По местам имама Хомейни. Отрывок из романа Анастасии (Фатимы) Ежовой «В тени тегеранских платанов»

«Уважаемые пассажиры! Наш поезд прибыл на конечную станцию. Просим вас не забывать свои вещи. Счастливого вам полета», — проговорил приятный женский голос, теплый, как цвет «красный мандарин». Засуетились пассажиры, волочащие за собой пузатые чемоданы и огромные рюкзаки. Пробив одноразовый билетик у турникета, Даниил со своим легким дорожным чемоданчиком вошел в огромное здание аэропорта. «Шоколадница», «Евросеть», лощеные магазины с дорогими сувенирами и ультрамодными сумками, автоматы с водой и соками – здесь было тепло и пахло свежесваренным кофе. Даниил любил аэропорты, любил самолеты, любил всю эту движуху с багажом на ленте и регистрацией – это ассоциировалось со свободой, с переменами, с кратковременной возможностью вырваться из душного целлулоидного, обрыдшего унылой безопасностью мирка.


Пройдя досмотр рядом с маленькой часовней, Даниил поспешил в терминал F. Перед ним грациозно вышагивали стюардессы «Аэрофлота» с точеными фигурками – в синей зимней форме, с оранжевыми шарфиками на шее. Тяжелые, густые волосы были свернуты в пучок и убраны под пилотки – рыженькая, черненькая и блондинка, с золочеными бейджами “Yulia”, “Victoria” и “Albina”, но Альбина была миловидной белокурой девушкой, а брюнеткой была именно Виктория, и, обогнав красавиц и мельком обернулся, Даниил поразился холодной красоте этой Виктории с ее раскосыми светлыми.

«Я, как маньяк, ловлю глазами последние крупицы женской красоты», — с тоской подумал он, приготовившись к черным полотнищам и торчащим из них горбоносым носам. Он даже не дерзал рассмотреть ненароком какую-нибудь персиянку…

На стойках регистрировалось множество рейсов, но все было так хитро рассредоточено, что на прохождение всего контроля у Даниила ушло минут 10. Все были вежливые и расторопные – тем более, что он уже давно зарегистрировался в Интернете и распечатал свой посадочный прямо в терминале. Он вышел к гейтам. За большим панорамным окном уже стемнело, разномастная публика сновала по закусочным, туалетам и дьюти-фри, а у «рукавов» пыхтели в предвкушении долгого воздушного марафона белые самолеты, облепленные машинами и сотрудниками наземных служб.

В самолете – уютном аэробусе 320 – их ждали одни стюарды, без прекрасных девушек. Уже одно это напрягло Даниила, но он постарался не фиксироваться на этом чувстве, расположившись поудобнее у окна. «Знал же, куда лечу», — рассудил он.

«По просьбе властей Исламской Республики Иран мы сделали этот полет безалкогольным», — сообщил вежливый голос, и вот это Даниила уже ничуть не расстроило: он смерть как не любил бортовую алкашню, надирающуюся в хлам и бьющую морду ни в чем не повинному стюарду. Даниил уже был свидетелем такой свински-безобразной сцены, когда они с Ольгой летели в Турцию.

Рядом с Даниилом примостился большой и коренастый мужик, с огромными руками, напоминающими клешни экскаватора. На его мясистом лице простонародные черты сочетались со следами образования. Даниил уткнулся в книгу. Самолет взлетел и стал набирать высоту, бортпроводники – развозить еду и напитки. За иллюминатором наступила кромешная ночь, освещаемая лишь вспышками проблесковых огней, и смотреть там было не на что – а Даниил любил это делать днем, когда внизу проплывали горы и моря, а облака причудливо висели в воздухе, как огромные куски воздушной ваты, блестящие на ослепительном солнце. Закрыв закончившуюся книгу, он достал проспект с приглашением и программой конференции на английском, заботливо отправленным им на e-mailи распечатанным в офисе. Сосед оживился:

— Мы с вами, похоже, на одну и ту же конференцию летим?

— Ага! – оживился Даниил.

— Ааа, значит, мы с вами оба влипли. Ну что, не продадут нас в рабство-то персидские абреки?

Даниила сразу напряг простецки-панибратский тон, выдающий в коллеге неприятный для него типаж словоохотливого мужика, но, понимая, что они с этим человеком вынужденно окажутся вместе в далекой и чужой стране, он решил разговор все же поддержать:

— Да так-то пока все довольно мирно выглядит.

— Будет знакомы – Владимир Петрович Королев, хирург-онколог, — коллега протянул ему огромную добрую руку.

— Даниил Ильдарович Валеев, медицинский представитель, фирма-дистрибьютор MedStar. Тоже хотел податься в вашу область, но как-то не сложилось.

Владимир Петрович что-то еще побурчал про коварных персов, растерзавших Грибоедова, но потом разговор ушел в родные российские степи – про здравоохранение, про оптимизацию, про ситуацию в больницах, и, в общем и целом, он вышел довольно приятным: Даниил во многом согласился с коллегой и узнал от него ряд интересных деталей. Полет прошел быстро, и вот уже самолет пошел на снижение.

«Напоминаем вам, что женщины в соответствии с законодательством Исламской Республики Иран должны покидать самолет в головном уборе». Дамы нехотя зашевелились, запустили руки в сумочки…

Это удивительное шоу только начиналось. Из «рукава» Даниил и Владимир Петрович вышли прямо в длинный светлый коридор, надраенный до блеска, с современными движущимися лентами, а на голых светло-серых стенах выстроились в ряд художественные фотографии – галерея иранских городов: Исфахан, Шираз, Мешхед, Кашан, Персеполис. Слева и справа красовались ярко-сочные панорамы фиолетово-голубых мечетей, утопающих в цветах дворцов, искрящихся на солнце золотых куполов, древних развалин с воинами и львами на барельефах. Уже навскидку все это не напоминало преддверие дикой и отсталой страны. И, главное, с первого взгляда чувствовалась такая любовь к ней во всей этой заботливой подборке! Бородатый молодой человек в униформе, мывший пол, взглянул на них, пассажиров прибывшего рейса, и очень дружелюбно улыбнулся.

Стойки паспортного контроля были по левую руку, по правую – окошки банка и выдачи виз – но Даниил и Владимир Петрович уже имели визы, поэтому встали в очередь. Их там было две – одна для иранцев и одна для иностранцев, все надписи были дублированы на английском. Что было заметно сразу: чистота, просто стерильная чистота, как в операционной. Мимо прошла немолодая тетенька в форме – черная чадра поверх землисто-зеленого платка и наглухо застегнутого длинного черного кардигана из плотной ткани, но лицо ее было полностью открыто, и Даниил обратил внимание, какое это породистое лицо, несмотря на поплывший овал и морщины – наверное, в молодости она была красива. Тетенька сердито прикрикнула на какого-то долговязого парня в форме начальственным тоном, и он мгновенно умчался куда-то, а потом принес ей какую-то бумагу. Это было поразительное зрелище – Даниил такого не ожидал. Им же твердили, что женщины здесь забитые и права голоса не имеют.

Mehmandar4

Пограничник оказался довольно дружелюбным молодым человеком. Пробив паспорт Даниила по базе и бегло пролистал его, спросив: «Русие?». “Yes”, — ответил Даниил, уже подготовив приглашение и программу конференции, ожидая суровых расспросов. Это все не понадобилось. «Хош омадид! Welcome» — приветливо сказал пограничник, от всей души засадив в его паспорт жирный въездной штамп. Даниил заметил, что Русие тут, похоже, любят. И приободрился.

Аэропорт Имама Хомейни был компактным, с кирпично-охровыми стенами и прозрачным потолком, откуда смотрело на них ночное тегеранское небо. Настал черед получения багажа. Даниил имел свой чемоданчик при себе, но Владимир Петрович сдавал свою сумку. Однако мысли Даниила были уже далеко – его глаза разбегались, жадно ловя…лица девушек.

Вот это был неожиданный поворот! Он давно не попадал в такой цветник – столько красивых и густо накрашенных лиц посыпалось на него со всех сторон. Он не был готов к такому изобилию! Все они были с покрытой головой, но одеты были по-разному – от строгой черной чадры, которая, впрочем, лишь подчеркивала яркость и утонченность лиц, до демократичных нарядов в почти европейском стиле – тертые джинсы, кардиганы выше колен, модные кеды и элегантные шарфы, небрежно накинутые на затылок. Причудливо изогнутые брови с тщательно выверенной формой, распахнутые темные глаза с ярко подведенными веками, выбивающиеся из-под палантинов густые пряди волос, пухлые и щедро накрашенные губы – Даниил не знал, на ком остановить свой взгляд, до того они все были хороши, хотя макияжа, на его вкус, было многовато. И все они оживленно болтали, смеялись, тыкали наманикюренными пальчиками в мобильники, обнимались с родными, бодро щебетали по телефону, сидели на стойках вызова такси, меняли клиентам деньги в обменнике, перекусывали в ночных забегаловках – живые, раскованные, очень современные девушки. Даниил обомлел. Похоже, пропаганда развела его (его, искушенного в политике!), как полного дурака: это была другая страна, это была простая иная жизнь, нежели те панорамы клерикального концлагеря, которые он себе нарисовал.

За стеклянной стеной уже скопились встречающие: трогательные дедушки в пиджачках, степенные дамы в чадрах, стайки молоденьких и хорошеньких девушек в платочках, целые семьи с детьми, и много-много мужчин разного возраста с табличками. В руках одного из них Даниил с Владимиром Петровичем увидел табличку с надписью “Dr. Korolyov. Mr.Valeev”. Ее держал молодой светлоглазый мужчина, очень приятный, в белой рубашке, с опрятной бородой и благородным персидским профилем. У него была довольно «европейская» внешность, и, встретив его на улицах Москвы, Даниил не сразу догадался бы, что это гость с Востока. Скорее, он напоминал молодого итальянца или южного француза.

Молодой человек мгновенно сообразил, что это его гости, и, приветливо улыбнувшись, спросил:

— Господин Королев? Господин Валеев? Добро пожаловать в Исламскую Республику!

У него был приятный тембр голоса, и он говорил почти без акцента – он был легким-легким, почти неуловимым. Ночь откровений продолжалась, и Даниил с Владимиром Петровичем растерянно переглянулись, соображая, не глюк ли с ними приключился.

— Меня зовут Хусейн Шоджаи, — продолжал мужчина на почти чистом русском, — я ваш гид. Меня поручили встретить вас. Но вообще на конференция у вас будет другой переводчик, лучше, чем я.

Он немного ошибался в падежах, но при его обаянии это лишь придавало ему шарма.

— Простите мой русский, — засмущался он, — Вообще в первом образовании я физик. Потом пошел на историю, увлекся Россией, стал учить русский. Мои основные языки арабский и английский. Для меня большой честь встретить вас.

«Ну ничего себе», — подумал Даниил, — «Ему где-то тридцатник, может, чуть больше. Когда он успел столько поучиться?»

— Рад знакомству! – он протянул Хусейну руку, — Вы прекрасно говорите. Для нас тоже очень интересно побывать в вашей стране!

Хусейн подхватил их чемоданы, и они отправились на парковку. В холле аэропорта в это время было столпотворение, и улетающие выстроились в очередь на предварительный досмотр. Даниил заметил, что зоны досмотра разделены на мужскую и женскую: первая – у всех на виду, а вторая – за глухой заслонкой, на которой красовалась эмблема с автоматом – подкованный в политике Даниил с трудом, но узнал в ней символику Корпуса стражей Исламской Революции. У входа в женскую зону сидела сосредоточенная женщина в темно-зеленой форме и в черном глухом хиджабе. А народ был расслаблен: они катили нагруженные багажом тележки, оживленно болтали, девушки были накрашены, как на красную дорожку, и нехотя поправляли сползающие с головы шарфы, а мужчины и вовсе представляли собой картину маслом: на большом плазменном экране сверху транслировали футбольный матч, и они, забыв про свои чемоданы, все как один уставились вверх, на игру, и передвигались гусиным шагом, механически подвигая свою поклажу.

— Да, мы в Иране все очень любим футбол, — засмеялся Хусейн, — я сам играю. Иногда. Когда есть время. А время почти нет.

— Работа? – спросил Даниил с уважением.

— Да, работа. Ну и еще я чуть-чуть также учусь, — утвердительно кивнул Хусейн.

Они вышли на улицу через стеклянные автоматические двери. Там было свежо, но тепло, и скопились желтые и зеленые такси. Хусейн отнес их чемоданы в скромненький серый Peugeot, чуть потрепанный временем. Он был за рулем сам. Даниил сел рядом, Владимир Петрович с комфортом расположился на заднем сиденье.

— Простите, что я к Вам спиной, — смутился Хусейн, виновато глядя на Владимира Петровича. Даниилу это показалось странным.

Imam Khomeini airport3

Они помчали по эстакаде и очень быстро вырулили на трассу. Великолепную трассу! Высокий разделительный бордюр посередине, отличная разметка и освещение, гладкая, словно отполированная дорога – они ехали, как по маслу, мча вперед! Даниил был потрясен – как будто это был немецкий автобан. «Вот тебе и отсталая страна, вот тебе и чурки», — подумал он.

— Какая отличная дорога! Практически европейское качество! – восхитился он.

— Да, слава Богу, — охотно отозвался Хусейн, — у нас такие хорошие дороги между всеми главными городами. Мы в Иране любим путешествовать или на машинах, или на самолетах на внутренних линиях.

— И дешево ли это? – поинтересовался Даниил, — я про самолеты?

— Да, слава Богу. Где-то 30-60 долларов за рейс.

— О, довольно дешево! – отметил Даниил, — Как поезд в России. У нас в стране многие люди ездят на поездах, хотя это намного дольше, потому что билеты на самолет слишком дорогие.

— Мы, иранцы, не очень любим поезда, — улыбнулся Хусейн.

— А как у вас с авиапарком? – раздался сзади голос Владимира Петровича, — Я-то читал, что самолеты старые, падают часто.

— О, да, это правда, — согласился Хусейн, — Насчет «часто падают» – все не так страшно, но старые – это да. Когда победила Исламская революция, Запад стал плести против нас заговоры. Против Иран были тут же введены санкции, началась агрессия Саддам, и это только часть их несправедливой игры.

— А сильно страна страдает от этих санкций? Как сами чувствуете? – поинтересовался Даниил.

Хусейн задумался:

— Да, конечно, из-за этого возникли проблемы. Это одна сторона дела. Например, мы не можем покупать запчасти для гражданских самолетов, некоторые лекарства, которые нужны нам. Но есть и другая сторона: это милость Аллаха, большая милость. Потому что мы стали производить все сами. На 95 процентов. Это был стимул для развития нашей науки, технологии, промышленности. И в этом мы многое достигли. Наш Рахбар, сейид Али Хаменеи, всегда говорит, что образование, наука – это очень важно. Это наш приоритет. На конференция, куда вы приехали, вы многое узнаете о том, как Иран достиг прогресса в лечении многих болезней. У нас в основном свои лекарства, очень хорошие и дешевые.

Они подъехали к КПП на въезде в Тегеран, и Хусейн протянул деньги для автоматической оплаты. Оказалось, что эта трасса платная, но, со слов Хусейна, очень дешевая.

Сразу на въезде по правую руку показалась огромная мечеть с четырьмя тонкими минаретами, раскинувшаяся, словно величественный шатер, и золоченый купол торжественно сиял в черном тегеранском небе.

— Красота какая! – воскликнул Владимир Петрович.

— Да, очень красиво, — согласился Даниил, — Это какая-то известная мечеть?

— Это священная гробница имама Хомейни! – с особым трепетом произнес Хусейн, -Ее строили много лет, но теперь вы можете видеть все ее величие.

«Ассаламу алейкя, йа Рухулла!», — произнес он полушепотом, с искренней дрожью в голосе.

— А рядом – кладбище «Бехеште Захра», — пояснил он, — там похоронены герои войны. Мы называем ее Дифа-е могаддас, хотя в книгах ее называют ирано-иракская война. Но мы не воевали с народом Ирака. Мы защищали Иран от Саддама, который напал на нас. Мой отец тоже воевал, он шахид этой войны, и он тоже там похоронен. «Бехеште Захра» — значит, «Рай Захры», Фатимы, дочери Пророка, саллаЛлаху алейхи ва алихи. Это самая прекрасная и почитаемая женщина в мире.

— Павшие герои – вечно живы, — твердо и с большим почтением сказал Даниил.

— Это правда! – с энтузиазмом согласился Хусейн, — В Священном Коране есть аят об этом.

У Даниила давно так не было, чтобы ему сразу так понравился человек. Словно какой-то внутренний радар мгновенно опознал в Хусейна «своего», экзистенциально близкого, словно они годами маршировали вместе под флагами и закидывали помидорами американское посольство – вспомнив кадры студенческого штурма этого «логова шпионов» сразу после Исламской Революции, Даниил сходу был уверен, что Хусейн пришел бы от их акции в восторг и с удовольствием бы в ней поучаствовал. Их общение шло так же гладко, как их «пыжик» скользил по этой прекрасной трассе – они подхватывали мысли друг друга и находили понимание с полуслова. У Даниила словно исчезла та годами копившаяся муторная тяжесть на душе, которая давно измотала его. Поэтому он решил быть с Хусейном откровенным:

— Мой отец был мусульманином. Он погиб в автокатастрофе, когда мне было всего два года. А мой дед открыл в своем селе мечеть.

— Субхан Аллах! – удивленно обрадовался Хусейн – так мы братья по вере! Ассаламу алейкум!

— Я заметил, вы любите имама Хомейни, брат, — продолжил интересную тему Даниил, — что вы думаете об Исламской Революции?

— Он был великий человек, — с воодушевлением отозвался Хусейн, — знаете, аятолла – значит, «знамение Бога», а Рухулла – «дух Бога». Имам Хомейни привел нас к настоящей свободе. Имам Али ибн Абу Талиб, алейхи-с-салам, зять Пророка Мухаммада, сказал: «Не будь никому рабом, ведь Бог сотворил тебя свободным».

— Великие слова, — сказал Даниил.

— Имам Хомейни освободил нас от диктата империализма Америки, — чувствовалось, что Хусейн говорит это искренне, а не ради «дежурной пропаганды», — Говорят, что либеральное общество – это общество свободы. Ничего подобного. Нигде нет такого рабства, как в этом обществе.

— Это правда! – согласился Даниил.

— Настоящая свобода – только в подчинении Богу, — продолжал Хусейн, — а воля Бога доходит до нас от его особых, близких к Нему рабов. Кто поклонился Богу, никогда не станет рабом товаров, денег и тиранов, и неважно, Америка это или кто-то еще. Он не боится никого и ничего, кроме Бога. Не боится ни смерти, ни войны, ни тюрьмы, ни санкций. Революция – это тоже действие Духа. Революция возвращает человека к Богу, она освобождает все общество.

Imam Khomeini mausoleum4

Даниил был восхищен. Хусейн говорил точно так же, как мыслили ребята из его круга, его давние соратники по борьбе. Он транслировал те же идеи, те же смыслы, те же образы: свобода, герои, героическая смерть, революция, и все это сходилось в одной точке – на Боге: не клерикальном Боге в золоченых интерьерах, где в парчовых одеяниях бормочутся благобанальности, а Боге, недостижимом для воображения и силы мысли, возвышающемся над человеком, который взывает к Нему в пустой светлой комнате, в которую из окна струятся лишь лучи солнца, солнца героев. Даниил поймал себя на мысли, что давно думал ровно так же, как Хусейн. Все вдруг мгновенно выстроилось в его голове в одну складную картину – и это было как озарение.

Они подъехали к отелю – презентабельному, высокому белому зданию, утопающему в зелени. Это был пятизвездочный отель Esteghlal, где размещали правительственные и официальные делегации. В лощеном холле красовалась стойка reception, где на пурпурном фоне красовались часы, показывающие локальное время для разных городов мира. В Тегеране было уже почти пять утра. Весь интерьер отеля был стильным и современным, без восточных финтифлюшек и роскошеств, которые Даниил ожидал увидеть, вспоминая отель в Турции. Рухнул в тартарары еще один стереотип.

— Да это дворец! Не хуже, чем в Эмиратах! Вот вам и дикая страна! – воскликнул Владимир Петрович.

На reception стоял сонный молодой человек – высокий, в отутюженной белой рубашке, с орлиным носом и миндалевидными ореховыми глазами. Очень вежливый, он предложил гостям апельсинового сока и небольшую анкету, по-английски сказав, что надо вписать только имя, номер паспорта, цель поездки и поставить подпись.

Забрав анкеты, молодой человек выдал им электронные ключи в обмен на паспорта.

— Да, так принято, — заверил их Хусейн, — здесь всегда паспорта лежат на reception до check-out, так удобнее.

— А если полиция остановит? – поинтересовался Даниил.

— Какая полиция? – не понял Хусейн, — Зачем им это? Вы что, преступники?

Позже Даниил и сам увидел, что полиции в этом «тоталитарном государстве» на улице и правда почти нет, кроме местного ГИБДД. И что никто не проверяет документы на каждом шагу.

Ловкий портье подхватил вещи Даниила и Владимира Петровича, укатив их в номера. Парень на reception пояснил, когда завтрак, когда обед, и когда ужин, а Хусейн стал откланиваться:

— Дорогие друзья, простите, мне надо идти. Завтра свободный день. Конференция начинается послезавтра. У вас там будет другой переводчик, он придет завтра. Думаю, где-то часа в три. Приятного отдыха!

— Мы еще увидимся? Мне необходимо продолжить разговор с вами!

— Не знаю, может быть, завтра, — замялся Хусейн, но было видно, что он не отвиливает, а судорожно выискивает время для встречи, — у вас свободно завтра и еще последний день. Завтра у меня может быть какая-то работа, но – созвонимся. Я позвоню вам в номер. Я обязательно отведу вас в дом Имама Хомейни. Это будет особая честь для меня. Вот мой телефон, — он протянул визитку.

— Было приятно познакомиться! – Даниил протянул крепкую сибирскую руку.

— Взаимно! – Хусейн тепло пожал ее Даниилу, а потом и Владимиру Петровичу.

Запиликал какие-то веселые мелодии, унося их наверх, лифт. Просторный номер был таким же стильно-минималистичным, как и холл –и все было на уровне, как в настоящей добротной «пятерке». Глухо зашторенный, виднелся балкон, и сквозь закрытые окна чуть слышно доносились переливы утреннего азана. Было уже почти шесть утра, и Даниил вдруг резко ощутил, как он дико, мертвецки устал. Не разбирая чемоданчик, он сполоснул руки и лицо в большой удобной ванной и, наспех раздевшись, рухнул в мягкую, скрипящую свежевыстиранным белым бельем уютную постель…

Даниил проснулся в районе часа дня. Сладко потянувшись, словно кот на нагретой батарее, он даже не сразу сообразил, где он, и не сон ли это. Он протер глаза, и взгляд его упал на абстрактную картину на стене, вполне в стиле элегантного интерьера, никак не вяжущегося со стереотипными представлениями о парчовых восточных роскошествах. Осознав, что это вполне себе явь, и он действительно в далеком Тегеране, Даниил встал, накинул аккуратно сложенный на соседней кровати объемный белый халат, отодвинул штору и вышел на балкон.

Внизу уже вовсю гудела гомоном автомобилей иранская столица. Но первое, что бросилось в глаза – это горы: мощные, исполинские, местами темно-коричневые, а местами белоснежные, царственно развалившиеся на горизонте, словно огромный белый тигр, свысока взирающий на свои владения. И эти горы были заставлены пирамидками высотных многоэтажек – светлых, стройненьких, с балконами в ряд и спутниковыми тарелками. Тегеран показался Даниилу очень современным городом, ни разу не похожим на причудливые арабские города с наседающими друг на друга глинобитными домиками и лабиринтом из петляющих улочек. Внизу, прямо как в Москве, сновали туда-сюда люди в деловой одежде, и, если бы не хиджабы на женщинах и не замысловатая вязь на вывесках и баннерах, можно было подумать, что он и не покидал Россию.

«Красноярск!» — с восхищением подумал Даниил – «Тегеран похож на Красноярск!».

От этой ассоциации ему вдруг стало необыкновенно хорошо…

(Через несколько дней)

…Сев в чуть потрепанный серый «Пежо», они помчали по местам имама Хомейни. Над Тегераном не спеша сгущались розово-оранжевые краски послеполудня, одиноко торчала на фоне гор острая телебашня, похожая на Останкинскую – башня Миляд, как пояснил ему его новый друг. Даниил рассказывал ему и про конференцию, и про Шираз, и про концерт музыкантов. Хусейн спросил его, показывали ли им Голестан – и предложил сперва поехать туда. «Для контраста, чтобы понимать, что сделал для страны имам Хомейни», — пояснил он.

Golestan6

В просторном, красивом, залитом солнцем парке находился помпезный дворец, поразивший Даниила безвкусицей своего внутреннего декора: здесь было нахлобучено и налеплено друг на друга столько несуразных, нарочито «под Европу» века этак 18-го роскошеств, что, пожалуй, это было первое в Тегеране место, резанувшее ему глаз стилем «дорого-богато» и напомнившее апартаменты российских поп-звезд с их лепниной, балдахинами, позолотой и обитыми парчой диванами.

— Теперь вы видите эту неприличную роскошь, в которой жил шах, пока простые иранцы страдали от крайней нищеты даже здесь, в Тегеране, — усмехнулся Хусейн.

— Да… я читал про это в письме немецкой революционерки Ульрики Майнхоф жене шаха, Фарах Диба. Что ж, конец шаха был предсказуем, — сказал Даниил.

Они разговорились, и к величайшему своему удовольствию Даниил обнаружил, что его исламизированный друг Хусейн очень даже в «левой» теме, да и к тому же сам читал про это все столько, что порадовал Даниила неизвестными ему подробностями и фактами!

— Наш Рахбар издавна дружит с Фиделем Кастро, — пояснил Хусейн, — сколько враги хотели сломить Кубу, сколько хотели убить его, изжить со света – а он пережил всех своих врагов!

— Фидель? Или Рахбар? – уточнил Даниил.

— Оба![1] – радостно констатировал Хусейн.

Выходя из этого мерзкого дворца, Даниил заметил, что фасад здания украшен шестиконечными звездами – что вызвало у него волну саркастического возбуждения и едких, ершистых сибирских ремарок.

— О, у шаха были особые отношения с Израилем. Он был его ближайшим союзником. Теперь все наоборот: мы помогаем народу Палестины, — подтвердил Хусейн.

— О, я знаю. Когда я был молодой, я ходил на митинги в поддержку Палестины, — с гордостью сообщил ему Даниил.

— Маша Аллах! – заметно обрадовался Хусейн, — Но знаете, вот что важно: мы делаем различие между сионистами и евреями. Иудеи – уважаемое в Иране религиозное меньшинство, и их права защищены так же, как права христиан. У них есть места в парламенте, они имеют право жить по законам своей религии, жениться, разводится, делить имущество по своим законам, а не по законам Ислама. Это часть исламского права, основа которого – справедливость. Это самая главная вещь в Исламе. Вся наша борьба – за справедливость.

— Хусейн, друг, ко мне можно обращаться на «ты», — умоляюще обратился к нему Даниил. Он заметил, что в Иране в ходу чопорное «выканье», но Хусейн все больше становился для него, как партийный товарищ Андрей, с которым он рассовывал их газету по ящикам. «Вы» в этих условиях звучало все более нелепо и вычурно.

Хусейн смутился, еще некоторые время путался в «ты» — «вы», но в глубине души, похоже, позитивно оценил эту идею.

После Голестана, ближе к вечеру, он отвез его в дом-музей имама Хомейни.

— В мавзолей мы заглянем, когда я повезу вас и ага Королев в аэропорт, — пояснил Хусейн.

Они припарковались на одной из типовых столичных улиц, с банками, магазинчиками и офисами в тени тегеранских платанов, и свернули в скромный, не асфальтированный переулок, где над домами были вывешены торжественно-траурные черные флаги. Мимо проходили то степенные бородатые мужчины в чалмах и накидках, то женщины в чадрах, словно укутанные в трепещущие на ветру черные революционные знамена.

— Почему флаги черные? – спросил Даниил, зная, что Иран воюет против игиловцев, нахально захапавших себе довольно красивое, на вкус Даниила, черное знамя с белой шахадой, словно эсесовцы – черную форму.

— Это в знак траура, — пояснил Хусейн, — если у нас праздник, мы вешаем зеленые флаги. Если траур – черные. Сейчас начались дни оплакивания Фатимы Захры, алейха-с-салам. Она была любимая дочь Пророка Мухаммада, жена Имама Али, мать Хасана и Хусейна, алейхими-с-салам. Имам Хусейн восстал при Кербеле и стал великим шахидом. Фатима, алейха-с-салам, всегда была с Пророком, даже ходила в военные походы. Она умерла совсем молодая. На самом деле ее убили.

— Кто убил дочь самого Пророка? – поразился Даниил.

— Люди, которые не хотели, чтобы после Пророка ее муж, Имам Али, алейхи-с-салам, правил по его законам, по справедливости. Богатые, которые хотели стать богаче. А законы Ислама говорят делиться с бедными, чтобы не было нищих, не было угнетателей и угнетенных. Законы Ислама запрещают давать деньги под проценты, кредиты под проценты, на которых стоит сегодня мир капитализма, и он порабощает людей. Законы Ислама запрещают жить не за счет труда. Фатима Захра говорила тем людям слово правды в лицо. Поэтому ее убили. Подожгли ее дом и избили беременную, на шестом месяце, сломали ей ребра и позвоночник, и ребенок внутри погиб, а она тоже умерла потом. Она погибла за справедливость. И ее муж, Имам Али, воевал за справедливость. Он хотел вернуть народу то, что украли из Бейт аль-маль, из общей казны. И его тоже убили за это. И ее сын, Имам Хусейн, тоже воевал за справедливость. И его убили. И имам Хомейни шел по их пути, он восстал против шаха за справедливость и не боялся никого, ни Америку, ни Израиль. Он был по-настоящему свободным человеком. И свобода эта – из религии.

— Получается, вся исламская религия – про политику? – спросил Даниил.

— Да, — утвердительно ответил Хусейн, — и про свободу.

Imam Khomeini mausoleum1

Они повернули влево, и там Даниил увидел белые ступеньки, ведущие на подмостки к панорамному стеклу, за которым виднелся не тронутый временем интерьер скромной квартиры Имама: накрытый белой простыней простой диван, радиоприемник и микрофон, книги, изящное круглое зеркало, ни разу не помпезное, парочка пуфиков, стол, накрытый клеенкой, на столе – фотография круглолицего молодого мужчины в черной чалме и с темной бородой.

— Это его сын, сейид Мустафа, — пояснил Хусейн, — его тоже убили, потому что он был революционером.

Сбоку возле панорамного стекла висел портрет самого имама Хомейни – в сиреневатом одеянии шиитского религиозного деятеля, в мусульманской черной шапочке на затылке. Имам смотрел сверху вниз – видимо, на ликующих сторонников, но взгляд его был не высокомерный, а добрый, заботливый, чуть задумчивый.

— Вот как просто жил имам Хомейни, — промолвил Хусейн, — он был настоящий народный лидер, материальное его не волновало. Здесь он принимал делегации, журналистов, дипломатов.

— Шеварнадзе! – вспомнил Даниил, немного поморщившись от мысли об этой горбачевской крысе из когорты партийных позднесоветских перевертышей.

— Именно! – подхватил Хусейн, — Через него Имам вручил специальное письмо Горбачеву. Он хотел предупредить его, что нельзя идти по пути западного капитализма. Но Горбачев его не послушал…

— Да, наша страна пострадала от этого в 90-е, — вздохнул Даниил.

— Я знаю! – живо отозвался Хусейн, — у нас было так же. У вас было как в Иране при шахе. Американцы были хозяевами нашей страны. Был принят специальный закон, он давал им неограниченные полномочия. Иран шаха был лучший друг Израиля. Израиль помог шаху создать САВАК. Это была политическая полиция, она была известна особой жестокостью. Они позволяли себе все! Американские военные могли зайти в дом любого чиновника, и он предлагал свою жену или дочь. Вот до чего дошло! Им принадлежало все. Наша политика, наша экономика, наши природные богатства – все это принадлежало Америке.

— Вы были колонией, утонувшей в нищете и репрессиях, — констатировал Даниил, вспоминая прочитанное в левой литературе и услышанное на лекциях в их партийном «бункере».

— Именно. Шах жестко глушил любой голос, который против его политической линии! Некоторые из нашей молодежи сегодня думают, что тогда была свобода. Ничего подобного! Они просто не помнят те времена – они родились позже. А мой дед мне много рассказывал про ту «свободу». Как никто не имел права сказать что-то против воли шаха. Как из кино вырезали всю критику любой монархии. Как люди из САВАК тушили сигареты о спины у заключенных, какие у них были пытки…Мой дед был революционер.

— Возможно, эти молодые люди не понимают, что такое свобода, — отметил Даниил.

— Именно, — Хусейн любил это русское слово, — Они думают, что свобода – это алкоголь, дискотеки и проститутки. А на самом деле так людей превращают в рабов. Это специально так делают, отвлекают людей. Люди ни о чем не думают – а американцы отбирают их ресурсы, богатства, нефть, газ. Экономика, политика – они контролируют все через власть, которую они поставили, и которая им служит. И шах им так служил, и Саддам, и сейчас продажные правители Залива тоже служат. Вот тебе все: вино, наркотики, дискотеки, тупая музыка, клипы, разврат – только не лезь в политику. Не говори ничего против власти, не говори ничего против Америки, не говори ничего против Израиля! И были ахунды, люди религии, которые не говорили про настоящий Ислам. Они помогали этой власти, говорили, что Ислам – это только намаз, Рамадан, хадж, никах. Но это не весь Ислам. Да, это очень важно, но в Исламе есть вообще все. Все: экономика, политика, война. Но они не говорили про это, потому что экономика Ислама – против капитализма, политика Ислама – против диктатуры, против монархии, против Америки. А имам Хомейни говорил про это. Он был против Америки. Америка создала в мире систему рабства. Поэтому мы ненавидим Америку. Ислам создает систему свободы, а не рабства. Имам Хомейни создал такой строй, настоящее исламское правление. Он отменил монархию – он создал республику, где народ участвует в управлении страной, потому что в настоящем Исламе нет монархии. В Исламе так нельзя, чтобы царь, король, шах правил только потому, что отец передал ему власть, и не важно, праведный он или нет, подходит он для правления страной или нет. В Исламе нельзя давать людям кредит под процент, чтобы они стали рабами банка. У нас есть банки, но они дают кредит без процента, для индустрии, и человек, который что-то производит, просто отдает банку часть прибыли.

— А если бизнес прогорает? Что тогда владелец производства должен банку? – поинтересовался Даниил.

— Ничего. Оба идут в ноль. Бизнес не получился. Человек банку тогда ничего не должен.

— А Рахбар – это не царь? – Даниил даже почувствовал кураж от неосторожности вопроса.

— Нет. Рахбар следит, чтобы страна не отходила от исламских законов. Да, ему подчинена армия, спецслужбы. Но он не навязывает свою волю. У него нет единоличной власти. Его сын не станет Рахбаром только потому, что он сын Рахбара. Сейид Хаменеи – не сын имама Хомейни. Его выбрали. Рахбара выбирают из самых знающих муджтахидов эксперты, которых выбрал народ. Есть много разных групп во власти. Есть парламент, президент, министры. Есть армия, есть Сепах-е пасдаран – стражи Революции. Есть другие муджтахиды, которые имеют влияние, и Рахбар с ними в хороших отношениях, он не говорит: «Следуйте только мне». Есть и те, кто его не слушает. Это сложная система. И народ в ней имеет свое важное слово. Запад говорит, что в Иране нет свободы. Но в Иране много свободы. Есть разные мнения. Есть споры в обществе, среди муджтахидов по разным, очень разным вопросам. Это очень горячие споры! Нет такого, чтобы Рахбар сказал думать так-то – и все повторяют только его мнение, боясь тюрьму и смерть.

Даниил слушал очень внимательно. Чувствовалось, что Хусейну было немного сложно подбирать русские слова, но то, что он говорил, было очень интересно и очень важно.

Khomeini house6

Взволнованный, Хусейн отдышался и продолжил:

— Во времена шаха мой дед ходил на религиозные собрания в центре Тегерана. Там есть известное место – Таджриш. Был один вечер, он выходил из мечети и увидел совсем пьяную женщину. Она была такая пьяная, что ничего не понимала. Она была совсем голая. Ее выводили из машины двое мужчин, держали ее за руки, потому что она не могла идти сама. И они завели ее в одно известное место, там были женщины на продажу. И это было везде. Публичные дома были везде. Это свобода? Это свобода, когда женщина каждый день принимает в себя двадцать, тридцать разных мужчин, чтобы прокормить своих детей? Имам Хомейни сказал, что не такая женщина виновата в этом – виноват шах, виновата нищета, в которой народ жил тогда. Слава Богу, мы свергли шаха. Исламская революция вернула женщине уважение. В Исламе она – человек, жена, мать. Она не вещь, ее чувства важны. Революция освободила женщину. Ее нельзя вот так за деньги продавать мужчине, который ее не любит, которого не любит она. Нельзя выставлять напоказ ее тело, как товар на продажу.

— А у вас есть насильственные браки? В Исламе девушку можно выдать замуж против ее воли? – спросил Даниил.

— Ислам это запрещает, — жестко отрезал Хусейн, — это не из Ислама, это из традиций, плохих традиций. К сожалению, в исламском мире так часто бывает. Мусульмане делают много чего, что на самом деле против Ислама. Наши муджтахиды говорят, если девушку выдали замуж, а она не согласна, она не хочет за этого мужчину, этот брак не имеет силы. Она даже может уйти без развода.

— А она сможет потом выйти замуж?

— В Шариате да, надо только выждать идда – примерно три месяца. А так…Раньше это было сложно, но сейчас общество сильно поменялось, и это не проблема. Я даже скажу, сейчас многие женщины в Иране не хотят замуж. Это плохо, по Исламу это неправильно, но им больше интересны деньги, чем любовь. Не всем, конечно. В моей семье все женщины рано вышли замуж. И никто из них не просил большое мехрие.

— Мехрие – это калым родителям за невесту?

— Нет, почему родителям? Самой невесте. У нас многие девушки хотят много, очень много.

— Как много?

— О! Квартира, машина, 100 тысяч евро минимум! – засмеялся Хусейн, — но в моей семье это не было. Наши женщины просили хадж или зиярат в Кербелу. Это не исламская культура, когда девушка просит так много за брак.

В этот момент к дому-музею имама Хомейни подошла стайка девушек, оживленно щебечущих на каком-то другом, зычном и гортанном, быстром и экспрессивном языке – явно не фарси. Все они были совсем молоденькие, лет восемнадцати-двадцати – ну, максимум двадцати пяти, все были в угольно-черных чадрах, ниспадавших с голов волнистыми фалдами, и все – в ярких красных галстуках наподобие пионерских. Девушки были очень веселые, их не накрашенные юные лица были живыми и свежими, а командовала ими грузная добродушная женщина заметно старше, в точно такой же чадре.

— А вот и освобожденные женщины Востока! – пошутил Даниил, — Какие интересные у них аксессуары – как пионерские галстуки в СССР. Это же не иранки, верно?

— Да, это не иранки! – подтвердил Хусейн, -Это девушки из Ливана, у них экскурсия. Галстуки нужны, чтобы не потеряться. В больших мечетях и арамгах…харам…как это по-русски – мавзолей! В мавзолее всем женщинам надо быть в чадре. Все вокруг в черной чадре, и потеряться легко.

Они были такие яркие и колоритные, что что Даниил решил их сфотографировать – но Хусейн мягко одернул его:

— Мой друг, пожалуйста, не делай фото.

— Почему? У вас нельзя фотографировать женщин?

Хусейн смутился, словно соображая, как лучше объяснить этот деликатный нюанс:

— Не в этом дело… Это Хизбалла. Они оттуда. Они обычно просят не делать их фото. Безопасность. Конспирация.

Вот это да! Хизбалла, легендарная, таинственная организация, с ее золотыми знаменами, с ее прекрасно-зловещим ореолом! Хизбалла, сводящий нервно стучащие зубы ночной кошмар администрации США! Хизбалла, неуловимый Имад Мугния, взлетевшие на воздух американские казармы! Хизбалла – кулак, колошматящий ваххабитских головорезов! Хизбалла – неутомимый помощник не покоряющихся палестинцев! У Даниила аж дух захватило от того, что она здесь, рядом, на расстоянии вытянутой руки – и в лицо ему словно пахнуло озорным терпким воздухом праздника черной весны.

— Хизбалла? Наш союзник в Сирии? – переспросил он.

— Да, — преспокойно, как о какой-то обыденности, ответил Хусейн, — муж моей сестры сейчас воюет вместе с ними в Сирии. Муж моей сестры – доброволец. Они его фронтовые друзья. Я тоже хорошо знаю их. Они очень хорошие ребята. Они воюют сейчас в Сирии, а ваши, русские самолеты, помогают им в воздухе.

«Да он правильный, крутой парень, этот Хусейн!» — восхитился Даниил.

— Брат Хусейн, а ты женат? – спросил он, и вдруг ему подумалось – может, вопрос не вежлив? Неуместен? Но ему уж очень хотелось расспросить про женитьбу и мехрие.

— Я помолвлен. Как у нас говорят в Иране, намзад. Значит, что наши семьи договорились о браке. Моя невеста ливанка. Она племянница моего хорошего друга. И она тоже из Хизбаллы. Ее родители из Хизбаллы, и она в Хизбалле с самого рождения.

Даниил был так потрясен, что и не знал, что сказать. Он сразу представил себе валькирию в черном хиджабе, неутомимую воительницу в арафатке вокруг шеи, нежно обнимающую автомат, как влюбленная девушка – своего жениха.

— Вау! – вырвалось у него, — Она тоже боец?

Хусейн искренне, по-доброму расхохотался:

— Нет! Она еще учится в школе. Ей 15 лет. Я женюсь на ней, ин ша Аллах, когда она окончит школу. Потом она, конечно, пойдет в университет, и я не буду возражать. Они в Хизбалле не разрешают женщинам воевать.

Hezbollah women4

— Место женщины – дома, с детьми, ждать мужа с войны? – чуть поддел его Даниил, дюже не любивший всякой скрепоносности.

— Это, конечно, самое важное, — заметил Хусейн, — но в то же время они говорят, что женщина должна иметь хорошее образование, хорошую работу. Они помогают женщинам в этом. У них есть специальные программы для этого, они обучают женщин. Их женщины работают в больницах, школах, университетах, СМИ, на телевидении. Это ведь тоже борьба, это джихад слова, информационный джихад. Но на поле боя им не место. Женщина – это цветок, который мужчина должен охранять.

— Ну, ты просто взорвал целый ряд моих стереотипов, — восхитился Даниил, — извини за нескромный вопрос, а что с мехрие? Ты готов заплатить ей такую сумму?

— Нет, у них в Хизбалле это не принято. Там никто так не сходит с ума, как здесь в Иране. Они просят Коран или хадж. Батуль просит зиярат в Кербелу, а вообще она больше пишет мне про любовь. У нас любовь, — сказал он мечтательно, и его лицо как-то по-особенному засветилось, — вообще она знает, что я хочу на войну. Она согласна. Для меня это главное.

— На войну? Добровольцем? – с большим уважением спросил Даниил.

— Да. Я пишу стихи. Для меня война – это как поэзия. Война – это поэзия революции. У вас был поэт революции – Маяковский. Я знаю его стихи. И еще был поэт Светлов. Он писал: «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать. Прощайте, родные. Прощайте, семья. Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Заходящее весеннее солнце по-особенному скользнуло по его красивому профилю, отразившись в светлых, горящих, мечтательных глазах. А он вдохновенно продолжал:

— Это Америка воюет против нас с помощью ДАИШ, Нусры и других террористов. Мы не навязывали миру войну. Мы не хотим войны. Война развязана против нас. Война ужасна, потому что умирает много невинных людей – женщины, дети, старики. Но в этом ужасе есть своя поэзия, своя красота, потому что ты можешь стать шахидом. Шахид – не тот, кто взрывает невинных людей. Это тот, кто воевал и отдал жизнь за Божественную справедливость. Мой герой – Касем Сулеймани. Я, как и он, страстно влюблен в войну. Влюблен, как в девушку, — и он кивнул в сторону щебечущих ливанских девочек в черных чадрах.

— А что эти девчонки делают здесь, в Иране? Путешествуют группой?

— Я думаю, они учатся в Куме на коротких курсах. Кум – это религиозный центр. Из Кума имам Хомейни начинал свою борьбу. В Куме есть много университетов, там много иностранцев. В городе 2 миллиона жителей – и половина иностранные студенты. Не только наш регион – Африка, Европа, даже Америка. Это тысячи студентов! Там изучают Шариат и фикх, то есть исламский закон, политику, ирфан – познание Бога.

— Ух ты! – заинтересовался Даниил, — и сколько они там учатся?

— Долго, много лет, даже десятки лет, — сказал Хусейн, — иностранцам дают общежитие, женатым – квартиру. Там есть много семей из других стран. Есть еще специальные короткие курсы, 2-3 недели, для взрослых людей, у которых работа, семья, которые не могут приехать надолго.

Даниил задумался. На улице, меж тем, стремительно темнело, и сиреневая густота сумерек расползалась над переулком с глинобитными домиками, над которым трепыхали на тревожном и свежем весеннем ветру черные траурные флаги. Зазвучали торжественно-протяжные звуки азана – они словно плыли по ветру, разносясь по загорающемуся огнями городу, будто небесный глас. Приятный, вкусно пахнущий весенний ветер задул чуть живее, и черные флаги стали неистово приветствовать его, словно имама Хомейни, величавой победной поступью спускающегося с трапа самолета, прилетевшего из Парижа после бегства шаха – у Даниила в памяти мгновенно всплыли эти кадры, увиденные им еще в годы залихватской студенческой юности.

Люди заспешили в маленькую мечеть, и Хусейн вежливо и чуть виновато попросил Даниила подождать «буквально 10-15 минут», пока он помолится, походя отметив, что именно в этой мечети имам Хомейни произносил свои важнейшие политические проповеди. Даниил, естественно, не возражал и заверил своего нового друга, что подождет его хоть полчаса, хоть час, чтобы он ни о чем не беспокоился. Это было чистой правдой – столько благоговения он ощутил перед этой здоровой, захватывающе политизированной, нестандартной для него религиозностью Хусейна.

Маленькая, скромная мечеть с железными бирюзовыми колоннами была устлана тонкими, совершенно не роскошными сиреневыми коврами, увешана черными траурными полотнищами и памятными фотографиями из жизни Имама. Неуверенной походкой Даниил прошел вглубь мечеть, словно проникший в закрытую от него комнату кот-диверсант, и скромно примостился в углу, не желая кого-то смущать. Молитву вел степенный человек в белой чалме и коричневой накидке. Мужчины выстроились стройными рядами и синхронно склонялись то в поясных, то в земных поклонах – и вновь выпрямлялись, а слова имама, спокойно-величественные слова из Священного Корана, транслировались через микрофон. Чуть поодаль, за шторой, молились женщины – Даниил видел, как через другой вход заходили стайкой дамы в черных чадрах – и никто не бросил на него, такого, казалось бы, постороннего и неуместного, ни одного косого взгляда.

Внезапно его осенило: он должен сюда вернуться! Короткие курсы! Он возьмет отпуск и приедет сюда на эти две-три недели! Он должен схватиться за эту спасительную веревку, сброшенную ему, безнадежно утопающему, словно откуда-то сверху. Это шанс выбраться совсем в другую жизнь, и он должен за него схватиться! Иначе – конец. Иначе – трясина обывательского болота, вечная Ольга, вечная Зинаида Сергеевна, вечная ипотека, вечная черешня в банках, вечная несуразица быта и вечная пахотня на разживающиеся за счет накруток на лекарства фармкомпании; Даниил жадно вдохнул несколько глотков проникающего из приоткрытой двери мечети тегеранского воздуха, словно приговоренный к утоплению в зловонной, грязной, липучей жиже. Этот загазованный, но такой вольный тегеранский воздух давал ему надежду, и в нем, над неистовыми черными знаменами, словно парил чуть видимый, неуловимый черный ангел, черная Лилит – прекрасная Фереште, его переводчица. Даниил был бы готов без сожаления расстаться с жизнью хоть завтра, если бы ему сказали, что он больше никогда ее не увидит.

Khomeini house8

Хусейн сидел лицом к кибле, поджав под себя ноги, и сосредоточенно перебирал четки, пока Даниил пребывал в этих тревожно-судорожных размышлениях. Успокоенный и улыбающийся, он подошел к нему и сообщил, что он закончил.

На улице уже была густая тегеранская ночь, и повсюду зажглась подсветка – зеленым засияли минареты мечети, золочено-желтым – нарядные витрины магазинов и ожившие кафешки, красным – фары у жужжащих моторами автомобилей, застрявших в вечерних пробках. Хусейн и Даниил шли по переулку с черными флагами по направлению к большому городу, и Даниил тут же выпалил главное: он хотел бы попасть на те самые короткие курсы в Куме.

— Нет проблем! – заверил его Хусейн, — Мое главное место работы – там. Я вообще живу в Куме. Моя семья в Куме. Я вам помогу (Хусейн до сих пор смущенно путался между «ты» и «вы»). Там есть русские группы. Я сам перевожу. И там есть ученый, аятолла Махдави, он долго работал в Москве и преподает прямо на русском.

У Даниила словно все воспарило внутри:

— Это было бы просто здорово! Я уже говорил, что мой отец был татарин, мусульманин. Да, это правда, но только с точки зрения национальности. По факту я вообще не живу по Исламу. Но сейчас у меня возникло сильное и неожиданное желание изучить его получше.

— Ислам не привязан к национальности, — успокоил его Хусейн, — Ислам открыт для всех людей и народов. У нас в университете в Куме учатся и те, кто родился как мусульманин, и кто стал мусульманином. Вторых очень, очень много. Это и мужчины, и женщины. У меня в Куме есть хорошие друзья – русские мусульмане. Мусульманин – это не национальность. Ислам – это понимание Бога и мира, это образ жизни, это способ управления государством…

— Прекрасно! Вот это я и хочу изучить подробнее.

Черные флаги подпрыгивали на играющем с ними ветру, и, хотя они были траурными, для Даниила они были вестниками разливающегося в воздухе ликования – праздника свободы, праздника черной весны. Весны, которая – он это теперь явственно чувствовал – изменит его жизнь бесповоротно…

События в романе происходят в 2015 году.


[1] В 2015 году, в котором происходит действие романа, Фидель Кастро еще был жив.

Михвар. Ось сопротивления