Ванесса Мартин. Западные СМИ и Иранская революция
Данный материал является главой монографии «Создание исламского государства: Хомейни и формирование нового Ирана» Ванессы Мартин, профессора ближневосточной истории в колледже Ройял Холлоуэй Лондонского университета. Автор пытается разобраться в причинах и истоках искаженного и негативного освещения событий Исламской революции в англоязычной прессе, а также выделяет четыре основных этапа революции с точки зрения их подачи в западных СМИ.
Западные СМИ и Иранская революция[1]
Западная пресса в целом подвергается критике за то, как она воспринимает и представляет ислам. Эдвард Саид, в частности, утверждал, что средства массовой информации создают вводящее в заблуждение и чрезмерно упрощенное представление об исламе, которое является субъективным, неточным и основанным на невежественных предрассудках[2]. Под предлогом сбалансированного освещения ислам характеризуется с помощью повторяющихся и порочащих клише. Он особенно критиковал сообщения об Иранской революции как поверхностные и по большей части основанные на такой же скудной информации, ссылаясь на преобладание собственнического, обвинительного отношения и тот факт, что западная пресса отказывалась верить в то, что революция была длительным событием. Он обвинял их в том, что они передают непропорционально большое количество историй о зверствах и казнях[3], отмечал негативный характер большей части освещения и их неспособность представить положительную сторону или проследить отсылки Хомейни к угнетенным и рассмотреть их последствия.
Далее эти идеи были продолжены Среберни-Мохаммади, которая отметила частотность терминов «фанатизм», «терроризм» и «кризис» в отношении исламизма в отличие от «борьбы за свободу» и «приверженности», которые упоминаются в других контекстах, а также непрерывных описаний «мулл в черных одеждах», «Хомейни в тюрбане» и «женщин в черных накидках»[4]. Таким образом, местные обычаи и религиозные практики представляются причудливыми, чуждыми и реакционными. Среберни-Мохаммади, в частности, отметила, что не предпринимаются никакие попытки понять шиизм как религию и традицию большинства иранцев. Иран воспринимался как «потерянная», а не как независимая, но другая страна, претерпевающая очень сложные и радикальные изменения. Действительно, сложившиеся в то время представления прессы придавали революции иррациональный образ, который ее никогда не покидал[5].
Еще одним аспектом освещения западными СМИ незападного мира, который был выделен Германом и Хомским, является то, как некоторые представители прессы обслуживают мобилизацию поддержки финансовых и коммерческих интересов государства и могущественного частного сектора[6]. Конкретный выбор, который делается представителями прессы при распространении информации и комментариев, их акценты и упущения можно полностью понять только применительно к этим вопросам. Таким образом, средства массовой информации поддерживают и защищают экономические, социальные и политические интересы влиятельных групп, доминирующих в государстве и обществе. При этом следует также ожидать, что пресса должна рассматривать иностранные вопросы с точки зрения национальных интересов. Естественно, что их читатели зачастую больше всего озабочены тем, чтобы следить за иностранными репортажами с учетом личных интересов, а также стратегических и коммерческих интересов страны в целом, особенно если события за рубежом могут каким-либо образом повлиять на экономику. Однако необходимо изучать газетные сообщения, чтобы определить, стоит ли за негативной точкой зрения четкое понимание того, что страна, скорее всего, понесет убытки, или же негативное отношение, вызванное возможным финансовым ущербом, преподносится как моральная озабоченность. Конечно, вся эта дискуссия также затрагивает колоссальную проблему западных инвестиций за рубежом и то, как западные страны интерпретируют свои стратегические интересы в других странах – то, что называется неформальной империей. Такие вопросы должны быть оставлены на усмотрение самого читателя, поскольку здесь не место для их изучения.
В исследовании Фонда Раннимеда под названием «Исламофобия – вызов для всех нас» особое внимание уделяется проблемам представления ислама как такового[7]. Исламофобия определяется как «необоснованная враждебность по отношению к исламу» и относится также к практическим последствиям несправедливой дискриминации в отношении мусульман. Исламофобия была проанализирована как совокупность определенных предрассудков, в том числе тенденции рассматривать ислам как нечто монолитное и статичное, нетерпимое к внутреннему плюрализму и дебатам. Его многообразие и динамизм, а также важные различия в мире ислама, воспринимаемые как должное в дискуссиях среди немусульман, игнорируются в восприятии мусульман. Во-вторых, ислам рассматривается как нечто иное и отдельное, как нечто имеющее мало общего или вообще не имеющее ничего общего с неисламским миром в плане человеческого опыта, общих концепций или моральных ценностей. Он воспринимается как нечто герметично изолированное от христианского мира, не имеющее с ним никакого взаимодействия и не оказывающее на него никакого влияния. Третья проблема заключается в представлении ислама как низшего, а не отличного, но равного. Западное «мы», утонченное, прогрессивное, цивилизованное, рациональное, эффективное и несексистское, естественно, превосходит примитивный, неразумный, хаотичный и жестокий мир ислама. Кроме того, ислам статичен, жесток и невосприимчив к изменениям, в отличие от других религий и культурных традиций с их внутренними спорами и разнообразием. В-четвертых, ислам рассматривается как агрессивный враг, религия войны, приверженная насилию и варварству, и столь же безжалостно враждебная Западу, как и во времена Крестовых походов, в которых в значительной степени и коренятся эти взгляды.
В-пятых, реальная угроза возникает, когда ислам выходит из вышеупомянутого окостенелого варварства, чтобы бросить вызов гегемонии Запада в форме фундаментализма, который, поскольку он религиозен и, что еще хуже, является исламским, не может быть современным. Исламская Республика, соответственно, рассматривается как кровавая, нетерпимая и некомпетентная. Наконец, ислам – это не просто религия, а инструмент в руках мстительных аятолл, которые манипулируют им ради стратегических, политических и военных преимуществ, чтобы контролировать Иран и угрожать западным интересам.
Прежде чем рассматривать, в какой мере эти взгляды получили отражение в английской прессе во время революции, следует вспомнить, что у прессы есть определенные заботы, которые, к лучшему или худшему, она привносит в любую ситуацию. В данной статье у нас нет возможности для рассмотрения некоторых наиболее очевидных из этих забот, таких как войны за тираж и необходимость привлечения читателей с помощью драматизации событий, но необходимо изучить ценности и концептуальный подход СМИ[8]. Одной из наиболее важных проблем является осознанная необходимость защиты прав и свобод личности от посягательств государства и коллектива. Индивид участвует в жизни общества, но на своих собственных условиях и действуя в соответствии с общественными интересами, как он их видит. Таким образом, пресса бдительна и боится всего, что она воспринимает как угрозу правам человека. Точно так же они стремятся сохранить понятие разнообразия в качестве противовеса любому давлению ради склонения к конформизму.
Будучи частью одной и той же системы ценностей, представители прессы особенно озабочены ее свободой, подозрительны и настороженны, поддерживая эту свободу в интересах обеспечения прав человека и подотчетности правительств как в западном, так и в незападном мире. Они также склонны выражать недовольство всеми формами экстремизма, в том числе по поводу проявления догматизма и иррациональности вместо компромисса, терпимости и умеренности, которые способствуют гражданским свободам.
Одна из самых серьезных проблем, с которой сталкиваются средства массовой информации – это проблема источников. Журналисты собирают новости из источников, за которыми они следят, и берут интервью. Часто они становятся чрезмерно зависимыми от них и, следовательно, менее защищенными от информации, которую они получают. Поскольку журналисты должны соблюдать сроки, соображения удобства является еще одним фактором, заставляющим многих искать то небольшое количество источников, которые они могут в дальнейшем передавать друг другу. Журналисты могут не обращать внимания на то, что у источников могут быть свои интересы, которые они не будут неестественным образом продвигать. Они могут быть избирательны по отношению к информации, которую они предоставляют, и стремиться обнародовать свою собственную идеологическую точку зрения.
Вопрос об источниках связан с вопросом о классе. Читатели более дискурсивных газет, как правило, относятся к среднему классу по своим политическим взглядам и интересам. Журналисты часто имеют сходный статус и точку зрения со многими из своих читателей, особенно по иностранным делам. Когда они находятся в командировке за границей, они не случайно находят наиболее красноречивую и доступную точку зрения среди представителей среднего класса, людей с ценностями, во многом сходными с их собственными. Если нужно добраться до тех, кто имеет другое, более бедное социальное происхождение, и лидеров с взглядами, далекими от либеральной и социалистической светской демократии, это может отнимать больше времени и быть более затруднительным, а также проблематичным с языковой точки зрения. Таким образом, существует определенная тенденция к тому, чтобы иностранные новости освещались не только с точки зрения западных финансовых интересов, но и с точки зрения, в конечном счете, западного среднего класса. Это делает важным для историка, имеющего больше времени и возможности оглянуться назад, попытку представить точку зрения и других групп.
Имея в виду эти соображения, следует также отметить, что различные фазы революции были разныи в их изображении западной прессой. Например, в начале 1978 года наметилась тенденция представлять Хомейни и других представителей духовенства в более дружественном свете по сравнению с шахом, учитывая репутацию последнего в вопросе прав человека. К середине 1979 года, по мере роста цензуры, сообщения стали гораздо более негативными. Таким образом, освещение этих событий в прессе делится на четыре этапа: месяцы, предшествовавшие революции (январь-август 1978 года); прелюдия (сентябрь-декабрь 1978 года); сама революция с отъезлом шаха и возвращением Хомейни (январь-февраль 1979 года); и первые месяцы существования Исламской Республики (март-ноябрь 1979 года). После захвата американского посольства в ноябре 1979 года пресса стала одинаково негативно относиться к режиму Хомейни в ответ на его антизападную полемику из сочувствия к американскому персоналу, взятому в заложники.
Небританские читатели, возможно, пожелают обратить внимание на политический аспект различных национальных газет, упомянутых нами: The Guardian – либеральная газета; The Observer – воскресная газета, либеральная; The Times – правоцентристская газета (не издавалась большую часть рассматриваемого нами периода из-за забастовки); The Telegraph – правая, консервативная газета; The Economist – еженедельная газета, адресованная в основном деловому миру; The Daily Express и The Daily Mail – популярные консервативные газеты; The Sun и The Daily Mirror – таблоиды.
Фаза I: Месяцы, предшествующие революции
Репортажи о событиях на первом этапе были в целом сбалансированными, хотя и не очень широко освещали Хомейни, тогда еще находившегося в Наджафе. Например, газета The Guardian в апреле упомянула Шариатмадари, Базаргана и Форухара в качестве лидеров оппозиции[9]. Хотя в репортажах делалось некоторое различение между Шариатмадари и Хомейни, существовала общая тенденция рассматривать духовенство как одну группу интересов или блок, именуемый «муллами». Журналисты были немного смущены первой встречей с этими бородатыми людьми в тюрбанах, а The Observer в мае описал Шариатмадари как «свидетеля Иеговы»[10]. The Observer также был поражен тем, что религия должна играть какую-то роль в политике: «протест, охвативший Иран в этом году, прежде всего, подпитывается проповедью»[11]. Далее он отмечал, что оппозиция шаху носила зачаточный и неорганизованный характер, а позднее выражал озабоченность среднего класса по поводу «контроля мулл над толпой», воспринимая протест как вызов секуляризму[12].
Газета «Санди Таймс» в августе высказала мнение, что оппозиция возникла из «традиционных и социальных убеждений, представленных «черным» элементом, который всегда выступал против программы шаха»[13]. В нем цитировалось мнение «большинства наблюдателей», согласившихся с тем, что первопричиной являются последствия западных технологий и упадка. Однако в других газетах отмечалось, что причиной демонстраций стали социальные проблемы как в сельских, так и в городских районах; они были выражением недовольства, большая часть которого имела мало общего с религией и усугублялась слишком стремительной модернизацией[14]. Проявив редкое понимание роли Запада в возникшем недовольстве, Times прокомментировала, что одним из примеров непопулярной политики шаха было игнорирование Конституции и продажа страны за бесценок Западу[15]. В The Observer было несколько убедительных замечаний по поводу затруднительного положения либералов. Антисекуляризм, говорилось в газете, «глубоко беспокоит умеренно-либерального иранца. Несмотря на то, что ему никогда не было так хорошо – что, обычно, и объясняет, почему он является либералом, а не радикалом – он знает, что в Иране многое обстоит неважно»[16].
Фаза II: сентябрь-декабрь 1978 года
Внимание СМИ к Ирану стало нарастать после кровавого подавления демонстрации на площади Жале 8 сентября. Правая пресса обнаружила, что свои силы объединили сразу два их жупела. «Вдумчивые персы, — заявил Telegraph, — обеспокоены. Они опасаются, что религиозно мотивированные муллы возглавляют откровенно левое движение, которое они могут оказаться не в состоянии контролировать»[17]. Позднее эта газета посетовала на то, что модернизация Ирана привела к возрождению «шиитской церкви»[18], но также отметила последствия коррупции и социальных потрясений.
The Mirror в ноябре изложила проблемы религиозно-радикального альянса несколько более решительно: «Судьба иранского шаха и его Павлиньего трона находится в руках бородатого религиозного старца и десятков тысяч бунтующих студентов»[19]. Далее в репортаже описывалось, как студенты, движимые леваческими настроениями, требовали полной демократии, в то время как «мулла Хомейни взывает к правому крылу».
Осенью газеты все еще в целом называли «мулл» одной группой, путали их взгляды и ставили во главу угла Шариатмадари[20]. К ноябрю, после того как Хомейни прибыл в Париж, они начали проводить различия и признавать, что Хомейни был более влиятельным. The Economist в комментарии отметил, что он не представляет альтернативы шаху[21]. «Таймс» изложила разногласия между улемами, следующим образом сообщив о мнении некоего «умеренного» священнослужителя по поводу Хомейни: «Как считают в Куме, похоже, что его длительное изгнание обострило его политическую риторику, но изолировало его от практических нужд повседневной жизни в Иране»[22].
Сообщалось, что Хомейни призвал к «священной войне» против шаха, «не соблюдая договоренности о том, что эта позиция должна быть прояснена и подтверждена всеми другими аятоллами».
Теперь пресса предпринимает все больше усилий, чтобы понять религиозную и социальную подоплеку событий в Иране. «Таймс» опубликовала длинную статью Эдварда Мортимера как эксперта по исламу, в которой разъяснялась доктринальная позиция суннитов и шиитов и проблемы, которые ислам представлял для перспектив светского Запада[23]. Чарльз Дуглас Хоум попытался объяснить эту тему в более понятных для британцев выражениях: «Мечеть в жизни обычного иранца – это нечто среднее между нонконформистской часовней и рабочим клубом. Это зачастую единственная форма общественных собраний; она предоставляет более качественные социальные услуги, чем государство»[24].
Пресса, естественно, осознавала экономические последствия возможной революции и в целом выражала опасения по поводу ее коммерческих последствий. The Economist, как классический образчик корыстных интересов, замаскированных под моральные аргументы, дал следующий комментарий: «Как может выживание недемократичного самодержца способствовать развитию свободы? Жесткий ответ: если это шах Ирана. По мнению этой газеты, если шах со всем его блеском и всеми его недостатками выживет в качестве хозяина Персии, это будет в интересах Ирана и всего западного мира, для которого эта страна так важна»[25].
К декабрю британская пресса советовала шаху быть «великим патриотом» и из уважения к «первостепенным западным интересам» уступить место своему сыну[26]. Punch (сатирический журнал) пролил свет на все эти неприятности. В нем сообщалось, что за разоблачением того, что кембриджский Омар Хайям был подделкой, последовало обнаружение подлинной современной рукописи, и цитировалось: «Проснитесь, ибо доктор Дэвид-Не-Слишком-Умный [Дэвид Оуэн, министр иностранных дел из партии лейбористов] присоединился к Элдону Гриффитсу и правым, и вот! Шах, похоже, за одну ночь стал свободолюбивым парнем. Мечтая о Тегеране, где летают пули, они услышали настойчивый голос со стороны Миллбанка: «Проснитесь, ибо есть танки «Чифтейн», которые можно продать, и один человек, который, слава Богу, готов купить их»[27].
Вторая главная забота прессы была, конечно, стратегической. Telegraph с облегчением отметил, что «Хомейни не был естественным союзником России»[28]. Газета Guardian писала, что Запад и коммунистический блок имели мало влияния в Иране, и что Советский Союз был обеспокоен наличием у его границ «полурелигиозного фанатизма»[29]. К этому добавили: «Как и в Северной Ирландии, где термины «католик» и «протестант» — это не более чем условные обозначения двух общин, так и в исламском мире в настоящее время имя Мухаммада считается обязательным во всякого рода политических, культурных и этнических конфликтах».
The Economist отметил, что «режим мулл правого фланга» сделает из страны, которую Америка и Россия отчаянно хотят видеть стабильной, дико непредсказуемую экономическую и политическую шишку, сидящую на иссекающей бочке нефти»[30]. В Express также была выражена озабоченность нефтяными и западными интересами, что частично свело проблему к ускоренной индустриализации и надежде, что шах вернет «мусульманское большинство» на свою сторону[31]. Telegraph сообщала, что доктор Лунс, генеральный секретарь НАТО, сказал:
«Беспорядки в Персии, которая имеет общую границу с Турцией, могут … «подорвать партнерство Турции с Западом и НАТО». В Высшем штабе союзных войск в Европе офицеры выражают даже большую тревогу по поводу установления республики в Персии.
Не только потому, что это может поставить под угрозу поставки сырой нефти в Европу и Японию. Что еще более важно, это могло бы дать Советскому Союзу контроль над сухопутным поясом с севера на юг Европы и Азии и, что так же вредно для Запада, доступ к использованию теплых морских портов в Индийском океане»[32].
В то же время комментаторы левого и правого толка атаковали друг друга. В своем октябрьском письме в газету «Таймс» Фред Холлидей жаловался на попытки правого Лорда Чалфонта дискредитировать левые взгляды и на инсинуации с его стороны: «Критикуя Иран и его новообретенных друзей в Пекине, он просто действует как агент Москвы.
Однако реальная проблема заключается в том, что подавляющее большинство иранцев непримиримо настроены против шаха. Они издеваются над трусливыми разоблачениями об Иране, которые Лорд Чалфонт уже много лет публикует в «Таймс»[33].
Фаза III: январь-февраль 1979 года
С началом самой революции Хомейни, наконец, вышел на первый план в сообщениях британской прессы. The Mail называла его «голосом масс», но беспокоилась о его ксенофобии[34]. The Guardian вовсе не была оптимистична: «В центре событий находится старик, который находился за пределами Ирана в течение 14 лет и еще более старомоден, чем можно было бы предположить, например, он никогда не пользуется телефоном»[35]. Затем она сообщила о «недостатке у него реализма, высокомерии и авторитаризме» и добавила:
«Также верно, что большинство религиозных лидеров, являющихся коллегами Хомейни, некоторые из которых сотрудничают с правительством Бахтияра, завидуют его статусу. Но неизбежная эрозия Хомейни не может произойти, пока он не осуществит власть».
Это вызывает вопросы об источниках их корреспондента. Однако несколько дней спустя явное погружение в тему привело к более проницательному анализу:
«Отчасти отсутствие интереса у прозападных иранцев ко всей той стороне их национальной жизни, которую представляет мечеть, с ее собственными образовательными учреждениями и интеллектуальной эволюцией, превратило Хомейни в совершенно темную фигуру, которой он все еще является в мире Северного Тегерана … мышление Хомейни является продуктом давней традиции мечети, защищавшей Иран и ислам от иностранного вторжения. «Он, — сказал один из дипломатов, — одновременно очень традиционная и очень современная фигура»[36].
Далее сообщалось о его акценте на социальной справедливости – об этом редко упоминалось в репортажах британской прессы. Газета проницательно добавила, что Хомейни отказался от основной шиитской концепции государства, создающего условия для того, чтобы граждане были хорошими мусульманами, ради того, чтобы следовать гораздо более активной и всеохватной цели.
В одном из более поздних номеров Guardian обратила внимание на проблемы интерпретаторов Хомейни, выступавших в роли посредников между ним и «в значительной степени христиански-ориентированной прессой»[37]. Он также отметил, что многие сторонники Хомейни примкнули к нему благодаря Шариати[38]. Хотя симпатии этой газеты неявно были на стороне Бахтияра, в этом она была одинока в британской прессе, она проявляла настойчивую осведомленность о других взглядах, помимо взглядов элиты Пехлеви и прозападного среднего класса. В январе она говорила о «простых людях, которые просто следуют за своим лидером»[39]. В феврале, сообщая об обеспокоенности современного среднего класса, газета указывала на то , что «таких сомнений не было у огромных толп рабочих и среднего класса, выстроившихся вдоль маршрута Хомейни от аэропорта»[40]. Вскоре после этого: «Хомейни одним мощным ударом народной власти перевернул разрушенную структуру правительства и руководства военных»[41].
В том же издании была помещена статья Альтафа Гаухара, в которой он пытался объяснить читателям третий мир. «Происходящее сегодня в мусульманском мире на самом деле ничем не отличается от борьбы за перемены в остальном третьем мире». Гаухар далее сказал, что движение Хомейни продемонстрировало «безошибочную способность выражать внутренние исламские чувства народа, вызванные не теологическими спорами, а несправедливостью предыдущего режима и убежденностью в том, что Исламская Республика принесет независимость, справедливость и равенство … К сожалению, все движение в Иране рассматривается в западных СМИ с точки зрения его влияния на политические и коммерческие интересы Великобритании и США, а не с точки зрения людей, участвующих в этой борьбе».
У Telegraph тоже были кое-какие соображения. Назвав падение Бахтияра самым сокрушительным поражением для западного влияния и престижа на Ближнем Востоке со времен Суэцкого кризиса, он рассмотрел стоявшие за этим причины: «То, что символизировал и в конечном итоге развязал аятолла, было низовым отторжением западной культуры шиитским мусульманским крестьянством, недавно оторванным от корней и перенесенным в города. Программы модернизации и либерализации шаха рассматривались ими как вестернизация, унижение их собственных исламских ценностей … Инфляция, чрезмерно амбициозные планы и коррупция, которые были неотъемлемой частью нового Ирана, все это способствовало падению шаха … Западные посольства в Тегеране были плохо информированы о развивающейся ситуации не столько потому, что они не хотели ее видеть … Важность коррупции как фактора создания антизападных – и антишахских – настроений слишком часто отвергалась»[42].
Другими словами, пренебречь беспристрастной оценкой вопроса с разных точек зрения – значит пренебречь интересами страны, которой вы служите, и аналогичным образом неспособность исследовать различные точки зрения также не соответствует задаче историка.
Тем временем в Mail процветала исламофобия. Сравнивая Хомейни и папу Иоанна Павла II, она выразила свое беспокойство по поводу роста фундаменталистского ислама. «Чартерные реактивные самолеты доставляют десятки миллионов мусульманских паломников в Мекку и другие святые места, откуда они возвращаются ревностными фундаменталистами»[43]. Далее она продолжает:
«Иранские мусульмане в основном являются шиитами. Они составляют угнетенное меньшинство в исламе. Они привносят в свою веру дух нонконформизма, разрушительного противостояния, святого фанатизма и свирепой доктринерской склочности. Это экзальтированный милленаристы, которые ждут таинственного второго пришествия. Аятолла Хомейни – шиитский экстремист. Он верит, что дух Аллаха движется через толпы и придает божественный авторитет его действиям».
The Economist смотрела на происходящее с нарастающим раздражением. Комментируя, что главная сила Хомейни заключалась в его отказе идти на компромисс (но не указывая на то, что некоторым оправданием для этого была народная поддержка), она заметила: «У того, чтобы иметь дело непосредственно с престарелым священником, сколь унизительным это ни было, а не с его агентами, есть свои преимущества»[44]. Издание продолжало верить в способность армии подавить народное восстание и с щегольским презрением относилось к назначению Базаргана премьер-министром «в школьном актовом зале в одном из самых захудалых, почти трущобных районов Тегерана. Улицы вокруг наполнились потоками женщин в черных одеждах, распевающих политические песни»[45].
По стратегическому вопросу The Observer исследовала политику США и сообщала, что публичная поддержка правительством шаха была постоянной, хотя и несколько двусмысленной. Она опубликовала репортаж о пресс-брифинге с президентом Картером: «Означает ли это, что вы хотите, чтобы шах оставался монархом? – спросил репортер. «Я не собираюсь обсуждать с вами теологию», — ответил Картер[46].
Фаза IV: март-ноябрь 1979 года
На данном этапе пресса все больше узнавала об антизападных взглядах Хомейни и склонялась к сочувствию правительству Базаргана. Она критиковала референдум по вопросу о том, должна ли существовать Исламская Республика, как слишком упрощенный. В апреле газета Telegraph довольно безрадостно сообщала, что Хомейни и его «фанатики» изолируются от правительства Базаргана и других аятолл, и все большее число людей разочаровывается в них[47]. Однако в газете также отмечались попытки Хомейни упорядочить ситуацию и взять под контроль фактически автономные народные «комитеты». Источники в прессе по-прежнему явно принадлежали к преимущественно светской оппозиции, и этот факт действительно был зафиксирован в июньском докладе Guardian, в котором цитируются слова «светских лидеров» о том, что «мечеть зашорена и ей все больше не достает религиозной терпимости»[48]. Telegraph представляла Хомейни и его Революционный совет как принимающих произвольные решения, которые навязывались зачастую под дулом пистолета, но, по крайней мере, дополняла это статьей, в которой Иран обвинял Великобританию в том, что она не поставляла танки, которые на самом деле были доставлены[49]. Она также объявила, что Хальхали назначил цену за голову шаха, но обещал отменить смертный приговор Фарах, если она его исполнит.
Можно сравнить ситуацию с США, где журнал Time в марте свалил в своем репортаже в одну кучу порки за супружескую измену, казни за гомосексуализм, пламенных шиитов, рвущихся к власти, женщин, вынужденных носить вуали, и разные другие негативные моменты[50]. С другой стороны, в июле он представил необычайно проницательный и хорошо информированный репортаж о прошлом и взглядах Хомейни, в частности о его озабоченности социальной справедливостью и основными удобствами для бедных, а также о его отвращении к иностранному вмешательству; репортаж был основан на интервью с его бывшими учениками Джавадом Бахонаром и Мехди Хаэри[51].
Telegraph время от времени следила за женским вопросом. В марте она сообщила об обращении Хомейни к нескольким тысячам женщин в Куме и его заверениях в том, что женщины имеют право инициировать развод в соответствии с исламскими законами. Она также упомянула о шагах, которые он предложил предпринять для ликвидации западного культурного влияния, и отметил, что это будет означать конец совместного обучения и смешанных пар в теннисе[52]. Она вернулась к этому вопросу в октябре, когда рассказала в репортаже о мнении Хомейни по поводу того, что иранские женщины, желающие развестись со своими мужьями, могут сделать это только в том случае, если они объявят до вступления в брак, что сохраняют за собой право возбуждать судебное разбирательство.
В апреле The Observer опубликовал длинную и необычайно разборчивую статью о женщинах, написанную Кэтрин Уайтхорн. Она указала, что в некоторых отношениях к женщинам в Исламской Республике относились более корректно, чем при шахе; они являлись важной частью Иранской революции и были уверены в своей роли. Она обсудила точку зрения противников вуали, но также высказала альтернативное мнение о том, что чадра была символом, рассматриваемым как наделение женщины естественным достоинством. В то время, когда британская пресса редко высказывалась по этому поводу, она сказала, что революция была связана не столько с политической теорией, сколько с национальной идентичностью: «Женщины считают себя сердцем ислама. Они ненавидят Запад и ненавидят, когда их судят по внешности»[53].
К первому проекту Конституции, опубликованному в июне, британская пресса отнеслась скептически, а The Economist высказала мнение, что его однопалатный парламент будет так же подвержен манипуляциям, как и в прошлом[54]. С августа, после создания Революционной гвардии (КСИР – Иран-1979) и введения все более жестких правил цензуры, британские газеты, очевидно, были озабочены свободой выражения мнений и еще более сочувствовали светским и либеральным взглядам, The Guardian сравнивала «новую культурную революцию» с шахской революцией. Вместе с тем она отметила высокую явку на выборах в Ассамблею экспертов и то, что не было выявлено «широко прогнозируемых прогулов и апатии», равно как и серьезных нарушений[55]. The Telegraph также сообщал, что, несмотря на подавление левых, «нет никаких сомнений в том, что в глазах иранской общественности Исламская революция по-прежнему пользуется бесспорно массовой поддержкой»[56].
Mail, напротив, опубликовала карикатуру на Хомейни с винтовкой в руках, стоящего у кладбища, полного крестов (sic), и говорящего: «Я приближаю свой народ к Богу»[57]. Экономист заметил, что «будучи аятоллой, знамением Аллаха, он не может, как любой политик-трудяга, прибегнуть к фальсификации выборов, не потеряв своего нимба»[58]. Она по-прежнему критиковала жесткое правление «небольшой группы мракобесных священнослужителей», у которых не было ни знаний, ни опыта, чтобы управлять страной. Когда в октябре был опубликован окончательный проект Конституции, британская пресса встретила его с тревогой, а газета The Telegraph высказала мнение, что «короче говоря, аятолла и его преемники, будь то отдельные богословы или духовные советы, смогут делать все, что им заблагорассудится, не подвергаясь никакому конституционному контролю»[59].
Несмотря на практически аналогичную ноту критики, осенью 1979 года британская пресса сохраняла некоторую отстраненность по отношению к режиму вплоть до захвата американского посольства и взятия заложников. С этого момента ее освещение неожиданно стали совершенно резким и негативным. Когда группа иранских студентов проявила сочувствие к захватчикам заложников у здания посольства США в Лондоне, газета The Sun, которая, за исключением нескольких репортажей, преимущественно фактического характера, в основном проигнорировала революцию, тут же бросила в них камень, сказав: «Отправьте их домой».
«Это свободная и толерантная страна. Однако свобода – это не лицензия. Эти студенты – гости Британии и находятся здесь, чтобы воспользоваться возможностями наших великих учебных заведений»[60].
* * *
Выдерживает ли критика Саида проверку? Ответ должен заключаться в том, что в значительной степени выдерживает. Как показывают некоторые из приведенных выше примеров, многие сообщения были субъективными, неточными, предвзятыми и поверхностными. Была тенденция видеть в Хомейни лишь временщика у власти, было собственническое и обвинительное отношение, и прежде всего много негативизма. Как указывает Среберни-Мохаммади, часто упоминались тюрбаны и бороды, а также женщины в черных одеждах, превращающие шиизм в образ фанатичного Другого. Эти газеты, чьи читатели имели серьезные деловые интересы, особенно рьяно критиковали революцию и больше симпатизировали шаху во время его ухода и системе Пехлеви, подтверждая точку зрения Германа и Хомского.
Исламофобия, действительно, очевидно проявлялась в том, что ислам, и «муллы» были представлены как монолитные и статичные, хотя с течением времени более опытные журналисты набрались экспертных знаний и попытались провести различие между различными исламистскими взглядами. Есть много примеров того, как исламский Другой рассматривался как нечто низшее, примитивное, жестокое и агрессивное.
С другой стороны, пресса готовила репортажи для читателей, живших в стране, чьи основные экономические и стратегические интересы (в Персидском заливе) оказались под угрозой. Они столкнулись с движением, которое изначально было настроено враждебно по отношению к этим интересам и вполне могло быть истолковано как угрожающее им; более того, это было движение, которое не придавало той же ценности свободе печати и правам личности, как это было принято в западном государстве. Кроме того, наследие Просвещения – это постоянное подозрение в отношении политически активной религии. Репортажи также отличались разнообразием, причем либеральная пресса прилагала все больше усилий, чтобы отметить различные точки зрения, и все лучшие газеты в то или иное время публиковали хорошо информированные статьи.
На самом деле, пресса придавала слишком большое значение исламскому облачению ситуации. Проанализировав некоторые политические, социальные и экономические проблемы на раннем этапе, они не смогли учитывать их дальше, по мере развития событий. Они чтили традиции, но не смогли разглядеть современность. Прежде всего они были слишком зависимы от источников, в основном западных и связанных со средним классом, от элиты режима Пехлеви и западной интеллигенции. Они не смогли отразить исламские взгляды, взгляды других социальных групп и даже левых, как религиозных, так и светских. В результате негативное впечатление от погружения в хаос во главе с фанатичными бородатыми старыми муллами остается распространенным и по сей день. Тогда и сейчас Иран был и остается страной, идущей вперед в соответствии со своими собственными сложными политическими ценностями и повесткой дня.
Ванесса Мартин
Источник: VANESSA MARTIN, Creating an Islamic State: Khomeini and the Making of a New Iran (London and New York: I. B. Tauris, 2000). pp. 174 – 187.
[1] Я благодарна Хизару Х. Ансари за советы по поводу литературы и идеи, имеющиеся в этом разделе. Шарлотта Эдвардс оказала огромную помощь в сборе материала. Я широко использовала коллекцию газетных вырезок Маниже Кия-Нежад в Библиотеке иранских исследований в Эктоне, а также Национальную коллекцию периодических изданий в Британской библиотеке в Коллиндейле и Библиотеку исламских исследований в колледже Селйоук (Бирмингем). Мы высоко оценили помощь сотрудников упомянутых библиотек.
[2] E. Said, Covering Islam (London, 1981).
[3] Ibid., pp. 105–6.
[4] A. Sreberny-Mohammadi, ‘Global News Media’ in J. Downing, A. Mohammadi and A. Sreberny-Mohammadi (eds), Questioning the Media (1990), p. 436.
[5] Y. Richard, in Digard, Hourcade and Richard, Iran, p. 155.
[6] E. S. Herman and N. Chomsky, Manufacturing Consent (New York, 1988).
[7] The Runnymede Trust, Islamophobia – a Challenge for Us All (London 1997); see in particular pp. 5–6.
[8] См.: H. J. Gans, Deciding What’s News (London 1980).
[9] The Guardian, 5 April 1978.
[10] The Observer, 28 May 1978.
[11] The Observer, 16 April 1978.
[12] The Observer, 28 May 1978.
[13] The Sunday Times, 13 August 1978.
[14] The Times, 11 May 1978; The Observer, 16 April 1978.
[15] The Times, 11 May 1978.
[16] The Observer, 11 May 1978.
[17] Daily Telegraph, 8 September 1978.
[18] Daily Telegraph, 9th September 1978.
[19] Daily Mirror, 7 November 1978.
[20] См.: Daily Telegraph, 9 September 1978, 14 September 1978.
[21] The Economist, 11 November 1978.
[22] The Times, 25 November 1978.
[23] The Times, 24 November 1978.
[24] The Times, 24 November 1978.
[25] The Economist, 16 September 1978.
[26] The Times, 29 November 1978; The Guardian, 5 December 1978.
[27] Punch, 15 January 1979.
[28] Daily Telegraph, 28 December 1978.
[29] The Guardian, 28 December 1978.
[30] The Economist, 16 September 1978.
[31] Daily Express, 7 November 1978.
[32] Daily Telegraph, 5 December 1978.
[33] The Times, 26 October 1978.
[34] Daily Mail, 29 January 1979, 2 February 1979.
[35] The Guardian, 15 January 1979.
[36] The Guardian, 30 January 1979.
[37] The Guardian, 29 January 1979.
[38] The Guardian, 30 January 1979.
[39] The Guardian, 20 January 1979.
[40] The Guardian, 2 February 1979.
[41] The Guardian, 12 February 1979.
[42] Daily Telegraph, 12 February 1979.
[43] Daily Mail, 8 February 1979.
[44] The Economist, 3 February 1979.
[45] The Economist, 10 February 1979.
[46] The Observer, 7 January 1979.
[47] Daily Telegraph, 16 April 1979.
[48] The Guardian, 6 June 1979.
[49] Daily Telegraph, 8 June 1979.
[50] Time, 13 March 1979.
[51] Time, 16 July 1979.
[52] Daily Telegraph, 7 March 1979.
[53] The Observer, 22 April 1979.
[54] The Economist, 22 June 1979.
[55] The Guardian, 4 August 1979.
[56] Daily Telegraph, 26 September 1979.
[57] Daily Mail, 20 August 1979.
[58] The Economist, 8 August 1979.
[59] Daily Telegraph, 16 October 1979.
[60] The Sun, 8 November 1979.