«Единица и множество нулей» Али Шариати: Азбука религиозной солидарности
Распространение идей социального прогресса в 70-е годы приобрело в сравнении с предыдущим десятилетием, в особенности с периодом Мосаддыка, свою специфику. Она состояла в том, что теперь стихийное социальное брожение в значительной степени стало получать оформление в религиозных лозунгах. Советские исследователи, выделяя причины, способствовавшие усилению в Иране роли религиозных традиций, отмечали противоречивость процесса индустриализации и буржуазных преобразований. Размывание традиционных общественных институтов в стране не сопровождалось созданием их современных политических аналогов, и поэтому рост социального неравенства, экономические невзгоды, беспрецедентные инфляция и коррупция создали благоприятную почву для возрождения религиозных традиций среди значительной части населения. Немаловажным фактором роста религиозных настроений был также фактор демографический — омоложение состава духовенства (как и всего населения Ирана, более 60% которого составляла молодежь до 25 лет). Основные ориентации религиозно-политического движения в начале 70-х годов в значительной степени определились этим новым поколением религиозных деятелей и студентов, по уровню знаний часто превосходивших своих наставников[1].
Из-за того что репрессивный аппарат власти, подавлявший все формы политической оппозиции, не мог ликвидировать собрания верующих, социальное общение в мечети стало одним из основных каналов накопления социального протеста. В проповедях шиитского духовенства, постоянно расширявших масштабы антишахской пропаганды, выдвигалась не столько позитивная, социальная программа, сколько религиозно-этическая установка о несоответствии шахской власти нормам ислама.
Идеи социальной реформации ислама в духе социализма были предложены сочинениями Али Шариати, писателя и социолога, критиковавшего официальное исламское духовенство Ирана за косность и отход от доктрины раннего шиизма. Эти идеи стали теоретической платформой моджахедов, леворадикального крыла антишахской оппозиции, с которым впоследствии официальное руководство «исламской революции» повело жестокую борьбу. Широкую популярность среди молодого поколения иранцев Али Шариати снискал после того, как в середине 60х годов прочитал цикл лекций в религиозном центре «Хосейние эршад» в Тегеране. Использовав современную западную научную методологию в области гуманитарных знаний, а также отдельные положения марксизма и экзистенциализма, Али Шариати построил религиозно-философскую концепцию, согласно которой лишь ислам может решить морально-этические и политические проблемы современности. Молодым иранским интеллектуалам Али Шариати как бы открыл новые, революционные потенции религии, заполнив идейный вакуум, созданный монархической тиранией. Деятельность Али Шариати и его труды преследовались при шахском режиме, сам он умер в Лондоне в 1977 г. при невыясненных обстоятельствах.
Свои работы Али Шариати в целях конспирации издавал под псевдонимами Али Омидвар, Али Себзевари (или Али Себзе варзаде), Али Рахнема, доктор Али Земани, Али Иезди, доктор Мазинани, Али Аллахийари и др. Его перу принадлежат и литературно-художественные произведения. Одно из них — «Единица и множество нулей»[2] — обрело признание самых разных читательских кругов, в том числе студентов исламского университета в Мешхеде, где учился, а затем и преподавал Али Шариати.
«Единица и множество нулей» на первый взгляд не что иное, как популярное издание для детей, пропагандирующее в легкой, доступной форме основные положения исламской космологии. Идеи, проповедуемые Али Шариати, изложены ритмизованной прозой; текст рассчитан на заучивание и декламацию. Композиция, образы, ритмическая организация сочинения свидетельствуют об обращении автора к иранскому фольклору. Зачин, концовка, начальные строки отдельных частей почти совпадают с устойчивым клише иранских сказок — «было или не было, кроме бога никого не было» («йеки буд о йеки набуд, гейр аз хода хич кяс набуд»). Но если в сказках эти слова воспринимались только как привычный, традиционный атрибут композиции, то в произведении Али Шариати они несут весомую смысловую или, точнее говоря, идейную нагрузку.
Модель устройства и возникновения мира, излагаемая Али Шариати, близка и понятна читателям, она совпадает с традиционной космологией и изложена так, как это делалось в сочинениях средневековых поэтов и философов. В эту традиционную канву вплетены идеи социальной активности человека, идеи солидарности, представления о личности и вожде, о месте человека в истории. «Единица и множество нулей» помогает сегодня ясней представить себе социально-психологические и идейные процессы, происходившие в глубинах народного сознания на том этапе, когда идеи социального переустройства и гражданской активности человека стали искать опору в традиционных философских и религиозных представлениях. При оценке эстетического уровня, а также социальной значимости текста «Единицы и множества нулей» следует помнить, что иранский читатель одновременно воспринимал его и как религиозный, ритуальный. И следовательно, заучивание и декламация текста включали элемент медитации.
Космологические представления (картина мироздания) занимают первую часть текста, в которой определяется устройство вселенной и место во вселенной человеческой личности. Эти представления сопоставляются со священным мусульманским обрядом — тавафом (ритуальным хождением вокруг Каабы), символизирующим вечное движение и развитие вселенной, вечный круговорот жизни.
…Внезапно сотворил [Бог] облака,
Выпустил их в пространство небытия,
Облака состояли из «частиц».
Каждая частица —Маленькое созвездие по имени Атом
Со [своим] светилом посредине.
А вокруг него — звезды, множество звезд кружатся,
Как мотыльки.(Кааба — вокруг нее молящиеся [совершают] таваф).
Облака пришли в движение,
Мощные сияющие, бурлящие,
Как дым,
Как вихрь,
Как клубящееся пламя.
Огромный атом, называемый Созвездием:
Солнце — посредине,
Вокруг него —звезды, множество звезд кружатся, как мотыльки.
(Кааба — вокруг нее молящиеся [совершают] таваф
От черного камня к черному камню).
Внезапно возникла жизнь;
[Возникли] растения:
От крошечного мха до огромных деревьев,
И животные:
От микробов до мамонтов,
И в конце концов человек:
Со злом и добром,
Злом, наихудшим из зла,
Добром, наилучшим из добра.
Зло подобно дьяволу
Добро подобно богу…
Жизнь также совершает кругооборот:
Семя растения, семя животного
От зари рождения до вечера смерти все живое
Все время в кипении и волнении,
В поисках и движении.
Каждое мгновенье — в новом месте,
Каждый раз — в новом состоянии,
Всегда и везде в поисках радости, в тисках нужды.
От рождения до смерти.
Жизнь также совершает кругооборот:
Солнце в середине —
Необходимость —
Вокруг него все живое, живые [существа], как мотыльки,
в кружении [переходят] из небытия в небытие
(Кааба — вокруг нее молящиеся [совершают] таваф
От черного камня к черному камню) (с. 7).
Во второй части текста отчетливо выделяется этическая концепция — представление о смысле человеческой жизни. Жизнь полноценна только в том случае, если она объединена с жизнью других людей и посвящена общей высокой цели, говорит Али Шариати. Эта часть текста как бы подводит итог внутренней работы личности, подготовки ее к выходу на арену политики и общественных движений современности, и построена она на сопоставлении цифровой символики: единицы и нулей[3].
В конце придешь к вечности, как дорога.
В конце вольешься в море, как река.
Но только, если станешь рядом с «единицей»,
Если захочешь жить только ради «единицы»,
Избавишься от пустоты и одиночества,
Станешь спутником «единицы».
Ты должен будешь умереть ради других,
Жизнь твоя, как вертикаль, устремится вверх,
Как волна,
Как буря,
Как высокая несокрушимая крепость Среди холмов,
Как свободный кипарис Среди мхов,
Растущих навстречу солнцу,
Тянущихся к небу,.—
Как великий человек, как шахид
Как имам… (с. 23).
Распрямление и возвышение человека здесь самым тесным образом сочетаются с первейшей его обязанностью «умереть ради других», т. е. стать шахидом. Именно готовность отдать свою жизнь и является в «Единице и множестве нулей» гарантией и средством духовного совершенствования человека.
Если будешь жить для себя,
Если захочешь быть только «собой»,
Останешься одиноким,
Если захочешь быть только с нулями,
Твоя жизнь, как кривая линия, будет кружить вокруг тебя,
Как нуль,
Снова в конце придешь к началу!
Остановишься и загниешь,
Как пруд, как бассейн,
Будешь закрытым, как круг,
Как «нуль»!
А если станешь рядом с «единицей»?
Если захочешь жить только ради «единицы»,
Ты избавишься от пустоты и бессмысленности,
Станешь спутником «единицы»!
Ты должен жить для других,
И жизнь твоя, как линия горизонта, пойдет вперед,
Как дорога,
Как река.
Если ты удалишься от «себя»,
В конце придешь к вечности, как дорога… (с. 22—23).
Своеобразная структура текста дает возможность представить место и роль отдельной личности в общественном движении, отношения народных масс и вождя, человека и мироздания. Символика, элементарная и доступная на первый взгляд весьма емка и последовательна. Она позволяет донести до читателя идею о значимости личности — пробудить в каждом стремление быть не нулем, но единицей. С осмысленной, полной жизнью связывается и зрительный образ жизни, устремленной вверх, подобно вертикальной линии, дереву, дороге, волне. Пустая жизнь уподобляется кривой линии, вращению по замкнутому кругу. Одновременно эта же символика подводит читателя к идее консолидации всех людей вокруг одной, выдающейся, идеи личности, бога (единицы), придающей осмысленность существованию и движению других жизней (нулей).
Оба указанных ряда образов — космологических и цифровых— сводятся в заключительную формулу: «Есть единица (нет единицы) //кроме бога// Ничего нет, //Никого нет». («Еки хает// еки нист// гейр аз хода// хич чиз нист// хич кяс нист».) Пронизанный параллелизмом и повторами текст обрамляется концовкой, параллельной строкам зачина: «Кто-то был, //кто-то не был, //кроме бога// ничего не было //никого не было». Но если зачин оформлен в прошедшем времени и как бы суммирует опыт прошлого, то концовка — в настоящем времени, она как бы подчеркивает незаконченность, незавершенность, возможность осуществления идеи в будущем.
Образная ткань текста создается из реалий природного мира мира животных, растений, мира космоса. Физиологические циклы человеческой жизни, циклы жизни в природе, смена времен
года — все это призвано подчеркнуть непрерывность, бесконечность жизни Вселенной, одухотворенной присутствием божественной субстанции. Ограниченность человеческого существования — этого трагического противоречия жизни — снимается Али Шариати идеей приобщенности одного человека к исторической общенародной судьбе.
Как земля, как время, как весна, как все сущее:
Вода, цветок, дерево, земля, звезда,
Солнце, созвездия,
Млечные Пути, весь мир!
Ты был ничто, был прах, совершил круг,
Стал ничем, стал прахом.
То, что от тебя останется:
Останется дело, начатое тобой,
Останется все, что успел сделать,
Останется дело, если ты совершил его (с. 15).
Основная задача человека в жизни и есть обязательное участие в общем деле, общей судьбе, освященных и как бы санкционированных волей бога. Формула раскрепощения личности и одновременно подчиненности личности «общему», «высшему», готовность умереть за избранный путь были важным нравственным императивом народного сознания в ходе осуществления революций в Иране.
Образная символика текста Али Шариати связана не только с фольклором и этическими представлениями шиизма, но и с литературной традицией, прежде всего с суфийской поэзией. Связь эта глубинная, обнаруживающаяся в самом построении мысли, которая опирается на устойчивые поэтические ассоциации в сознании читателя, словесно оформленные в суфийских поэтических текстах.
В «Единице и множестве нулей» отразились традиционные мусульманские космологические представления и суфийская космогония. Если суфийская космогония, говоря словами Е. Э. Бертельса, «пройдя круг идей ислама, накладывающих сильный отпечаток на всякое народное предание, тем не менее сохранила черты древнейших представлений и верований»[4], то космогония Али Шариати использовала традиционные религиозно-философские построения для политической активизации и консолидации народного сознания во второй половине XX в.
Цифровая символика «Единицы и множества нулей» также восходит к философским суфийским положениям. Для сравнения приведем несколько четверостиший из трактата по суфизму Абдаррахмана Джами «Шархи руба’ийат», проанализированного Е. Э. Бертельсом. В его статье «Толкование Абд ар-Рахмана Джами на приписываемые ему четверостишия»[5] мы находим суфийские четверостишия поэта, позволяющие установить связь между современным поэтическим текстом Али Шариати и традиционными суфийскими философскими и поэтическими построениями. Приводим два четверостишия Джами из указанного трактата в переводе и трактовке Е. Э. Бертельса.
XXXV
Согласно толку людей откровения и мудрецов,
Единица распространяется на все отдельные числа,
Ибо числа, если они и вне границ,
Все же форма, и основа их — единица.
XXXVI
Приобретение бытия каждым числом — от единицы,
Расчленение степеней единицы — через числа.
Гностик (ареф.— В. К.), получающий помощь от щедрот святого духа,
Представляет себе такой связь между Истиной и тварью.
Е. Э. Бертельс так комментирует это четверостишие: «…единица есть начало всех цифр, образующихся от нее путем сложения. Числа, в свою очередь, дают анализ единицы и указывают на латентные, сокрытые в ней возможности»[6].
Свое произведение Али Шариати построил на художественной реализации возможностей, скрытых в понятии «единица» в его традиционной суфийской трактовке.
Счет растений,
Птиц, зверей,
Людей, ангелов,
Земель, небес,
Звезд, солнц, созведий,
Видимого и невидимого,
Низкого и высокого,
Отвратительного и прекрасного,
Хорошего и плохого.
Всего, что существует,
Всего, что есть в этом мире,
Всего, что носит имя «мир»,
Вся Вселенная, все сущее — в этом!
В этом — смысл Вселенной:
Обозначение всех предметов мира,
И видимых, и скрытых,
И тех, что в земле, и тех, что в небе,
Растений и минералов,
Звезд, солнц, созвездий,
Обозначение всего сущего таково:
«Единица».
За ней —
До бесконечности —
Нули!
Видишь:
Только «единица» — число,
Только «одно число».
Без «единицы» все, что существует,—
Как десять, так и сто, и тысяча, и тысяча тысяч, и миллион, и миллиард.—
Все они [не поддаются] счету —
Нет счета, ничего нет.
Они существуют, но [в то же время] и не существуют.
Они «нули»! То есть «пустые»,
Они «ничто»,
Они «пусты»… (с. 17—19).
Как бы подводя итог двум противоположным состояниям жизни человека — пустой, одинокой, прожитой лишь «для себя», уподобляемой нулю, и жизни осмысленной, высокой, отданной ради ■счастья других, уподобляемой реке, дороге, линии горизонта,— автор подчеркивает преимущества второго пути, одухотворенного идеями солидарности. Эта общность цели в тексте формулируется как «сопричастность единице», «соседство с единицей», уже само по себе гарантирующее «избавление от пустоты и одиночества» (с. 22).
Одухотворенное соседство с возвышенным, совершенным — эта образная ситуация многократно была разработана в суфийской лирике, воспевшей влияние «друга», «возлюбленной» на состояние жаждущего единения с объектом своей любви «поэта» или «влюбленного».
Как известно, все суфийское учение построено на мотиве слияния крайних противоречий в абсолюте[7]. Этот принцип, перейдя в письменные послания, выразился в противопоставлении двух категорий бытия — «адам» и «воджуд», из которых первая абсолютно нереальна, а вторая — абсолютно реальна. Е. Э. Бертельс, характеризуя особенности развития суфийской поэзии, отмечал, что собственно процесс развития поэзии заключался в наслаивании цепи образов на эти две полярные категории и в возникновении отсюда целого ряда противопоставлений, которыми широко пользуется лирическая поэзия[8].
Именно к данной особенности суфийской поэзии — полярности образных построений — восходят парные противопоставления Али Шариати в «Единице и множестве нулей». Вот наиболее часто встречающиеся из них: кривизна — прямота; единица — нули; топтание на месте — устремленность ввысь; мох — дерево; микроб — мамонт; развитие — умирание; движение— стояние; младенец — старик; вода — суша; ночь — день; восход — заход. На подобных противопоставлениях основана и композиционная структура «Единицы…» и ее идейно-философская программа.
Картина сотворения мира богом, возникновение жизни на Земле, появление человека, его рост, его путь к единению с богом и другими людьми, его социальная миссия — вся эта многоплановая религиозно-этическая, философская и социально-политическая программа раскрыта путем соответствующих образных и композиционных приемов. Обращение к полярным понятиям, столкновение и сопряжение их создает особый поэтический эффект, усиленный ритмом непрекращающегося движения — созидания и умирания:
Было или не было —
Кроме бога —
Ничего не было, никого не было.
И сотворилась Вселенная:
Частицы, созвездия, все живое…
Земли и небеса, звезды и светила,
Запады и Востоки, растения и животные, все видимое и невидимое.
И каждое в движении, в поиске, в постоянном ритме, смерть —из жизни, день — из ночи и ночь, рожденная днем,
Все в движении, все в круговороте:
Солнце — в середине,
Вокруг него звезды, звезды в кружении
(Кааба — вокруг нее молящиеся [совершают] таваф
От черного камня к черному камню).
Было
Или не было —
Кроме бога —
Ничего не было,
Никого не было.
Сотворение завершилось, и Вселенная создалась…
И земли и небеса, звезды и солнце, Востоки и Запады, одушевленные и неодушевленные, растения и животные,
частицы и созвездия, все — в постоянном ритме,
в непрерывном изменении, все — в движении,
вечном движении, вечном стремлении, поиске чего-то,
вращении вокруг чего-то:
Солнце — в середине,
Вокруг него звезды, звезды в кружении
(Кааба — вокруг нее молящиеся [совершают) таваф
От черного камня к черному камню) (с. 8).
Приведенный отрывок, насыщенный образами, взятыми в противопоставлении, в столкновении, дает возможность реально почувствовать ту особенность текста, связанную с традицией суфийской классической поэзии, о которой речь шла выше. Одновременно он демонстрирует и другую характерную особенность текста — круговую композицию, когда каждый законченный смысловой раздел обрамляется одной и той же рамкой. Рамка эта повторяется часто, настойчиво, в ней как бы словесная формула, код авторской мысли. Для первой части текста, представляющей картину мироздания и непрерывного движения всего живого, такой рамкой являются: сопоставление кругового движения мира с движением молящихся вокруг Каабы; повторение фольклорного зачина «Было или не было — кроме бога — ничего не было, никого не было».
Для второй части, построенной на цифровой символике «единицы», «нулей» и развивающей идею осмысленного существования человека, идею «избавления от пустоты и одиночества», характерна линейная композиция. Все образы создаются на основе вертикальных и горизонтальных понятий. Правильная жизнь сравнивается с дорогой, рекой, линией горизонта, вертикалью, взмывающей ввысь. Автор обращается к читателю с призывом «встать», «распрямиться», «стать единицей среди нулей».
Да,
Только число «единица»,
Только цифра «один»
Обозначает звезды, созвездия,
Земли, небеса,
Считает все вещи в мире,
«Единица».
За ней —до бесконечности —нули!
Есть «единица»
Или нет единицы» —кроме бога
ничего нет.
никого нет (с. 24).
Концовка текста представляет собой несколько измененный зачин, повторяющийся неоднократно и как бы отделяющий одну часть текста от другой.
Перечисленные особенности композиции, ритмических и образных построений свидетельствуют о том, что перед нами произведение, предназначенное для декламации и в определенной мере включающее элемент медитации.
Исследователи средневековой традиционно-книжной культуры и современных культурно-политических движений отмечают высокую роль канонического слова в формировании идей в традиционных обществах, когда «ответы на все допустимые человеческие вопросы содержатся в книге, в сакральном тексте. Эти ответы могут быть добыты посредством прямого обращения к тексту, а также… логическим и филологическим анализом священных предписаний и категорий… рациональным и (или) медитативным проникновением в сокровенный смысл писаного закона. Отсюда — преклонение перед доказательной силой не только благочестивого силлогизма, но и цитаты, священного прецедента и т. д. Отсюда — ориентация на овладение некой законченной суммой знаний, навыков, представлений и идей… особое значение, придаваемое заучиванию в ходе учебных процессов. Причем заучивание это воспринималось не как нечто механическое, а, напротив, как процесс медитативного вживания в текст»[9].
Отмеченная закономерность в какой-то мере наблюдалась в процессе воздействия на умы современного поколения иранцев исламских лозунгов. Эта же закономерность объясняет популярность в народе работ Али Шариати, в частности «Единицы и множества нулей».
Обратимся снова к стилистическим особенностям текста. Мы установили, что источником ключевых образов была суфийская поэзия. Более детальное знакомство с содержанием текста наводит на мысль, что он воспроизводит некоторые черты маснави — дидактической религиозно-философской поэмы, сложившейся в средневековой мусульманской культуре. Одна из особенностей маснави — воссоздание целостной метафизической картины мира, другая — стиль проповеди, назидательного наставления. Именно эти черты присущи и анализируемому произведению.
Традицию использования жанра маснави персоязычной поэзией в период исламских националистических движений начала XX в. демонстрирует творчество поэта М. Икбала. Исследуя проблематику его творчества, Н. И. Пригарина интерпретирует синкретизм дидактической поэзии как «прием художественного построения, сохранивший свое значение вплоть до XX в.». Стабильность данного признака дидактической поэзии она объясняет «устойчивостью основного принципа ислама — тоухида, требующего признания единства мира», а также дальнейшими разработками этого догмата в различных толках суфизма[10].
Это положение позволяет точнее истолковать текст Али Шариати, который продолжает начатую другими поэтами—интерпретаторами исламской доктрины традицию живого истолкования религиозно-философской дидактики.
В маснави Икбала проповедь догматов мусульманской веры сочеталась со строгой стилизацией формальных признаков маснави. В тексте Али Шариати мы констатируем смесь философских элементов суфизма и образов суфийской поэзии с принципами ортодоксального ислама (принцип единства мира). Форма изложения свободная, не связанная с законами традиционной поэтики.
Во фразеологии и лексике текста одновременно ощущается связь с поэтическим словарем художников новейшего времени (прежде всего «ше’ре ноу»), в творчестве которых мир природы (движение облаков, рек) и космос (созвездия, галактики, строение атома) уже успели обрести черты устойчивых символов. Поэтому поэтическая символика Али Шариати органично воспринималась и более образованным молодым читателем, приобщившимся к новинкам современной литературы.
Текст Али Шариати помогает раскрыть пути воздействия религиозно-реформаторских лозунгов и ту роль, которую играли в них сложившиеся элементы этики, эстетики и поэзии. Все сказанное выше относится к глубинному философско-поэтическому пласту текста. Но кроме этого необходимо помнить, что «Единица и множество нулей» — произведение, обращенное к юношеству, и потому заложенное в нем проповедническое, программное начало приняло игровую словесную форму то ли сказки, то ли считалки.
Кляшторина В.Б.
Источник: Кляшторина В. Б. Иран 60—80-х годов: от культурного плюрализма к исламизации духовных ценностей: (Идеология, политика, литература).— М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1990. С. 153-164.
[1] См.: Агаев С. Л. Иран в прошлом и настоящем., с. 184—185.
[2] Омидвар Али. Йек о… сефрха (далее в тексте ссылки на страницы этого издания даются в скобках).
[3] Любопытно сопоставить с этим трактовку цифровой символики у русских поэтов Андрея Вознесенского и Евгения Евтушенко. «Я думаю над знаковой символикой нашего 1981 года. Восьмерка похожа на бесконечность, поставленную на попа. Это бесконечность и единица, вечность и человек, человек в истории, во времени. Не это ли извечный вопрос поэзии?» (Вознесенский А. Поэзия разноязычна, поэзия едина.— Диалог Андрей Вознесенский — Уильям Джей Смит.— Литературная газета. 29.04.1981, с. 15);
О Родина,—
устав от слез и стонов, очередей, и тюрем,
и больниц,
не привыкай
после убийств мильонов к потере гениальных единиц.
Народа стержень — это единица.
Из личностей народ —не из нулей.
О Родина,—
чтоб не обледениться,
будь наконец-то к гениям теплей.
(Евтушенко Е. Забастовка сердца. Памяти А. Д. Сахарова —Правда. 17.12.1989, с. 3).
[4] Бертельс Э. С. Суфийская космогония у Фарид ад-Дина Аттара.— Избранные труды. Суфизм и суфийская литература, с. 360—370.
[5] Там же, с. 445.
[6] Там же, с. 465.
[7] Степанянц М. Т. Философские аспекты суфизма, 16—17.
[8] Бертельс Е. Э. Избранные труды. Суфизм и суфийская литература, с. 439.
[9] Рашковский Е. Б. Науковедение и Восток, с. 34.
[10] П ригарина Н. И. Поэтика творчества Мухаммада Икбала, с. 14.