Тегеранский базар при режиме Пехлеви и Исламской Республике. Ч. 2. Исламская Республика
Тегеранский базар всегда играл ключевую роль в экономике и городском пространстве Ирана. Традиционный слой торговцев базара был, наряду с шиитским духовенством, одним из главных элементов в исламском оппозиционном движении 1960-1970-х годов, которое привело к победе Исламской революции 1978-1979 годов и созданию Исламской Республики. Этот материал представляет собой фрагмент монографии «Базар и государство в Иране. Политика Тегеранского базара» (2007) Аранга Кешаварзияна. Автор материала пытается ответить на вопрос, почему при направленной против торговцев базара политике режима Пехлеви Тегеранский базар сохранил свои кооперативные иерархии, которые создавали чувство общности, дисциплинировали членов группы и распределяли ресурсы без какой-либо централизованной структуры, способной принимать обязательные решения? Почему политика режима Пехлеви не смогла подорвать структуру базара, в то время как программы возникшей после него Исламской республики подорвали эту группу, которая помогла привести ее к власти? Чтобы ответить на эти вопросы, он сосредоточился на трансформации отношений между государством и базаром за последние полвека. Именно политика государства привела к парадоксальному результату – стабильному, процветающему и политически мощному базару при «модернизирующемся» режиме Пехлеви и деградирующему и политически неэффективному базару в условиях Исламской республики.
За последние четыре десятилетия зависимость Ирана от нефти не уменьшилась, и его положение в мировой экономике существенно не изменилось. Экономика по-прежнему базируется на экспорте нефти (более 90% экспортных поступлений приходится на нефтепродукты; данные 2007 г. – Иран-1979), и государственный бюджет опирается на эту ренту. Более того, индексы современности также соответствуют сопоставимым тенденциям предыдущих десятилетий. Что изменилось со времен революции, так это режим и его подход к базару. Ученые и народная молва утверждают, что Исламская республика, особенно доминирующие в ней консервативные фракции, установила тесные и взаимовыгодные отношения с классом базарных торговцев[1]. Во-первых, аналитики утверждают, что существовала некая предрасположенность к сотрудничеству между базаром и духовенством («Союз мечети и базара»), и поэтому предполагают, что идеологическая совместимость и семейные связи между духовенством и торговцами базара должна была бы естественным образом продолжаться дальше и развиться в тесное сотрудничество при режиме, основанном на определенной интерпретации исламского права, который возглавляли различные фракции духовенства. Во-вторых, в исследованиях, ориентированных больше на экономику, утверждается, что Исламская республика (как на национальном, так и на муниципальном уровне) проводила политику, выгодную для торгового капитала, которая отвечала интересам базара[2]. Таким образом, при Исламской республике государство приблизилось к мелкобуржуазному государству.
Этот раздел рисует совершенно иную картину отношений между государством и базаром, которая тщательно исследует имплицитно присутствующее в этих формулировках предположение о том, что базар является корпоративной единицей, которая может коллективно извлекать выгоду из патронажа или экономической политики. Я обращаюсь к сетевому подходу, чтобы продемонстрировать, что кооперативные иерархии, которые были важны для создания корпоративной идентичности базара, распались под влиянием политики Исламской республики и даже благодаря ей. При новом режиме механизмы, которые сочетали в себе классовые, статусные и секторальные разделения и создавали подобие корпоративного целого, все больше и больше размывались. Государственная инкорпорация коммерческой деятельности посредством патронажа над атомизированными экономическими субъектами и институционального регулирования привела к фрагментации сетей, сделала внутренние связи между ними более краткосрочными и акцентировала вертикальные измерения взаимодействий вместо горизонтальных. Таким образом, проекты развития Исламской республики не были в интересах базара, если мы подразумеваем под этим комплекс политических мер, которые позволяли бы сохранить самоуправление базара и его автономию от государства.
Исламский популизм: прагматизм революционного режима
Во время чрезвычайно холодной тегеранской зимы 1978-1979 годов иранцы из разных слоев общества вышли на улицы на огромные демонстрации, которые помогли свергнуть «трон и корону». 11 февраля 1979 года, менее чем через месяц после поспешного ухода шаха и менее чем через две недели после возвращения аятоллы Хомейни из изгнания, тегеранское радио объявило об официальном свержении режима Пехлеви и конце «2500-летней монархии». На улицах прохожим раздавали сладости, люди танцевали под сигналы автомобильных клаксонов, и я думаю, что некоторым могло показаться, будто весна пришла преждевременно.
На улицах царило праздничное настроение, а где-то формировалось новое государство. Как и в случае с другими социальными революциями, новое государство было создано на основе коалиции, свергнувшей прежний режим. Коалиция 1977-1979 годов включала в себя особенно разрозненные идеологии (левых, националистов, исламистов и их гибридные сочетания) и социальные группы (например, студентов университетов и старшеклассников, городской рабочий класс, базарных торговцев, религиозный истеблишмент и наемный средний класс). Чтобы сохранить определенную степень единства в своем стремлении свергнуть режим, оппозиционные силы, которые все больше вращались вокруг Хомейни, выработали риторику, которая была достаточно широкой и гибкой, чтобы охватить мириады революционных логик и устремлений. Она включала в себя негативные высказывания против монархии, империализма и несправедливости, а также универсальные по своей привлекательности лозунги за справедливость, свободу и независимость. Хомейни «сумел быть сразу всем для всех людей. Исламские фундаменталисты и прозападные интеллектуалы, базарные торговцы и городские массы увидели в его видении Исламского государства шанс реализовать свои весьма разные устремления»[3]. Успех будущих правителей Исламской Республики заключался в их способности выработать послание, которое обращалось к разнообразной аудитории, сохраняя при этом свое лидерское положение до тех пор, пока они не смогли создать и захватить государственные институты. И только тогда они могли систематически обращать принудительные инструменты государства против своих оппонентов[4].
Придя к власти, Исламская Республика преобразовала существующие государственные организации и создала новые институты, основанные на преобразовательном проекте по созданию исламского общества и экономики. «Исламский» характер нового режима определялся не просто тюрбанами, которые носили многие из его лидеров, но и являлся одной из основных целей нового режима, которая была четко сформулирована, если не конкретизирована, во вступлении к эпической преамбуле Конституции Исламской республики: «Конституция Исламской Республики Иран продвигает культурные, социальные, политические и экономические институты иранского общества, основанные на исламских принципах и заповедях, что отражает искреннее стремление исламской общины [оммат]»[5]. Далее Конституция уточняет интересы правительства: «с точки зрения ислама, правительство не исходит из интересов класса и не служит господству отдельного человека или группы, а является кристаллизацией политического идеала народа, обладающего общей верой и общей идеологией и организовавшегося для того, чтобы инициировать процесс интеллектуального и идеологического развития к конечной цели (движению к Богу)». Целью Хомейни было не только сокрушение идолов, но и прокладка поддерживаемых государством путей к Всевышнему.
На первый взгляд, сочетание антиимпериализма, исламских правовых принципов и свободы предоставляло сообществу базарных торговцев как возможности, так и вызовы. Намерение государства «очистить» экономику от «компрадорских» и связанных с Пехлеви элементов открыло новые возможности для собственности и инвестиций. Базары располагали хорошими возможностями для того, чтобы получать доходы от продажи нефти и с большей готовностью инвестировать в производство и крупномасштабную международную торговлю. Кроме того, большинство трактовок ислама, особенно среди высокопоставленных священнослужителей, признавали святость частной собственности. В начальный период несколько ключевых членов Временного правительства, особенно Мехди Базарган и другие представители Движения за свободу Ирана, имевшие сильную поддержку на тегеранском базаре[6],а также Партия Исламской Республики (основанная в 1979 году), такие как Мохаммад Бехешти и Хосейнали Монтазери, выступили с публичными заявлениями, призванными облегчить беспокойство имущего класса, который был свидетелем воинственного настроя рабочих, национализации промышленности и законных действий против «распространяющих нечестие на земле»[7]. Перспективы прокапиталистической экономической системы были поставлены под сомнение другими видными членами революционной коалиции (например, членами светских левых, а также Абольхасаном Банисадром и Мохаммад-Али Раджаи). Эта более радикальная фракция говорила о перераспределении богатства и радикальной реструктуризации экономики (включая национализацию и создание кооперативов), и даже выделяла представителей частного сектора, которых называли контрреволюционерами и экономическими террористами[8].
«Диссонирующая институционализация»[9], примером которой является Конституция Исламской республики, отражает эту двойственность. В ней признается право на частную собственность и роль частного сектора. Тем не менее, в конечном счете она уравновешивает радикальную сторону, включая раздел под названием «Экономика – это средство, а не цель» в качестве общей дорожной карты для Исламской Республики, которая должна включать «общее экономическое планирование», ограничивая роль частного сектора до «дополнения экономической деятельности государственного и кооперативного секторов» и упоминая право государства на конфискацию собственности в определенных случаях. Здесь более всего уместна статья 44, которая гласит:
«Экономика Исламской Республики Иран состоит из трех секторов: государственного, кооперативного и частного, и должна основываться на систематическом и рациональном планировании. Государственный сектор должен включать в себя все крупные и основные отрасли промышленности, внешнюю торговлю, крупные месторождения, банковское дело, страхование, энергетику, плотины и крупные ирригационные сети, радио и телевидение, почту, телеграф и телефонную связь, авиацию, судоходство, автомобильные и железные дороги и т. п.; Все это будет находиться в государственной собственности и в распоряжении государства. Кооперативный сектор должен включать кооперативные компании и учреждения, занимающиеся производством и распределением, которые создаются в городских и сельских районах в соответствии с исламскими заповедями. Частный сектор состоит из сельского хозяйства, животноводства, промышленности, торговли и услуг, которые дополняют экономическую деятельность государственного и кооперативного секторов. Собственность в этих трех секторах будет охраняться Исламской республикой до тех пор, пока они соответствуют другим статьям этой главы, не выходят за рамки исламского права, способствуют экономическому росту и развитию экономики страны и не наносят вреда обществу»[10].
Торговцы базара, с которыми я беседовал, с готовностью вспоминали о своем шоке от принятия статьи 44 и других подобных положений[11], обещавших полную национализацию экономики. Короче говоря, в первые моменты государственного строительства судьба базара и частного капитала в послереволюционной политической экономии была окутана туманом.
Эта двойственность была урегулирована вторым компонентом программы преобразований Исламской республики – популизмом. Исламская модель Хомейни была сильно продвинута массовой политикой и пропитана постколониальным популизмом под влиянием идеологий, пропагандируемых светскими и религиозными левыми. В рамках этого дискурса «мировые эксплуататоры» (читай Соединенные Штаты, Англия и СССР) были в сговоре с «лакеями Пехлеви», которые сдали иранские активы, доведя страну до нищенского положения в культурном и экономическом смысле[12]. Стараясь не использовать терминологию левых, Хомейни опирался на коранические термины «угнетатели» (мостакберин) и «угнетенные» (мостазафин), чтобы описать манихейскую битву, которая, по его мнению, привела к закономерному революционному триумфу последних. Этот дискурсивный маневр позволил клерикальным исламистам истолковать объективные классовые различия как основу социального конфликта, заменив их понятиями добродетели и справедливости. Помимо идеологических убеждений или политических склонностей некоторых членов революционной коалиции, в контексте неоднородного в классовом отношении революционного движения популизм был стратегией, которая могла обеспечить широкую поддержку новому режиму[13]. Абрахамян, ведущий сторонник такого понимания Исламской республики, утверждает, что «хомейнизм» не следует описывать как «фундаментализм», точнее ее руководящий принцип наиболее емко и с большей свободой для сравнений отражен в термине «популизм». Он пишет, «Хомейнизм, как и латиноамериканский популизм, был в основном движением среднего класса, которое мобилизовало массы с помощью радикально звучащей риторики в отношении внешних сил и находившихся у власти классов, в том числе и компрадорской буржуазии. Однако, нападая на истеблишмент, он старался уважать частную собственность и избегать конкретных предложений, которые могли бы подорвать мелкую буржуазию»[14]. Таким образом, этот популистский общественный договор представляет собой договор между государством и массами, а не отдельными гражданами, конкретными факторами производства или социальными группами как корпоративными образованиями.
Исламский популистский план Хомейни состоял в том, чтобы наделить государство миссией возрождения «подлинного» ислама, который создал бы самодостаточное, независимое общество, которое вняло бы чаяньям набожных и обездоленных масс[15]. Богатство и нефтяные доходы имелись в изобилии, утверждал Хомейни, но не распределялись при шахском режиме равномерно, и долг революционного режима заключался в том, чтобы играть активную роль в ликвидации неравенства путем перераспределения расходов. Тем не менее, предложение и способ решения вопросов социальной справедливости не были столь радикальными, как может показаться; не было предпринято никаких серьезных попыток навсегда преобразовать отношения собственности в промышленности или сельском хозяйстве. Вместо этого государство взяло на себя расходы на благотворительность и меценатство. Однако сомнительно, что эта программа развития действительно улучшила участь «угнетенных», поскольку «передача богатства была не столько передачей богатства от богатых к бедным, сколько от частного сектора – к государственному»[16]. Оба краеугольных камня постреволюционной экономики – государственный контроль над огромными суммами доходов и цель перераспределения доходов в интересах низших слоев общества – обусловили непосредственное участие государства в производстве и распределении товаров и услуг.
Наконец, от нашего внимания не должны ускользать непредвиденные обстоятельства военного времени. Послереволюционный энтузиазм в вопросах государственного вмешательства подогревался потребностями ирано–иракской войны, начавшейся в 1980 году, когда Ирак вторгся в Иран. Кровавая восьмилетняя война, которая велась на истощение, потребовала от государства мобилизации ресурсов и отвлечения нефтяных доходов на закупку запасных частей и основных потребительских товаров. Укрупненный государственный аппарат создавался как основа для военной экономики и поглощения растущего числа безработных, потерявших работу по мере сокращения частных инвестиций и перемещения людей из зон военных действий. «Эззатолла Сахаби, который был членом Совета Исламской революции, сразу же после революции отмечает, что режим был занят инфляционными расходами, потому что они боялись, что война и последующий дефицит товаров приведут к разочарованию в режиме и революции[17]. Один из ведущих экономических политиков Исламской республики, который в 1990–е годы выступал за менее жесткое государственное вмешательство, недавно выступил в защиту решения о государственном распределении товаров с учетом особых обстоятельств военного времени[18]. Наземи в своей работе, посвященной детальному изучению влияния ирано-иракской войны на постреволюционное государство, заключает: «Различные ведущие деятели ПИР, расходясь во мнениях по ряду вопросов, тем не менее были единодушны в необходимости укрепления государства и управляемой экономики во время войны и государственного строительства»[19]. Сочетание исламского популизма и войны создало контекст для формирования экономики, ориентированной на государственный сектор.
Патронаж: решение Исламской Республикой дилеммы базара
Эта программа преобразований поставила режим в затруднительное положение. Каким образом можно было включить сообщество торговцев базара в эту новую траекторию развития, которая требовала проведения государственной экономической политики? С одной стороны, популистская платформа перераспределения и защиты народных классов сформировала революционную повестку дня режима, особенно среди наиболее радикальных элементов Исламской республики. Перераспределение нефтяных богатств через государственный контроль над экономикой было также целесообразным методом укрепления позиций режима путем ограничения независимых источников доходов, которые могли бы использоваться оппозиционными группами. С другой стороны, еще в 1960-х годах Хомейни определил «исламских и традиционных» торговцев базара как «набожную» и «преданную» группу, которую он описал в типичной популистской манере как сторонников «обездоленных» или как сторонников «обитателей лачуг» и включил их в категорию «угнетенных»[20]. В 1960-х и 1970-х годах Хомейни критиковал зависимость Ирана от западных экономик, которые «разоряли базар» и превращали его в место для иностранных потребительских товаров[21]. Кроме того, выдающееся положение базарных торговцев усиливалось их связями с духовенством и хорошо организованными исламистскими организациями (например, Коалицией исламских собраний), которые пользовались поддержкой немногочисленных представителей кругов базара. Таким образом, для Исламской республики было политически целесообразно стремиться к союзу с базаром.
Однако эти двойственные цели таили в себе определенную напряженность. В первом случае государство должно было монополизировать экономику. В последнем случае оно должно было объединиться с частным сектором –классом, который фактически требовал беспрепятственного доступа к внутренним и международным рынкам и идентифицировал себя как «свободный сектор», мобилизовавшийся против каджарской и пехлевийской монархий в защиту своего права заниматься свободным предпринимательством. Исламская Республика разрешила эту дилемму путем интеграции нескольких избранных представителей базара в структуру власти, чтобы успокоить идеологических союзников и развивать с ними политические связи, одновременно развивая бюрократические средства и организации (многие из которых возглавляли бывшие торговцы базара), необходимые для доминирования в экономике и подчинения базара в целях перераспределения[22].
Позвольте мне проиллюстрировать этот двойной подход. По мере того как Исламская Республика упраздняла светские оппозиционные группы, подавляла региональные движения за независимость и перешла к институциализации своего правления, элитные разногласия между сторонниками государственного контроля над экономикой и сторонниками частной собственности и предпринимательства неоднократно выходили на первый план в целом ряде политических областей (например, земельная реформа, трудовая реформа и исламизация банковского дела). Эти две фракции оказались в довольно тупиковой ситуации. В условиях, когда государственники контролировали парламент, а сторонники свободного рынка контролировали Наблюдательный совет, эти разногласия не были полностью разрешены, поскольку законодательный тупик и политические препоны в целом вели лишь к частичному выигрышу для обеих сторон.
Затем, летом 1984 года, на первый план вышли дебаты о национализации международной торговли. С одной стороны, были сторонники политики свободного рынка внутри Исламской Республиканской партии, представители промышленности и торговли, а также политические деятели, стремившиеся подорвать радикальную и государственническую коалицию во главе с премьер-министром Мирхосейном Мусави. Тем временем сторонники национализации международной торговли обосновались в парламенте и сплотились вокруг премьер-министра. Они подготовили парламентский законопроект, направленный на введение в действие статьи 44 Конституции путем передачи всей международной торговли под государственное управление. Чтобы разрешить этот политический тупик, вопрос был передан Хомейни, который прагматично и рассудительно составил популистское послание, будучи заинтересованным в сохранении поддержки своих последователей на базарах. «Именно народ создал это правительство и эту республику», — напомнил аятолла Хомейни президенту, премьер-министру и Кабинету министров:
«[Но] не весь народ, а только босоногие (па-берехне, то есть угнетенные) массы. Это бремя легло на плечи базаров, среднего класса и угнетенных. То есть обездоленные (махрумин) взвалили на себя бремя революции. Если вы помните демонстрации людей, выходивших на улицы в эпоху прежнего режима и вскоре после этого в первые дни революции, то … это были угнетенные, которые участвовали в маршах. Поэтому ваше правительство – это правительство обездоленных, и оно должно работать на обездоленных»[23].
Но в своей типичной дидактической манере Хомейни сделал паузу, чтобы подчеркнуть особое место торговцев базара в экономической системе:
«Вы не должны отказываться от базара. То есть, если базар не способен что-то сделать, то правительство должно сделать эту работу. Но если базар вполне способен что-то сделать, не останавливайте его; это не является юридически приемлемым исламским законом. Народ не должен быть лишен свободы. Правительство должно контролировать (назарат). Возьмем, к примеру, импорт товаров из-за границы. Народу следует оставить свободу импорта, насколько это возможно. Такие товары должны ввозиться как народом, так и государством. Но правительство должно контролировать и следить за тем, чтобы не ввозились товары, противоречащие интересам исламской республики и исламскому праву. Это называется надзором, то есть вы не должны позволять им свободно насыщать базар предметами роскоши и другими подобными товарами, которые были распространены в прошлом. Но если вы откажете людям в праве иметь равную с вами долю в торговле, промышленности и тому подобных вещах, вы не добьетесь успеха».
Эти заявления, которые помогли воспрепятствовать стремлению национализировать торговлю, были истолкованы как пример выгодной для базара или прокапиталистической позиции Исламской республики[24]. Хотя Хомейни сигнализировал об отступлении от полного осуществления статьи 44 и уступил место частичному участию в международной и внутренней торговле, он внес тонкое и незаметное, но важное изменение. «Очевидно, на базаре есть продажные личности, есть корыстолюбивые личности … Однако, на базаре также есть много правильных, религиозных и квалифицированных людей»[25]. Как и во многих других случаях, Хомейни подчеркивал, что политики не должны относиться к торговцам базара как к однородному корпоративному целому или самостоятельному классу[26]. Скорее государственные чиновники должны быть избирательными в своих отношениях, что является частью их роли как «наблюдателей».
На самом деле именно такой подход был выбран режимом с самого начала. Отдельные торговцы базара, или те, кто имел корни в среде торговцев базара, кто был «правильным, религиозным и квалифицированным», даже были вознаграждены министерскими портфелями и защитой от конфискации собственности. Многие из этих деятелей были частью подпольной Коалиции исламских собраний, которая находилась под опекой Хомейни и его учеников с 1960-х годов[27]. Например, Хабиболла Асгароулади-Мосальман, который является одним из основателей Коалиции исламских собраний и его давним генеральным секретарем, занимал ряд правительственных постов, включая пост главы министерства торговли (1981-1983), представителя Верховного лидера в Комитете Фонда помощи Имама и членом центрального совета Фонда 15-го Хордада[28]. Его брат, Асадолла Асгароулади-Мосальман, который был более активным торговцем на базаре, руководил торговой палатой. Али-Наги Хамуши, член Коалиции исламских собраний и инженер из семьи торговцев базара, был директором Фонда угнетенных и инвалидов и первоначально являлся представителем Хомейни в Торгово-промышленной палате. С тех пор он был председателем Торговой палаты, а также работал в Министерстве торговли. Таги Хамуши, брат Али-Наги, был членом совета директоров Организации исламской пропаганды и Исламской экономической организации. Асадолла Ладжеварди, убитый на тегеранском базаре в 1998 году, был главным прокурором, который отвечал за массовые казни политических заключенных в 1988 году. Мохсен Рафикдуст, который еще подростком вступил в Коалицию исламских собраний, стал главнокомандующим Корпусом стражей Исламской революции, а позже возглавил самый могущественный боньяд – Фонд помощи угнетенным и инвалидам. Между тем Казем Хадж-Тархани, который был членом Совета революции и имел тесные связи с правящим духовенством и упомянутыми выше деятелями, избежал полномасштабной экспроприации своих активов в цементно-картонном производстве и переработке сахара. Однако, вероятно, из-за личных разногласий с революционными деятелями, Али Хадж-Тархани, младший брат Казема и владелец сахарной компании «Шахд», оказался списке пятидесяти промышленников, чьи активы были конфискованы в первую очередь. Этот пример показывает, что именно личные отношения и политическая идеология, а не принадлежность к базару, являются тем фактором, который создал тесную связь между членами Коалиции исламских собраний и государством.
Таким образом, видные сторонники Исламской Республики в рамках сообщества торговцев базара были объединены и приспособлены к бюрократии режима, предоставив им прямой контроль над государственными активами и приведя их индивидуальные интересы в соответствие с интересами режима для поддержания политического порядка. Сам факт того, что отдельные члены базара так легко порвали со своими собратьями по базару, преследуя личную выгоду, демонстрирует ненадежный и несущественный характер солидарности и корпоративной логики торговцев базара. С точки зрения государства, этот способ покровительства и размывания границ между государством и обществом был методом установления господства над базаром и инкорпорации базарных торговцев на правах атомизированных единиц. Связь между государственной властью и покровительством прослеживается Кэтрин Бун в ее исследовании постколониального Сенегала. «Патронажные отношения связаны с прямым контролем над государственной властью со стороны тех, кто заинтересован в ресурсах государства или нуждается в них». Она продолжает: «Благодаря вливанию этих ресурсов в новые и уже существовавшие социальные иерархии и организации, возможности для накопления и воспроизведения власти в этих условиях стали больше зависеть от политической благосклонности сверху»[29]. Также в послереволюционном Иране государство установило с членами базара патронажно-клиентельные отношения посредством распределения различных ресурсов и использования государственной власти с целью создания рентных доходов для своих союзников.
В первые годы существования Исламской республики сторонники экономической национализации и государственного развития столкнулись с теми, кто выступал за более либеральный подход к экономике. Однако эти споры также изменили политическую экономию таким образом, что стало разумным регулировать экономическую деятельность, не подрывая принципов частной собственности и накопления. Короче говоря, режим определил и отделил «правильные» базары от «порочных», причем первые пользовались почетом, а вторые – поносились. В ходе этого процесса господствующий класс, как социальный слой, обладающий властью, формировался в процессе осуществления и воспроизводства государственной власти, создания и применения институтов и формирования взаимных интересов. Поскольку экономическое положение базара вступало в противоречие с популистской программой, которая призывала к политике распределения в пользу низшего и низшего среднего класса, торговцы базара были интегрированы в политическую элиту как отдельные лица, а не как корпоративное образование[30]. Послереволюционные отношения между государством и базаром были артикуляцией нового исламского популистского трансформационного проекта, который был инклюзивным, но не был плюралистическим или корпоративным.
Аранг Кешаварзиян
Источник: Keshavarzian, Arang. Bazaar and State in Iran: The Politics of the Tehran Marketplace. Cambridge University Press, 2007. Pp. 146 – 157.
[1] Wilfried Buchta, Who Rules Iran? The Structure of Power in the Islamic Republic (Washington DC: The Washington Institute for Near East Policy and the Konrad Adenauer Stiftung, 2000); Economic Intelligence Unit, Iran: Country Outlook, various years; and Mozaffari, ‘‘Why the Bazaar Rebels,’’ 377–91.
[2] Wolfgang Lautenschlager, ‘‘The Effects of an Overvalued Exchange Rate on the Iranian Economy, 1979–84,’’ International Journal of Middle East Studies 18 (February 1986), 31–52; Anoushiravan Ehteshami, After Khomeini: The Iranian Second Republic (London: Routledge, 1995), p. 90; Bahram Tehrani, Pazhuheshi dar Eqtesad-e Iran (1354–1364), vol. 2 (Paris: Entesharat-e Khavaran 1986), pp. 384–60; Babak Dorbaygi, ‘‘Forushgahha- ye Zanjirehii-ye Refah,’’ Goft-o-Go 13 (Fall 1375 [1996]), 19–27; Kaveh Ehsani, ‘‘Municipal Matters: The Urbanization of Consciousness and Political Change in Tehran,’’ Middle East Report 209 (Fall 1999), 22–7.
[3] Shaul Bakhash, The Reign of the Ayatollahs: Iran and the Islamic Revolution (New York: Basic Books Inc., 1990), p. 19.
[4] Революционеры сначала атаковали монархистов и семьи, связанные с семьей Пехлеви. Затем режим использовал военных и революционную гвардию против сепаратистских группировок в Курдистане, Азербайджане и Туркменистане. К 1983 году были объявлены вне закона и подавлены все другие оппозиционные группы, последней из которых была просоветская партия Туде.
[5] Конституция Исламской Республики Иран, авторский перевод.
[6] H. E. Chehabi, Iranian Politics and Religious Modernism: The Liberation Movement of Iran under the Shah and Khomeini (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1990), pp. 95–7.
[7] В апреле 1979 года Бехешти встретился с представителями частного сектора, чтобы подчеркнуть, что исламская экономика совместима с их интересами. Nameh-ye Hafteh:Otaq-e Bazargani va Sanaye‘ va Ma’Aden-e Iran 1 (19 Khordad 1368 [9 июня 1989]), 5-6.
[8] О дебатах между новой элитой по поводу экономической политики см.: Bahman Ahmadi-Amuii, Eqtesad-e Siyasi-ye Jomhuri-e Eslami (Tehran: Gam-e Naw, 1383 [2004]), especially the interview with ‘Ezzatollah Sahabi (pp. 9–59).
[9] Daniel Brumberg, Reinventing Khomeini: The Struggle for Reform in Iran (Chicago: University of Chicago Press, 2001).
[10] Перевод автора.
[11] См. также статью 45, в которой дается довольно либеральное и произвольное определение общественного богатства, и статью 49, в которой оговариваются основания для конфискации имущества.
[12] Hamid Dabashi, Theology of Discontent: The Ideological Foundations of the Islamic Revolution (New York: New York University Press, 1993).
[13] Баят подчеркивает стратегический характер популизма, когда он утверждает, что послереволюционное государство использовало риторику, адресованную бедным, потому что низшие классы рассматривались в качестве прочной основы для нового режима; во-вторых, потому что радикализм низшего класса в ходе революции заставил духовенство принять радикальный язык; и в-третьих, потому что акцент духовенства на угнетенных мог обезоружить после революции левый пролетарский дискурс». Asef Bayat, Street Politics: Poor People’s Movements in Iran (New York: Columbia University Press, 1997), p. 43.
[14] Ervand Abrahamian, Khomeinism: Essays on the Islamic Republic (London: I.B. Tauris & Co., 1993), pp. 37–8.
[15] Ruhollah Khomeini, Mataleb, Mawzu‘at, va Rahnamudha-ye Eqtesadi dar Bayanat-e Hazrat-e Emam Khomeini, 4 vols. (Tehran, Moasseseh-ye Motale‘at va Pazhuheshha-ye Bazargani, 1371 [1992]).
[16] Bakhash, The Reign of the Ayatollahs, p. 290.
[17] Ahmadi-Amuii, Eqtesad-e Siyasi-e Jomhuri-e Islami, p. 40.
[18] Ibid., p. 67.
[19] Nader Nazemi, ‘‘War and State Making in Revolutionary Iran,’’ Ph.D. dissertation, University of Washington (1993), pp. 162–3.
[20] Например, см.: Khomeini, vol. 1, pp. 161–2. «Преданный» (мота‘аххед) и «набожный» (мотадаййен) являются двумя излюбленными элементами дискурса, которые используются в Исламской республике элементами, близкими к базарным торговцам.
[21] Ibid., vol. 1.
[22] Конечно, это упрощает крайне неравномерную и политически заряженную борьбу между различными лагерями. Bakhash, The Reign of the Ayatollahs; Bahman Baktiari, Parliamentary Politics in Revolutionary Iran: The Institutionalization of Factional Politics (Gainesville: University Press of Florida, 1996).
[23] Khomeini, vol. 4, p. 17.
[24] См.: Asghar Schirazi, The Constitution of Iran: Politics and the State in the Islamic Republic, trans. John O’Kane (London: I. B. Tauris, 1998), p. 67; and Ehteshami, After Khomeini, p.8.
[25] Khomeini, vol. 4, p. 19.
[26] Ibid., vol. 2, pp. 43–4 and 56.
[27] См. Гл. 3.
[28] Асгароулади, как утверждается, помог разместить членов Коалиции исламских собраний в центре закупок и распределения товаров. Ahmadi-Amuii, Eqtesad-e Siyasi-e Jomhuri-e Islami, p. 23.
[29] Catherine Boone, Merchant Capital and the Roots of State Power in Senegal 1930–85 (Cambridge: Cambridge University Press, 1992), p. 17.
[30] Джеймс Билл пишет: «Однако всякий раз, когда возникало сомнение, он [Хомейни] соглашался с позицией низшего класса и низшего сегмента среднего класса, иногда даже к ужасу других важных сторонников, таких как влиятельные торговцы и круги базара». James Bill, ‘‘Power and Religion in Revolutionary Iran,’’ Middle East Journal 36 (Winter 1982), 43. Хотя я согласен с общим смыслом оценки Билла, как показывает вышеприведенный пример, Хомейни старался делать вид, что он не выбирает чью-то сторону, и стремился найти золотую середину между двумя группами внутри «угнетенных» (бедняцкими массами и честными торговцами базара).