Гарбзадеги (западничество)
Гарбзадеги (перс. «поражение Западом», «одержимость Западом», «эпидемия западничества», غربزدگی) – персидский термин, один из ключевых концептов общественно-политической мысли и социокультурного дискурса современного Ирана, который по-разному переводится в других языках, подразумевая негативное воздействие вестернизации на традиционную культуру и сознание мусульманских обществ и стран третьего мира в целом.
Западные переводчики предлагали разные варианты перевода, в той или иной степени отражающие медицинско-патологический аспект этой метафоры: “Westoxification” (букв. отравление или интоксикация Западом), “Westitis”, “Euromania” или “Occidentosis”. Термин изначально использовался для обозначения потери иранской культурной идентичности в результате некритичного принятия и имитации западных моделей и критериев в образовании, искусстве и культуре, ведущего к превращению Ирана в пассивный рынок для западных товаров и пешку в западной геополитике.
Выражение было впервые придумано в 1940-е гг. Ахмадом Фардидом, профессором философии Тегеранского университета, и получило широкое распространение после публикации в 1962 году книги Джалала Але-Ахмада “Гарбзадеги”. В понимании Фардида, опиравшегося на концепцию “технологической философии” Хайдеггера, термин обозначал гегемонию древнегреческой философии, но его более поздняя интерпретация, популяризированная Але-Ахмадом, вышла далеко за рамки философии и стала обозначать более широкий социокультурный феномен, порожденный культурным шоком от насаждавшейся шахским режимом ускоренной вестернизации, который смутно ощущали все слои иранского общества 1960-1970-х годов, и термин стал наиболее лаконичным выражением этого коллективного переживания.
Але-Ахмад описывает поведение иранцев в ХХ веке как “пораженное духом западничества” (гарбзаде). В этом выражении содержалась игра слов, основанная на двойном значении “пораженный” (заде) в персидском языке, что означало одновременно «быть пораженным болезнью» или «быть ужаленным насекомым», а также «быть влюбленным и ослепленным”. Джалал Але-Ахмад пишет: «Я говорю, что гарбзадеги подобна холере [или] обморожению. Но нет. Она зловредна настолько же, насколько зловредны пилильщики (насекомые-вредители – Иран-1979) на пшеничных полях. Вы когда-нибудь видели, как они заражают пшеницу? Изнутри. Кое-где есть здоровая кожа, но это всего лишь кожа, совсем как панцирь цикады на дереве.”
Але-Ахмад утверждал, что Иран должен получить контроль над машинами и стать производителем, а не потребителем, хотя, преодолев однажды чуму западничества, он столкнется с новой болезнью – тоже западной – “пораженностью машинами”. “Душа этой дьявольской “машины” [должна быть] помещена в бутылку и предоставлена в наше распоряжение … [Иранский народ] не должен служить машинам, захваченным ими, поскольку машина – это средство, а не цель.”
Более высокая производительность иностранных машин опустошила местные ремесленные производства Ирана и превратила его в непродуктивную потребительскую экономику. “Эти города – просто блошиные рынки, торгующие европейскими промышленными товарами … В мгновение ока вместо городов и деревень у нас будут кучи трухлявых машин по всей стране, все они точно такие же, как американские “свалки”, и каждая размером с Тегеран.”
Але-Ахмад считал, что единственным элементом иранской жизни, не затронутым гарбзадеги, была религия. По его мнению, именно шиитский ислам в Иране обладал самобытностью и был способен приводить людей в движение.
Он также полагал, что светские интеллектуалы не способны эффективно выстраивать подлинно иранскую современность. С этой целью он выдвинул концепцию “возвращения” к исламской культуре, которая является подлинной и самобытной. Эта идея определяла основной настрой большей части политических сил, задействованных в народных протестах 1978 года в Иране, и, в конечном счете, вылилась в стремление к идеалу «исламского правления», которое в 1979 году практически стало предметом консенсуса для антишахской оппозиции.
Термин «гарбзадеги» оказался настолько универсальным и ёмким, что продолжил существование и после победы Исламской революции, оказавшись созвучным призывам нового лидера Имама Хомейни к “самодостаточности” и дискурсом борьбы против «западной культурной экспансии» следующего Верховного лидера Сеед Али Хаменеи (с 1989).