей увеличилось с 47 до 752, но число текийе или хосейнийе увеличилось только с 54 до 86. Это резкое различие указывает на относительное снижение распространенности этих ритуальных мест по сравнению как с ростом населения, так и с увеличением числа других религиозных зданий, таких как мечети. Например, в 1852 году на каждые две мечети и на каждые 1500 человек приходилось примерно по одному текийе. В 1973-1974 годах на каждые девять мечетей и каждые 35 000 человек приходилось в среднем по одному текйе. Данные за 1974-1975 и 1975-1976 годы примерно одинаковы. Эти цифры указывают на то, что в период Пехлеви текйе стали менее распространенными, чем мечети. Однако на национальном уровне ситуация была совершенно иная. Хотя данных для сравнения с XIX веком недостаточно, в 1973-1974 годах в остальной части Ирана насчитывалось 1235 текийе или хосейнийе и 5166 мечетей. Эти цифры означают, что в других регионах Ирана, расположенных за пределами Тегерана, на каждые четыре мечети приходилось примерно в среднем по одному текийе. Ведущими регионами для текийе в 1974-1976 годах были провинции Хорасан, Мазендаран, Йезд, Семнан и Центральная провинция (т.е. Маркази).
Существует также заметная корреляция как между доходом, так и между местоположением в отношении религиозных зданий, на что указал Х. Бахрамбейги в 1971 году. Короче говоря, в старых кварталах, которые, следовательно, были ближе всего к центру города и были населены общинами с низким доходом, было наибольшее количество мечетей. В новых районах города, расположенных в основном на окраинах Тегерана, было гораздо меньше мечетей. В частности, в северных районах проживало самое богатое население и было наименьшее количество мечетей. Сравнение данных по текийе за этот период показывает аналогичную закономерность. Например, в 1971 году 70 из 93 зарегистрированных хосейнийе или текийе (т.е. 75% от общего числа текийе в Тегеране) были расположены в южных районах города (четвертый, пятый, седьмой и десятый районы). 25% приходилось только на район базара. В отдаленных районах и богатых северных районах Тегерана было гораздо меньше ритуальных зданий. Корреляция между богатством и местами проведения ритуалов возникла в ХХ веке. Как обсуждалось в предыдущей главе, в период правления Каджаров не существовало существенной зависимости между богатством жителей района и количеством расположенных в этом районе текийе.
Эти изменения были вызваны несколькими факторами. Одним из важных факторов стало снижение покровительства таким ритуалам и ритуальным местам со стороны элит и государства. Садег Хомаюни утверждает, что, хотя тазийе (траурные церемонии – Иран-1979) имели прочные корни в народной культуре, они все больше оказывались в сфере доминирования элит или даже использовались ими в своих целях. Позже, когда они по большей части отошли от своей поддержки тазийе, они внесли значительный вклад в упадок этой практики. Их окончательный отказ от роли покровителей этих ритуалов позже серьезным образом повлиял на упадок этой традиции. Создание и содержание текийе обходилось дорого, а это означает, что элиты часто играли заметную роль в создании этих благотворительных учреждений и управление ими. По мере того, как элиты все чаще отказывались от этой практики, строилось все меньше ритуальных объектов. Кроме того, поскольку шахи Пехлеви перестали использовать ритуалы мухаррама в качестве основного средства продвижения своей религиозной легитимности и поддержания связей со своими подданными, они фактически отказались от поддержки хосейнийе. Государство также ограничивало ритуальные представления и, как следствие, места проведения ритуалов, особенно во времена правления Реза-шаха. Шахрух Ахави обсуждает эту тенденцию периода Пехлеви в отношении медресе, или семинарий, которые все больше контролировались государством, а их число сокращалось. Та же картина прослеживается в течение этого периода и в сфере хосейнийе. Поскольку покровительство этим местам со стороны элиты и государства сократилось, с точки зрения местных организаций было более практичным в меньших масштабах спонсировать эти ритуалы или использовать временные ритуальные места, находившиеся в частной собственности или даже в крупных профессиональных или коммерческих зданиях. Временные ритуальные места были обычным явлением и в период Каджаров, но в период Пехлеви процент ритуальных мест, которые были временными, еще больше увеличился. Эта тенденция также связана с распространением в ранний период Пехлеви религиозных объединений, называемых хейат, у которых часто вообще не было конкретного места для проведения ритуалов, кроме чьего-либо дома или какого-либо другого объекта частной собственности. Кроме того, в некоторых районах, особенно в более новых и богатых районах, таких как северный Тегеран, ритуалы проводились с меньшим размахом. Сокращение участия в ритуалах и покровительства им ограничивалось в основном более богатыми городскими классами.
Сами ритуалы также эволюционировали. Например, состав выступающих с течением времени менялся. Первоначально ораторами были в основном улемы низшего ранга и профессиональные чтецы «роузе», которых обычно называли шейхами или ваэзами. В XIX – начале ХХ веков они часто были знаменитыми ораторами, что иногда находило отражение в таких именах, как Солтан аль-Ваэзин (султан ораторов). Этот тип ораторов продолжал доминировать на протяжении всей эпохи Пехлеви, но с каждым десятилетием постепенно увеличивалось число ораторов иного происхождения. Например, появлялось все больше и больше светских ученых или исследователей (мохаккекин), таких как доктор Али Шариати, которые выступали на этих мероприятиях. В конце концов, особенно после Исламской революции 1978-1979 годов, стало обычным делом рекламировать выступления женщин-ораторов.
Акцент в ритуалах сместился с проповедей на лекции. Однако проповеди, как основное средство выражения, не были вытеснены лекциями. Скорее, в 1960-х и 1970-х годах наблюдается заметное увеличение числа таких мероприятий, на которых особое внимание уделяется лекциям. В течение этого периода в рекламе некоторых маджлисов содержание этих ритуальных мероприятий описывается как лекции (соханрани), а не только проповедей, траурных собраний и публичных выступлений (роузе, тазийе, сугвари и азадари). В таких случаях метод воздействия на целевую аудиторию также менялся. Ранее целевой аудиторией обычно были члены гильдий, улемы, знатные люди, жители окрестностей, другие члены той или иной этнической или региональной группы или все классы общества. В этот более поздний период в некоторых рекламных объявлениях спикер и темы лекций использовались в качестве крючка, который привлекал заинтересованных лиц. Таким образом, аудитория выбиралась самостоятельно, частично исходя из политической ориентации выступающих. В таких лекциях больше внимания уделялось национальным или международным проблемам, чем какой-либо фрагментарной идентичности, и, таким образом, они вносили значительный вклад в национальный дискурс. Это не означает, что такие компоненты полностью отсутствовали раньше, скорее, в этот период наблюдается относительное смещение акцентов.
Исламская ассоциация инженеров выступила спонсором мероприятия, на котором Мортаза Мотаххари и Салехи Наджафабади рассказывали об идеях, представленных в скандальной книге Наджафабади «Шахид-е джавид»(«Бессмертный мученик»). Еще более известным примером может послужить Хосейнийе-йе эршад, существовавшая в период Пехлеви, где и Мотаххари, и Шариати читали лекции о Хусейне в конце 1960-х и начале 1970-х годов. В 1968 году Мохаммад-Таги Шариати (отец Али Шариати) выступил с докладом «Образцы для подражания в исламском обществе», Фахроддин Хеджази выступил с докладом «Шахид-е джавид» (книга Наджафабади), а Мотаххари прочитал свои знаменитые лекции под названием «Хамасе-йе Хосейни» («Эпопея Хусейна»). Содержание этих лекций, наряду с другими ритуальными проповедями и публикациями, подробно анализируется в следующей главе.
Ритуалы мухаррама, как и в период Конституционной революции, были местами политического самовыражения. Они были одним из наиболее эффективных средств, с помощью которых религиозные оппозиционные группы мобилизовали массы против государства. Этот результат был частично обусловлен неспособностью государства эффективно контролировать эти ритуалы, но это также было связано с глубокой социальной укорененностью этих ритуалов, наряду с важной ролью, которую улемы играли в самих ритуалах.
Как и в период Конституционной революции, политические проповеди во время ритуалов мухаррама не были редкостью. В то время как основной темой проповедей было религиозное благочестие или личные или общественные проблемы, иногда в проповеди вплетались также и политические темы. Густав Таисс в своей неопубликованной диссертации указывает на «многоголосие» символики Кербелы. Таким образом, символика может одновременно передавать несколько значений. Например, любое утверждение о «тиране Язиде» также может быть понято как относящееся ко всем тиранам в целом и к шаху в частности. Политические проповеди могли бросать вызов государству, легитимности шаха, Израилю, бахаистам или роли колониальных держав в Иране. Например, Таисс цитирует проповедь, в которой британцев критикуют за то, что они проводят христианскую миссионерскую деятельность в Иране и подталкивают иранцев к аморальному поведению.
Есть множество других примеров, когда ораторы во время «роузе-хани» прямо выступали против государства. Примером может служить траурное заседание, которое состоялось в июне 1962 года в доме господина Навида, расположенном на улице Каин в Тегеране. Это мероприятие было проведено в сотрудничестве с Мактаб-е Тоухид и Исламской ассоциацией инженеров (Анджоман-е эслами-йе мохандесин), и на нем присутствовала аудитория, оцениваемая в 1500 человек, в которую входили люди из самых разных социальных групп, но особенно была представлена молодежь университетов, базара и среды бюрократов. Двор и резиденция были заполнены до отказа. Это был не единственный раз, когда господин Навид проводил подобные ритуалы в своем доме. Из множества проповедей и лекций, прочитанных во время маджлисов, две можно выделить как примеры оппозиционных проповедей: проповеди Мортазы Мотаххари (на десятый и одиннадцатый дни мухаррама) и Сейеда Махмуда Талегани (на двенадцатый день мухаррама). Оба этих религиозных лидера стали активными участниками оппозиционного движения, которое в конечном итоге привело к Исламской революции 1978-1979 годов.
В своей проповеди Мотаххари подчеркнул важность использования религиозных проповедей и лекций в качестве средства информирования общественности о политических проблемах. Он сказал, что религиозные лекции и проповеди, корни которых уходят в трагедию Кербелы, являются одним из важнейших столпов общества и религии. Он утверждал, что движение Хусейна было моделью, которую следует поддерживать в этих проповедях, а затем использовать в качестве образца для верующих мусульман, которые обязаны «пропагандировать добро и предотвращать зло». Этот аспект его аргументации обсуждается более подробно в следующей главе. Здесь достаточно рассмотреть его призыв к тому, чтобы использовать эти проповеди в качестве средства политического дискурса. Мотаххари сказал следующее:
«Некоторые люди, которые были рациональны, мудры и благочестивы, предположили, что, поскольку эти ритуалы [ритуалы мухаррама] всегда проводятся во имя Повелителя Мучеников, и поскольку люди уже собираются во имя Имама Хусейна, почему бы не использовать их для другой цели? Почему бы в то же время не продвигать другой принцип? И этот принцип – «способствовать добру и предотвращать зло»… И какой замечательный поступок, и какая замечательная традиция была воплощена в жизнь. Они прекрасно используют чувства людей к Хусейну ибн Али, которые являются искренними чувствами… Почему мы не должны следовать принципам нашей собственной религии?! Это очень хорошие принципы, и их следует использовать… Как и сказал господин Бехешти, борьба между правдой и ложью всегда существовала в мире и существует до сих пор. Всегда есть Моисей и Фараон, Авраам и Нимрод, Мухаммад и Абу Джахль, Али и Муавия, Хусейн и Язид».
Затем Мотаххари продолжил «практиковать то, что он проповедовал», используя свою проповедь как средство критики правительства и целого ряда международных политических проблем, включая то, что он назвал «угрозой коммунизма и сионизма». Он выступил со следующим призывом:
«Сегодня мы сталкиваемся с двумя большими угрозами… Из этих двух опасностей первой является коммунизм, а второй– сионизм, другими словами, угроза со стороны евреев. Я могу прямо заявить, что угроза сионизма больше и насущнее, чем угроза коммунизма, даже несмотря на то, что основой коммунизма является материализм… Сионисты распространили свои шпионские сети во всех мусульманских странах… Мы должны понимать, что делают материалисты и сионисты. Мы должны быть лучше осведомлены об этих проблемах, чем правительство. Даже если правительство пренебрегает этой обязанностью, мы должны информировать правительство о таких вещах. Рассказывать, информировать и пересказывать все это – религиозная обязанность… Такова философия траура по Хусейну ибн Али. В противном случае, что хорошего в том, чтобы оплакивать Хусейна? Какая ему нужда в том, чтобы кто-то плакал о нем? Хусейн хочет, чтобы его имя и идеология остались живы, чтобы мы боролись со всем злом в соответствии с его системой убеждений. Он хочет, чтобы мы боролись против коммунизма, тирании, несправедливости, коррупции, безнравственности, азартных игр и одурманивающих веществ».
На следующую ночь (двенадцатого числа месяца мухаррам) Талегани продолжил антикоммунистическую и антисионистскую риторику, но был еще более прямолинеен в нападках на режим Пехлеви. Его речь была сосредоточена на теме джихада. Он утверждал, что джихад обязателен при определенных обстоятельствах. После обсуждения сложных моральных и правовых ограничений, налагаемых на ведение войны, он утверждал, что в Иране в то время существовали условия, оправдывающие такую борьбу. Далее он сделал следующие комментарии, которые стоит здесь подробно процитировать:
«Кто в этой стране работает рука об руку с врагами мусульман? …Я хочу, чтобы вы признались. Кто крадет богатства мусульман и отдает их в качестве помощи международным сионистам и израильтянам? Кто заставляет мусульманских женщин выходить за рамки целомудрия? …Если правительство или государство имеет с ними связи, то в чем будет заключаться долг мусульман по отношению к такому правительству? …С одной стороны, они делают мусульман бездомными в пустыне и нарушают границы ислама, а с другой стороны, они используют богатство мусульман для различных целей, не применяя его должным образом или продуктивно: они поощряют моральное разложение. Если бы правительство открыло для них посольство, а лидеры и дипломаты мусульманской страны отправились бы туда, «ели, пили и веселились», в чем был бы долг народа по отношению к такому правительству? Вы скажете мне, в чем будет заключаться их долг? Должно ли правительство, которое не руководствуется исламским правом, править мусульманами? Пожалуйста, скажи мне. Если это ложь, назовите меня лжецом, а если это правда, то это не соответствует границам, установленным исламом.
Сегодня сионизм – это вторая [или новая] форма колониализма. Колониализм в его первой форме [или стадии] был побежден и теперь принял форму сионизма, а сионизм принял форму Израиля, и сам Израиль принял другую форму в нашей стране, и это бахаизм. И они имеют влияние на все посольства и столпы этого шиитского правительства, которым по праву следует посылать молитвы о мире, и у которых весь ислам должен [иметь возможность] найти убежище. О вы, чиновники правительства, присутствующие здесь сегодня, как под прикрытием, так и не под прикрытием, это вопрос, поднятый исламом, вопрос, поднятый религией, будь то правитель, выше правителя или ниже правителя. Вы спрашиваете, почему я говорю такие вещи, которые вас расстраивают? Тогда не позволяйте мне произносить их. Остановите меня. Тогда это больше не будет моей ответственностью. Однако, раз уж я пришел сюда, я обязан рассказать о законах и границах ислама. Я не выступаю ни от чьего имени. Я не хочу, чтобы кто-то ставил меня во главе правительства. Нравится вам это или нет, я просто такой, какой я есть… Я несу ответственность за то, что говорю. Не хватайте завтра хозяина этого дома, не допрашивайте его и не разрушайте его жизнь. Это не его дело. Скажите мне, что я лжец, что я выступал против религии, что я нарушитель спокойствия или что я вступил в сговор с [иностранными] посольствами. Хорошо, говорите все, что вам нравится; вы можете даже завести на меня дело… О министр сельского хозяйства, неужели нет советника-мусульманина в этой стране? Разве у нас нет инженеров? Если мы этого не делаем, то привезите кого-нибудь из Швейцарии. Если мы этого не делаем, то привезите кого-нибудь из Индии. Если мы этого не делаем, то привезите кого-нибудь из Германии. Должен ли советник по перераспределению собственности [т.е. земельной реформе] быть евреем и сионистом?»
Затем Талегани продолжил обвинять правительство в тираническом и диктаторском правлении. На следующий день он был арестован и приговорен к десятилетнему тюремному заключению.
Хомейни неоднократно выступал против правительства во время мухаррама в 1963 году. Его критика правительства была сосредоточена главным образом на нескольких вопросах, включавших законы о земельной реформе, обычно называемые Белой революцией, и предоставление женщинам избирательных прав. Законы о местных советах 1962 года, которые допускали участие немусульман в голосовании, также подверглись нападкам, как и зависимость шаха от Запада (в частности, Соединенных Штатов). Он также выразил обеспокоенность по поводу предполагаемых угроз коммунизма, сионизма и бахаизма. Еще одной непопулярной акцией режима стало получение займа от Соединенных Штатов, который также предусматривал экстерриториальность для некоторых американских военнослужащих и правительственных чиновников, дислоцированных в Иране. Эта ассоциация, конечно же, вскрыла старую рану, уходившую корнями в эпоху Каджаров. Выбор времени для этой оппозиционной деятельности был также связан с неразберихой, последовавшей за смертью великого шиитского ученого и единственного марджа ат-таклида (высший ранг улемов) Боруджерди в 1961 году. Он поддерживал вполне сердечные отношения с Пехлеви и избегал какого-либо участия в государственной политике или оппозиционных акциях протеста. Он поддерживал одно из традиционных идеологических течений шиизма, согласно которому утверждается, что связь с правительствами или политикой в большинстве ее форм потенциально может привести к коррупции и несправедливости. Поэтому самое благоразумное, что может сделать религиозный ученый – это избегать подобных мирских забот. Хомейни порвал с этой традицией, открыто участвуя в оппозиционной политике и в конечном итоге создав теократическое государство.
Хомейни произнес одну из самых известных проповедей оппозиции в семинарии Фейзийе 22 апреля 1963 года, что стало символически важной сороковой годовщиной нападения правительства на протестующих в знаменитой семинарии Кум в Фейзийе. В этой проповеди он заявил следующее:
«Сорок дней прошло с тех пор, как были избиты, ранены и убиты наши близкие, а оставшиеся после жертв резни в медресе Фейзийе теперь погрузились в сорокадневный траур. Вчера отец Сейеда Юнуса Рудбари (да смилуется над ним Аллах!) пришел навестить меня с согнутой спиной, а на его лице глубоко отразилась великая трагедия, которую он пережил. Какие слова могли бы утешить тех матерей, которые потеряли своих детей и отцов?
Действительно, мы должны выразить наши соболезнования Пророку Ислама (мир и благословение ему и его семье!) и Имаму Века (Да ускорит Аллах его пришествие!), ибо именно ради этих великих деятелей мы перенесли эти удары и потеряли наших молодых людей. Нашим преступлением была защита законов ислама и независимости Ирана. Именно из-за нашей защиты ислама мы были унижены и вынуждены ожидать тюремного заключения, пыток и казни. Пусть этот тиранический режим совершает любые бесчеловечные поступки, какие пожелает — пусть он ломает руки и ноги нашим молодым людям, пусть он выгоняет наших раненых из госпиталей, пусть он угрожает нам смертью и посягательством на нашу честь, пусть он разрушает религиозные учебные заведения, пусть он изгоняет голубей этого Исламского святилища из своих гнезд!
…Я неоднократно указывал на то, что правительство имеет злые намерения и выступает против предписаний ислама. Одно за другим становятся очевидными доказательства его враждебности».
Он произнес аналогичную речь десятого числа месяца мухаррам (3 июня 1963 года) в Фейзийе:
«Если тиранический режим Ирана просто хотел развязать войну с марджа ат-таклидами, чтобы противостоять улемам, какое ему было дело до того, что он разорвал Коран в клочья в день нападения на медресе Фейзийе?
…Позвольте мне дать вам несколько советов, господин шах! Уважаемый господин шах, я советую вам воздержаться от этой политики и подобных действий. Я не хочу, чтобы люди возносили благодарность, если однажды ваши хозяева решат, что вы должны уйти. Я не хочу, чтобы вы стали таким же, как ваш отец».
Хомейни особенно активно использовал ритуалы мухаррама в качестве средства продвижения оппозиции шаху. Как и Мотаххари, он подчеркивал важность использования этих религиозных ритуалов в оппозиционном движении против режима Пехлеви:
«Не принимайте как должное, что [восстание] 15 хордада произошло бы, даже если бы не было траурных ритуалов или траурных процессий, во время которых они били себя в грудь и скандировали лозунги. Никакая сила не смогла бы заставить 15 хордада принять ту форму, которую оно приняло, кроме силы крови Господина Мучеников, и никакая сила не смогла бы [сохранить] эту нацию, которая подвергалась нападениям со всех сторон и против которой устроили заговор великие державы, [никакая другая сила не смогла бы] противостоять этим заговорам, кроме этих траурных ритуалов».
В 1963 году Хомейни поощрял проведение самых разнообразных оппозиционных мероприятий во время сезона траурных ритуалов. Если говорить более конкретно, он очень усердно работал над координацией междугороднего оппозиционного движения, сосредоточенного на ритуалах мухаррама. Он сам выступал с антиправительственными речами, одновременно призывая делать то же самое и других. Он также использовал свое влияние, чтобы побуждаь организаторов ритуалов сочинять и использовать протестные лозунги и песнопения в своих ритуалах. Во время сезона траурных ритуалов Хомейни почти каждый вечер посещал проповеди роузе, посещая то одно религиозное собрание, то другое. Как было принято, он не читал проповедей роузе, которые обычно читали специалисты и улемы более низкого ранга. Скорее, он читал проповеди, которые правильнее было бы назвать лекциями. Однако Хомейни был необычен тем, что он очень активно выступал с подобными проповедями, от которых высокопоставленные улемы, подобные ему, как правило, воздерживались. Он также часто проводил траурные ритуалы в своем собственном доме. Даже когда он не читал проповеди сам, одно его присутствие побуждало тех, кто читал проповеди, переключаться в своих выступлениях на критику правительства, Соединенных Штатов или Израиля. В то время как многие акции протеста были очевидно спонтанными и нескоординированными, Хомейни и другие лидеры оппозиции активно пытались координировать протесты. Например, Хомейни отменил в знак протеста празднование иранского Нового года. Он также призвал людей бойкотировать любые торжества, связанные с шахом, например, приуроченные к его визитам в различные города. Хомейни даже призвал к трехдневному перерыву в шиитских ритуалах. Шах, однако, не отменил свои траурные ритуалы, проводившиеся во дворце Голестан в эти три ночи, и, как сообщается, сам присутствовал по крайней мере на них в одну из этих ночей.
Есть также многочисленные свидетельства того, как Хомейни поощрял ораторов включать темы протеста в свои проповеди. На самом деле, в мухаррам 1963 года он дал конкретные указания, чтобы ораторы выступали с неполитическими проповедями в начале мухаррама, а затем после седьмого мухаррама, когда приближалась кульминация траурного сезона, они должны были изменить свои проповеди, включив в них антиправительственные темы. Он разослал сообщения по всему Куму, Тегерану и другим городам с инструкциями о том, как организовать религиозные ритуалы, которые также служили политическими протестами. Он передавал как устные, так и письменные послания в другие города с помощью своих учеников, улемов и других активистов. Имеются многочисленные сообщения о том, что он посылал инструкции или материалы протестного характера организаторам ритуалов и другим активистам. Например, Сейед Эсмаил Заррибаф, активист оппозиции, описал, как Хомейни подсчитал, что в Тегеране насчитывается по меньшей мере пятьсот хейатов, и что в каждом из них должно быть не менее ста участников. Затем он дал Заррибафу материалы для распространения на этих ритуалах. Магнитофонные записи речи Хомейни, посвященной двенадцатому дню мухаррама, также были распространены по всей стране. Благодаря этим сетям проповеди позволяли всем своевременным новостям быстро распространяться из города в город, зачастую в течение нескольких часов. Помогали ему в этих протестных усилиях члены целого ряда общественных и активистских организаций, профессиональных ассоциаций, политических партий, общественных и профессиональных гильдий, а также религиозных/политических сетей, таких как «Хейатха-йе моталефе». Хомейни и его последователи также поощряли составление песнопений и лозунгов мухаррама, которые имели политическое содержание. Например, Аббас Заррибаф, автор траурных песнопений и стихотворений для ритуалов мухаррама, рассказывает о том, как представители Хомейни поощряли его сочинять политические песнопения и стихи. Одним из таких лозунгов был: «Университет Фейзийе/ Как пустыня Марийе /Изучающие религию/О отчаяние! О отчаяние! Тело каждого из них упало с крыши/ Хомейни, Хомейни/ Ты потомок Хусейна/ Ты – защитник религии». Он также цитирует другое песнопение, которое он приписывает торговцам одеждой, но которое распространилось по всему базару: «Кум – это пустыня Кербела/ Каждый ее день – Ашура/ Фейзийе – место бойни/ Живая кровь улемов/ О отчаяние! О отчаяние! Пришло время присоединиться к нашему [религиозному] лидеру Хомейни». Многие из скандирующих рассматривали нападение правительства на Фейзийе как часть трагедии мухаррама (в Кербеле) до такой степени, что этот сюжет почти приобрел статус нового роузе.
Ритуалы мухаррама представляли собой одно из самых важных средств протеста против режима Пехлеви. Иногда эти протесты координировались оппозиционными организациями, тогда как в других случаях они были спонтанным выражением народного недовольства. Религиозные трактаты о Кербеле были, конечно, одними из самых важных средств выражения протеста и подробно анализируются в следующей главе. Однако здесь можно кратко сказать, что темы протеста часто вплетались в нарративы ритуальных проповедей, приравнивая шаха к Язиду, а революционеров – к последователям Хусейна. В других случаях проповеди были гораздо более прямыми, поскольку выступающие прямо комментировали политические вопросы, но даже в этих случаях они обычно начинали и/или заканчивали соответствующими отрывками из проповедей роузе. Песнопения, подобные приведенным выше, также были важны. Некоторыми общими темами проповедей, речей и песнопений/лозунгов были критика империализма, Соединенных Штатов или Израиля, наряду с осуждением шаха и его политики. Наиболее распространенными политическими действиями, подвергшимися нападкам, были зависимость от Запада, союз с Израилем, земельная реформа, изменения в законах, регулирующих гендерные роли, такие как предоставление женщинам права голоса, постоянно увеличивающийся разрыв между богатыми и бедными, а также коррупция, тирания и некомпетентность правительства. Мы вскоре обратимся к этим темам.
Когда ритуалы превращались в политический протест, базовая структура ритуалов обычно не претерпевала фундаментальных изменений. Ритуалы по-прежнему состояли из ритуального траура, самоуничижения, самобичевания или публичных шествий. Протестующие по-прежнему совершали шествия по базару или посещали траурные ритуалы в домах, мечетях, медресе или текийе. Например, в многочисленных отчетах о протестах скорбящие носили саваны, готовясь к ритуалу «камезани», в ходе которого они ударяли себя мечами по голове, вызывая кровотечение. По мере эскалации столкновений и насилия, особенно в конце 1970-х годов, протестующие, завернувшиеся в саваны, противостояли вооруженным солдатам, символически выражая свою готовность стать мучениками. В некоторых акциях протеста они несли фотографии Хомейни или других политических лидеров, иногда прикрепляя эти фотографии к штандартам, которые они несли перед траурными процессиями. По мере того, как в 1970-х годах число мучеников увеличивалось, протестующие все чаще носили фотографии павших мучеников. Во многих случаях протестующие несли транспаранты с политическими лозунгами. Протестные песнопения, как правило, смешивались с более абстрактными траурными песнопениями, создавая символическую связь между битвой при Кербеле и протестными акциями, происходившими в 1960-х и 1970-х годах.
У этого конкретного метода протеста было много преимуществ. Одним из самых важных было то, что большинство иранских шиитов на протяжении большей части своей жизни участвовали в этих ритуалах. Таким образом, было чрезвычайно легко координировать массовые шествия и протесты, не беспокоясь о хаосе или неразберихе со стороны участников. Форма или структура протестов обычно были знакомы участникам. Также было полезно, что эти ритуалы уже организовывались отдельными лицами, гильдиями, корпоративными ассоциациями, а также общественными и профессиональными хейатами. Эти усилия обеспечили необходимую инфраструктуру, рабочую силу и финансовые ресурсы для проведения акций протеста. Короче говоря, эти ритуалы все равно происходили, так что было просто повлиять на них, ориентируя их на протест.
Еще одним преимуществом было то, что эти собрания могли одновременно служить религиозным ритуалам и политическим протестам. Поскольку эти собрания якобы проводились с целью выполнения шиитской религиозной обязанности оплакивать Хусейна, шаху было трудно предотвратить их. Однако после восстания 1963 года он попытался запретить любые ритуалы, которые считал политически опасными. Эти ритуалы также позволяли протестующим избирательно решать, насколько откровенными они хотели бы быть в своих протестных выступлениях. Было легко говорить либо в абстрактных терминах о Кербеле, либо в конкретных терминах о шахском режиме. В большинстве случаев политический протест находился где-то посередине, сочетая в себе оба этих элемента. Другим важным фактором в этих ритуалах, превратившихся в протесты, было то, что сети улемов и организаторов ритуалов позволяли добиться по крайней мере некоторого уровня координации протестной деятельности во многих городах одновременно.
Еще одним важным преимуществом было то, что большинство этих религиозных организаций были самодостаточными и имели глубокие корни в обществе. Некоторые из них были основаны в период правления Каджаров, в то время как многие другие были созданы в 1940-х годах, отчасти для того, чтобы заполнить пробел, оставленный изменениями в патронатных моделях государства и элит, связанных с государством. Эти организации, обычно называемые хейатами, были вовлечены во всевозможные виды деятельности. Многие ограничивали свои усилия религиозной деятельностью, например, организацией ритуальных мероприятий или финансированием и содержанием религиозных объектов, таких как мечети и медресе. Многие были вовлечены в благотворительную деятельность, такую как управление детскими домами и религиозными школами для детей или забота о бедных. Помимо укрепления отношений между патроном и клиентом, большинство из них выполняли также дополнительную функцию сохранения различных идентичностей, включая этническую, общинную или корпоративную идентичность. В 1960-х и 1970-х годах многие из этих хейатов становились все более политизированными. Эта долгосрочная тенденция оказала чрезвычайно важную помощь лидерам оппозиции, потому что эти организации стали политическими организациями, приверженными протесту и служащими неформальными сетями для распространения идей, брошюр и материалов протестного характера. Хомейни активно поощрял эту тенденцию и даже работал над созданием коалиций между этими группами, таких как знаменитая «Хейатха-йе моталефе», состоявшая из разнообразной группировки «хейат», которые работали вместе, чтобы продвигать протест против режима. Они печатали и тиражировали материалы протестного характера и помогали широко распространять брошюры, письма, телефонные сообщения, магнитофонные записи и другие протестные материалы. Эта коалиция все больше напоминала подпольную политическую организацию с тайными ячейками и подпольными сетями, а Хомейни был ее религиозной и политической моделью. Поскольку их функции формально носили религиозный характер, агентам шаха было трудно закрыть их. Эти группы сыграли важную роль в восстании 1963 года.
На протяжении 1960-х и 1970-х годов ритуалы мухаррама часто становились средоточием конфликтов, поскольку оппозиционные группы и правительственные силы сталкивались во время этих ритуалов, превращавшихся в протест. Сотрудники САВАК (тайная полиция шаха) и других правительственных учреждений регулярно посещали эти ритуалы, чтобы собирать информацию, следить за диссидентами и срывать политические проповеди. Существует много сообщений о том, как правительственные чиновники запугивали выступающих, окружали или даже закрывали ритуалы или забирали участников ритуалов для допросов. Иногда они посещали ритуалы под прикрытием и пытались сорвать ритуалы либо криками, либо, в крайних случаях, таких как нападение на Фейзийе в Куме, с помощью насилия. Из ранее процитированных заявлений Талегани ясно следует, что он предполагал, что сотрудники секретной службы правительства присутствовали «под прикрытием» на ритуальном собрании, где он выступал, что, вероятно, было правдой, поскольку на следующий день он был арестован.
Довольно часто мужчин, читавших религиозные проповеди, арестовывали или «забирали для допроса». Майкл Фишер комментирует, что «в начале 1975 года Фальсафи не разрешали выступать с речами, Сейед Абдорреза Хеджази был в тюрьме, Хасали был сослан в Белуджистан, Шариати был в тюрьме, Базаргану и Хашеминежаду не разрешали выступать с речами. Но Бахлуль, после своего сорокалетнего изгнания, вернулся и заговорил. Шариати чуть позже в том же году был освобожден из тюрьмы, будучи настолько серьезно болен, что умер в течение следующих двух лет. Еще один ахунд — Гаффари — предположительно умер в тюрьме в ужасных условиях». Насер Макарем Ширази рассказывал о том, как его арестовали по пути на проповедь роузе в Шемиране, где он планировал «упомянуть имя Хомейни». Другой очевидец по имени Васеги Бахшайеши аналогичным образом описал, как правительственные агенты окружили мечеть в Шемиране. Тебриз, в котором оратор по имени Насерзаде произносил проповедь, содержащую «роузе-йе Фейзийе-йе Ком». Вооруженные представители власти приказали ему сократить свою проповедь и прекратить говорить о революции и протестах. Аналогичные инциденты произошли с такими ораторами, как Хомейни, который был арестован в разгар траурного сезона, и Фальсафи, который в конце концов был арестован за то, что открыто протестовал в своих проповедях, произнесенных в мечети Азарбайджаниха в Тегеране. В другом рассказе свидетель описывает, как хейат Тайеба Резаи, местного лидера, который принимал участие в протестах, а позже был подвергнут пыткам и казнен правительством, поместил фотографию Хомейни на один из штандартов, которые они несли перед своей процессией. Полиция остановила их и безуспешно пыталась запугать, чтобы они убрали фотографию. На самом деле, многие из этих столкновений заканчивались противостоянием или своего рода тупиковой ситуацией. Согласно одному сообщению из Тебриза, десятки тысяч скорбящих собрались на базаре, чтобы принять участие в траурных ритуалах и политических протестах, и когда правительственные войска верно поняли, что люди пришли туда, чтобы принять участие в акциях протеста, они попытались разогнать толпу, но без особого успеха.
Эти столкновения часто перерастали в ожесточенные столкновения между протестующими и правительственными чиновниками. Даже тазийе потенциально могли привести к насилию. Например, на тегеранском базаре вспыхнули ожесточенные столкновения между правительственными силами и протестующими, которые сначала были участниками представления «тазийе». Конечно, столкновение в семинарии Фейзийе в Куме является одним из лучших примеров столкновений того типа, которые имели место во время ритуальных мероприятий. В марте 1963 года в Фейзийе выдающийся богослов Гольпайгани организовал ритуал в память о смерти шестого имама Джафара ас-Садика. Среди выступавших были известный Хадж Ансари Кумми и политический активист Але-Таха. Согласно многочисленным рассказам участников ритуала, правительственные агенты следовали плану, который они использовали во многих других случаях, в том числе в ходе тех траурных собраний, на которых читал лекции Хомейни. Они присутствовали в обычной одежде (то есть не носили официальную униформу) и сначала попытались сорвать ритуал, выкрикивая благословения (салават) в честь шахской семьи, что было обычной практикой для ритуалов, спонсируемых сторонниками режима. Когда это было встречено враждебно другими участниками, они вытащили палки и другое холодное оружие, которое они прятали в своей одежде, после чего последовал жестокий конфликт. Многие студенты были ранены или убиты, некоторые из них были сброшены с крыши. Хомейни довольно громко осудил и предал гласности эту трагедию.
Хомейни теперь открыто критиковал шаха. Когда он был арестован двенадцатого числа месяца мухаррам (5 июня), в течение нескольких дней в большинстве крупных городов по всей стране вспыхивали ожесточенные протесты. В Тегеране, например, перед базаром вспыхнули ожесточенные столкновения, и военные открыли огонь. Многие протестующие были убиты или ранены. Оценки числа погибших во время восстания 1963 года варьируются от сотен до тысяч. В 1975 году жестокому противостоянию в Фейзийе было суждено повториться, как там, так и в других местах, поскольку студенты и ученые этой знаменитой семинарии приняли участие в акциях протеста против шаха. Это второе столкновение, которое было поразительно похоже на первое столкновение, также сопровождалось арестом и тюремным заключением участников, которые в основном были студентами семинарии.
Есть также много сообщений о том, что правительство использует толпы для контроля над протестующими. Это старая тактика, которая использовалась Каджарами и другими режимами. Когда использовались толпы, обычной практикой было организовать участие в этих ритуалах солдат, полицейских или наемных работников в обычной одежде. Другим распространенным методом было убедить лидеров местных общин «собрать» несколько человек, часто чернорабочих, безработную молодежь или просто головорезов, чтобы они пришли с палками, лопатами или другим холодным оружием для силового разгона протестующих. При реализации этой последней стратегии было важно привлечь на свою сторону местных лидеров или сильных людей, таких как Шабан Джафари, Хаджи Нури, Тайеб Хаджи Резаи и Эсмаил Резаи. Само собой разумеется, организаторы протеста, в свою очередь, пытались бы противостоять этой силе, обеспечив себе аналогичную поддержку. Существует множество свидетельств о том, как правительство и лидеры оппозиции отчаянно пытались заручиться поддержкой Тайеба Хаджи Резаи. В конце концов Тайеб, Эсмаил и Хаджи Нури перешли на сторону революционеров, в то время как Шабан Джафари перешел на сторону шаха. Тайеб смог привлечь большое количество людей, чтобы противостоять планам правительства по разгону толпы с помощью толп головорезов, в число которых входили люди, предоставленные Шабаном Джафари, и которые также пользовались поддержкой со стороны правительственных агентов. Поддержка Тайеба сыграла важную роль в нескольких акциях протеста, именно поэтому правительство в конечном итоге арестовало его, Эсмаила и Хаджи Нури, после чего их пытали, а Тайеб и Эсмаил были казнены. Согласно сообщениям, их пытали и заставили признаться, что Хомейни дал им деньги (то есть взятку) за участие. По сообщениям, они заявили, что не получали никаких денег от Хомейни. Верно было как раз обратное, поскольку они давали ему деньги и продолжали бы это делать дальше. На самом деле, материально-техническая и финансовая поддержка, которую они оказывали протестующим, действительно была важна для того, чтобы сделать протесты возможными. Правительство надеялось, что их судьба послужит сдерживающим фактором для других людей, которые могли бы последовать их примеру. Кроме того, наказать этих людей было гораздо легче, чем пытаться наказать видных религиозных лидеров, таких как Хомейни или Мотаххари.
По мере того, как правительство продвигало тот или иной вариант национализма, в иранском обществе также формулировались и обсуждались другие альтернативные идентичности и идеологии. Иранская этническая принадлежность (например, персидская, тюркская, арабская и армянская), расовая принадлежность, культурное наследие и общая национальная культура – все это было включено в дискурсы о религиозной идентичности. Подавляющее большинство иранских граждан приняли варианты этнического и гражданского национализма, которые подчеркивали общую историю, культуру, язык и, в некоторых случаях, расовый тип Ирана. В чем они расходились во мнениях, так это по поводу места этой нации в современном мире. Как они собирались модернизироваться или вестернизироваться? Есть ли разница между этими двумя задачами? Какова должна был быть роль религии в целом и ислама и шиизма в частности в рамках этой национальной идентичности? Возможно, важнее всего был вопрос о том, какова должна была быть политическая позиция Ирана по отношению к Западу? По мере того, как правительство продвигало свои программы по решению этих вопросов, альтернативные взгляды оспаривали эти идеалы, которые вдохновляли эти правительственные программы. По мере того, как вокруг этих вопросов развивался широкий дискурс, символы и ритуалы мухаррама представляли собой особенно заметное средство выражения различных взглядов в рамках этого дискурса. В следующей главе этот дискурс анализируется более подробно, поскольку он относится конкретно к «парадигме Кербелы».
Камран Скот Агайи
Источник: Aghaie, Kamran Scot. The martyrs of Karbala Shi’i symbols and rituals in modern Iran (Seattle: University of Washington Press 2004). Pp. 67-86.