Корни Исламской революции в Иране: Лекция 4. Год революции
Вниманию читателя представлена четвертая из четырех импровизированных лекций, прочитанных американским исследователем Хамидом Альгаром в Лондоне летом 1979 года. Впервые они были опубликованы в 1980 году под названием «Исламская революция в Иране» в виде брошюры британским мусульманским мыслителем индийского происхождения Калимом Сиддики, который выступил в роли их организатора. Затем они были перепечатаны в виде книги под названием «Корни Исламской революции», вышедшей в издательстве Open Press в 1983 году под редакцией Калима Сиддики, который сопроводил их собственным предисловием. Первая лекция носила вводный характер и посвящена важной теме, позволяющей понять исторические корни Исламской революции – роли шиизма в истории Ирана. Во второй лекции Хамид Альгар рассуждает о роли Имама Хомейни как продолжателя традиции шиитской учености и ее реформатора в победе Исламской революции. Третья лекция рассказывает о не менее значимой фигуре для исламского движения в Иране — Али Шариати, который сумел выйти за рамки традиции и представить своему поколению ислам в виде идеологии. В своей четвертой лекции профессор дает обзор основных событий революции и делает из нее выводы, касающиеся исламских движений в других странах.
Сегодня, рассмотрев некоторые важные факторы, на фоне которых происходила Исламская революция, мы перейдем к рассмотрению самой революции, то есть ряда событий, начавшихся в январе 1978 года по христианскому календарю и завершившихся чуть более чем через год окончательным уничтожением всех следов шахского режима в Иране и заменой его временным Исламским революционным правительством. Мы видели, как со второй половины XIX века в Иране все более интенсивно развивалась традиция оппозиции монархии, институту монархии и стоявшим за ней иностранным державам. Эта оппозиция возглавлялась, направлялась и вдохновлялась наиболее видными шиитскими улемами в Иране. Мы видели также, как с 1962 года на первый план вышла уникальная фигура Имама Хомейни в качестве кульминации и образцового воплощения этой традиции.
Мы также видели, как в течение почти четырнадцати лет его изгнания к его влиянию добавилась в некоторой степени деятельность доктора Али Шариати. Тем не менее, мы нуждаемся в некотором дальнейшем исследовании, чтобы точно установить, почему в начале 1978 года давняя традиция агитации, недовольства и оппозиции привела к революционной ситуации.
Мы можем найти на протяжении многих лет шахской диктатуры многочисленные признаки того, что не все было благополучно в так называемом оазисе стабильности на неспокойном Ближнем Востоке, а именно этот образ шах и его пропагандистские агенты постоянно стремились создать. Но признаки недовольства множились на протяжении всего 1977 года. Мы видели, например, летом 1977 года замечательные свидетельства того, что даже на материальном плане шахский режим не смог создать так называемую цивилизацию, которая была им провозглашена. В Тегеране были страшные перебои с электричеством, в некотором смысле ставшие символом неспособности режима создать очень простую инфраструктуру современной индустриальной экономики, которая была великим обещанием, данным шахом. Вместе с этим росла инфляция, резко поднялась стоимость жизни не только в столице, но и в крупных провинциальных городах и в некоторой степени даже в сельской местности. Это экономическое недовольство вскоре усилило уже имевшееся социальное и идеологическое недовольство, так что осенью 1977 года, незадолго до одной из поездок шаха в США, было проведено большое количество демонстраций и направлено много открытых писем режиму с требованием еще не отмены режима, а проведения определенных реформ.
Мы обнаруживаем, например, что в результате лицемерной предвыборной пропаганды президента Джимми Картера в отношении прав человека люди решили, что это был полезный инструмент для использования против иранского режима. В Америке после Исламской революции иногда говорят, что Картер каким-то образом подорвал иранский режим, пообещав людям права человека, и что именно поэтому люди, поощряемые президентом Картером, вышли на улицы. Это просто абсурд. Более точная характеристика ситуации заключается в том, что требования соблюдения прав человека рассматривались как полезная тактика, а не в том, что кем-либо признавалось, что режим по своей природе способен обеспечить права человека, просто с учетом этого очевидного изменения риторики в американской политике лозунг прав человека оказался полезен в плане использования в тактических целях против режима.
Точно так же частичные требования некоторых профессиональных организаций писателей и юристов, призывавших к свободе выражения мнений, отмене ограничений цензуры и строгому соблюдению иранского законодательства, имели одну и ту же цель – тактически свести на нет позиции режима. Ничто из этого не было чем-то новым в иранском контексте, и ничто из этого не было направлено на тотальную всеобъемлющую революцию, готовую смести самые основы режима. Речь шла о тактическом давлении на режим, которое, как можно было бы подумать, совпадало с новыми акцентами в американской внешней политике.
В ноябре 1977 года шах Ирана посетил Соединенные Штаты. Шах постоянно посещал Соединенные Штаты с момента своего прихода к власти в 1941 году. В американской прессе того времени появилась интересная серия фотографий, на которых шах был запечатлен в ходе дружеских бесед со всеми американскими президентами, начиная с Трумэна. Комментарий, предоставленный иранским другом, казался вполне уместным. Он сказал, что эти фотографии шаха, пожимающего руку каждому новому президенту, очень напоминают ему традиционную политическую практику в Иране, когда губернатор провинции при восшествии на престол каждого нового короля приезжал в столицу, предлагал королю какой-нибудь подходящий подарок, утверждался им на своем посту, а затем отправлялся обратно в провинцию, находившуюся под его контролем, чтобы возобновить грабежи и разбои ради собственной выгоды и нужд центрального правительства. Можно сказать, что это очень удачное сравнение: шах появлялся в Вашингтоне, чтобы присягнуть на верность каждому новому американскому президенту.
Оказалось, что этот визит шаха в Вашингтон должен был стать его последним визитом. Более того, именно в этот раз он был омрачен беспрецедентными студенческими демонстрациями в Америке, причем настолько, что слезоточивый газ, использовавшийся для подавления демонстраций, даже пронесся по лужайке Белого дома и заставил шаха прослезиться. Несмотря на массовость иранских антишахских протестов на пороге Белого дома, Картер теперь полностью изменил свою политику и, отнюдь не критикуя шаха или оказывая на него давление с целью изменить его политику в области прав человека, щедро осыпал его похвалой, заявив, что между Соединенными Штатами и Ираном существует полное единодушие в вопросах политики. Эти заверения в дружбе и поддержке шаха повторились в еще более преувеличенных и громогласных выражениях, когда Картер посетил Тегеран. Он сказал, что они с шахом сходятся во мнениях по вопросу о правах человека — интересное признание со стороны мистера Картера. Эти заверения о поддержке будут повторяться администрацией Картера в течение всего года в стратегические и критически важные моменты.
Мы видим, например, что сразу же после Великой резни в Тегеране 8 сентября 1978 года, когда было убито около четырех тысяч человек, Картер оставил свои гуманитарные усилия по достижению так называемого мирного соглашения в Кэмп-Дэвиде, чтобы послать личное послание поддержки шаху. Примечательно, что Садат, Бегин и другие участники этих гуманитарных усилий в Кэмп-Дэвиде также сделали перерыв в переговорах, чтобы передать шаху свои наилучшие пожелания после этой резни.
Учитывая время, когда Картер решил выразить поддержку шаху, мы не можем не рассматривать его визит в Тегеран и его заявление о поддержке шаха в начале 1978 года как имплицитное заявление о поддержке шаха и всех насильственных действий и репрессий, которые он предпринял в год революции. Это была не просто революция, а восстание, призванное поколебать и уничтожить тираническое правление монарха; в то же время это была война за независимость в полном смысле этого слова, которая велась против державы, успешно превратившей Иран в военную базу и включившей военный репрессивный аппарат этой страны в свою собственную стратегическую систему.
Одна из ошибок, которая оказалась фатальной для шахского режима и ускорила его окончательное падение, ошибка, которую мы можем назвать с мусульманской точки зрения божественно предопределенной, заключалась в том, что шахский режим в своем высокомерии инициировал публикацию серии статей, оскорблявших Имама Хомейни в самых грубых и непристойных выражениях. Они были опубликованы в полуофициальной газете «Эттелаат» вскоре после визита президента Картера в Иран. В этих статьях утверждалось, что Имам Хомейни был виновен в сексуальных извращениях, что он имел индийское происхождение (а с точки зрения режима и менталитета самого шаха это считалось оскорблением), и что он был агентом британской разведки.
Такая серия обвинений и измышлений является обычным оружием в арсенале различных тиранических режимов в мусульманском мире. В документах, которые недавно появились в различных иранских консульствах и посольствах по всему миру, мы видим, что иранский режим сфабриковал подобные обвинения, чтобы дискредитировать покойного доктора Шариати. В другой мусульманской стране мы видим, что недавно правительства Сирии и Ирака обвинили Братьев-мусульман в том, что они являются предателями и слугами сионизма и империализма Соединенных Штатов. Это знакомая тактика. Ее применение в случае с Ираном обернулось полностью противоположными результатами для режима.
Гнев уже был вызван в ноябре 1977 года внезапной смертью в Наджафе при невыясненных обстоятельствах Сайида Мустафы Хомейни, старшего сына имама; это было широко расценено как еще одно преступление САВАК. Открытое нападение на имама в газетных статьях привело к тому, что этот гнев достиг своего апогея, особенно в Куме, том самом городе, где имам Хомейни учился и впервые обрел известность в обществе.
Сразу же после публикации оскорбительных статей в подконтрольной правительству прессе вспыхнули демонстрации и протесты. Жители города вышли на улицы, осуждая не только это последнее действие шахского режима, оскорбившее их человеческие чувства, ислам и понятия приличия, но и все предыдущие преступления режима. Ответ режима был обычным — массированное применение силы, приведшее к гибели около двухсот человек. В этом случае, как и в других последующих случаях, точное число жертв определить трудно.
После событий в Куме стал повторяться цикл следовавших друг за другом демонстраций, которые подавлялись с большими человеческими жертвами. Они постепенно превратились из серии изолированных инцидентов, происходивших в различных частях страны, в скоординированное, единое движение, имевшее не только негативную цель свержения шаха, но и позитивную цель установления вместо него режима Исламской Республики. Через сорок дней после мученической кончины людей в Куме, на северо-западе страны, в Тебризе, столице большой и густонаселенной провинции Азербайджаа, прошли демонстрации и поминальные церемонии.
Тебриз долгое время занимал видное место в иранской революционной политике по разным причинам, отчасти из-за своей близости к Турции и Кавказу, которые в начале этого столетия были центрами революционной мысли и деятельности. Демонстрации и памятные церемонии в Тебризе вскоре приняли характер полномасштабного восстания, и по меньшей мере на два дня весь город Тебриз вышел из-под контроля правительственных сил.
Восстание достигло такого масштаба, который правительство не могло предсказать заранее. Местная полиция и САВАК оказались не в состоянии справиться с массовым размахом восстания, а солдаты местного гарнизона также оказались либо не готовы, либо неспособны осуществить эффективное вмешательство. Затем были доставлены подкрепления из-за пределов города, но их встретили сами горожане, которые напомнили им, что они мусульмане и что долг солдат – не участвовать в убийстве своих собственных братьев. Этот аргумент, по-видимому, оказал влияние на целый ряд «солдат». В конечном счете, восстание в Тебризе было подавлено, но не столько благодаря применению полиции или армии, сколько благодаря производившимся с воздуха обстрелам населения с военных вертолетов, боевых вертолетов того же типа, которые Соединенные Штаты неоднократно использовали во Вьетнаме. Имели место очень суровые репрессии. По некоторым оценкам, в ходе восстания в Тебризе было убито не менее пятисот человек.
После Тебризского восстания Шах и его представители утверждали, что жители города на самом деле не участвовали в восстании, и для осуществления этого заговора туда были тайно ввезены в огромном количестве иностранцы. Кажется удивительным, что тысячи азербайджаноязычных иностранцев смогли проникнуть в город незамеченными. Еще одна нелепость, распространявшаяся режимом и другими связанными с ним лицами, заключалась в том, что восстание в Тебризе имело своей целью подавление общины бахаи. В этом заключалось одно из высказываний бывшего американского посла в Иране Уильяма Салливана, который случайно посетил Беркли вскоре после Тебризского восстания. Единственная проблема, как отметил один из его слушателей, заключалась в том, что в Тебризе нет общины бахаистов, которая имела бы какое-либо значение для людей, которые могли бы восстать против нее. Этот же человек из аудитории далее предложил пересмотреть традиционное определение посла или дипломата, данное Сэмюэлем Джонсоном. Возможно, вы помните, что Сэмюэл Джонсон определял дипломата как человека, который отправился за границу, чтобы лгать ради своей страны. В случае с г-ном Салливаном, как оказалось, наоборот, дипломат был человеком, который вернулся домой, чтобы лгать от имени правительства, к которому он был аккредитован.
За восстанием в Тебризе вскоре последовала серия памятных церемоний в разных городах Ирана. Всё это также имело вид незначительного восстания. Можно упомянуть, в частности, случай с Йездом, когда люди, вышедшие после мирной поминальной церемонии, прошедшей в одной из главных мечетей города, были встречены градом пулеметного огня. Магнитофонная запись этих событий распространялась по всему Ирану. Как известно любому, кому доводилось слышать эту и подобные записи, имела место поразительная последовательность звуков, которая была леденящим кровь свидетельством о жестокости шахского режима и его репрессивных методах.
На пленке слышится окончание хутбы, завершающей торжественную церемонию, люди выходят из мечети на улицы, затем слышится вой полицейских и армейских сирен, открытие пулеметного огня, плач и крики умирающих и раненых. Эту запись, а также еще более ужасную запись, сделанную во время организованного правительством нападения на мечеть в Ширазе несколькими месяцами позже, нужно обязательно прослушать всем тем, у кого есть какие-либо сомнения по поводу природы шахского режима.
Можно мимоходом заметить, что кассеты сыграли значительную роль в Исламской революции. Шах обладал технологическим аппаратом подавления, обладавшим большой изощренностью. У него была армия в четыреста тысяч человек, одна из самых хорошо оснащенных на Ближнем Востоке, уступавшая по военному потенциалу только другой американской машине убийства – израильской. Он обладал также изощренным репрессивным аппаратом, который на протяжении четверти века внушал страх народу. На контрасте со всем этим, иранский народ имел в своем распоряжении очень мало вооружений, организационного или технологического потенциала. Единственное, что использовалось, при чем с большим эффектом, это были кассеты.
По всему Ирану широко распространялись не только записи, подобные тем, о которых я упомянул, по всей стране простым способом – с помощью магнитофонной записи – распространялись также заявления Имама Хомейни. Находясь в Париже, я был свидетелем отправки одного такого послания в Иран. Простота этой системы отправки и передачи записанных сообщений вызывала удивление у многих западных наблюдателей. Всё происходившее состояло лишь в том, что сообщение записывалось в Париже и читалось по телефону нескольким лицам в Тегеране, у которых были магнитофоны, которые они держали рядом с телефоном. Затем они обзванивали других людей в провинциальных городах, которые ждали их со своими магнитофонами, и через короткое время сообщение дублировалось и распространялось по всей стране.
Многие люди на Ближнем Востоке и в Южной Азии знают, как часто таксисты и водители грузовиков ездят с магнитофонами, слушая последнюю «поп-музыку». Одним из символов Исламской революции в Иране было то, что в грузовиках дальнобойщиков, автобусах и такси проигрывались только кассеты Имама Хомейни. Мы можем сказать, что в некотором смысле эта революция была революцией, технологическим символом которой стала кассета, подобно тому как ранее Конституционная революция была революцией телеграмм. (Телеграммы пересылались между шиитскими центрами Ирака и различными городами Ирана).
Если вернуться к хронологии событий, то после восстания в Йезде и понесенных там тяжелых потерь мы впервые обнаруживаем в августе крупные беспорядки, происходившие также и в Тегеране. Это вынудило шаха отменить запланированную поездку в Европу. Во время революции шах дважды был вынужден отменить зарубежные поездки. В обоих случаях он планировал поездки в коммунистические государства Восточной Европы. Неуместность этой ситуации не была замечена большинством иностранных журналистов и наблюдателей, которые настаивали на том, что шах был оплотом Запада в стратегической борьбе против коммунизма, и что ему угрожало восстание, направлявшееся внутри страны коммунистами. Именно коммунистические государства он и собирался посетить, когда в Тегеране вспыхнули восстания. Также был видный гость-коммунист, Хуа Гофэн, китайский премьер, который счел нужным приехать в Тегеран и лететь на вертолете из аэропорта над истерзанными боями улицами Тегерана, чтобы посовещаться с шахом и выразить ему свои соболезнования и поддержку в его борьбе за прогресс и освобождение.
В августе произошло значительное повышение уровня борьбы, не только из-за возникновения крупномасштабных беспорядков в Тегеране, но и в результате других событий. Именно в августе, а точнее 19 августа, произошло самое позорное из преступлений шахского режима – поджег кинотеатра «Рек» в юго-западном городе Абадан. Возможно, вы помните, что в тот день кинотеатр был сожжен дотла, в результате чего погибло около 420 человек, которые были заперты внутри кинотеатра. В западной прессе об этом было объявлено как одном из плодов фанатичного реакционного исламского движения в стране, которое испытывало раздражение от того, что люди ходили в кино во время месяца Рамадан. Действительно, тогда был месяц Рамадан, месяц усиленного религиозного чувства и борьбы. Верно также и то, что исламским движением были сожжены и разрушены многие кинотеатры по всему Ирану.
Однако здесь следует отметить две вещи. Во-первых, в случае с другими кинотеатрами, которые были сожжены, все без исключения заранее предупреждались о необходимости своевременно эвакуировать персонал кинотеатра, и для поджога или взрыва выбиралось время, когда никакого показа не происходило, и в кинотеатре не было зрителей. Во-вторых, фильм, который показывали в Абадане, был фильмом, который косвенно – из опасений перед цензурой – касался деятельности одного из партизанских движений в Иране, Сазман-е моджахедин (Организация моджахедов иранского народа, ОМИН – Иран-1979). Таким образом, этот фильм вряд ли можно было назвать неприятным для исламского движения в целом. Напротив, во всех других кинотеатрах, которые были разрушены в других местах, демонстрировались фильмы, которые считались оскорбительными для норм исламской морали.
Возможно, самым красноречивым доказательством (а существует большое количество свидетельств, указывающих на ответственность режима за этот поджог) является то, что не более чем за четыре дня до этого события шах произнес речь, в которой сказал: «Я обещаю вам великую цивилизацию; все, что способны предложить вам наши враги – это великий террор, вахшат-е кабир».
Семьи тех, кто сгорел в кинотеатре «Рекс», вовсе не обманулись правительственной пропагандой. Их протест и возмущение были столь велики, что вскоре в городе было введено военное положение. В одном гротескном с точки зрения юмора случае, который мы неоднократно встречаем на протяжении всей революции, кинотеатр «Рекс» в Абадане был горько прозван «кебаб-хаусом Пехлеви». Сгоревшие там заживо люди были непосредственными жертвами шахского режима.
Серия событий, набиравших обороты в течение всего Рамадана, в том числе поджог кинотеатра «Рекс», продолжалась без перерыва до сентября, так что шах пошел на ряд внешних уступок. Он поставил правительство Шарифа Эмами, которого все расхваливали в западной прессе или, по крайней мере, описывали его как благочестивого мусульманина. Возможно, вы знаете, это имя «благочестивого мусульманина» присваивается западной прессой довольно произвольно. Тот, кто с нашей точки зрения совершенно очевидно является мусульманином и служит интересам ислама, описывается как реакционный и фанатичный мусульманин. Тот, кто готов следовать рецептам Запада, обычно описывается как благочестивый мусульманин. В этом контексте, например, Анвар Садат – благочестивый мусульманин, а Имам Хомейни – фанатик или реакционный мусульманин.
Во всяком случае, из-за определенных семейных связей, имевших место несколько поколений назад, Шариф Эмами был объявлен благочестивым мусульманином, и шах сделал некий жест, удалив некоторых бахаистов из своего ближайшего окружения, отменив имперский календарь, который он ввел вместо исламского календаря, и пообещав полную чистку администрации с целью устранить все следы коррупции. Проблема заключалась в том, что он сам был величайшим орудием коррупции, и поэтому это обещание противоречило самому себе. Как гласит турецкая пословица: «Если рыба воняет, она начинает вонять с головы».
Вскоре стало ясно, что месяц мухаррам станет решающим периодом в истории Ирана. В ожидании этого месяца, который примерно соответствовал декабрю 1978 года, шахский режим предпринял определенные приготовления. Прежде всего, Шариф Эмами был заменен прямым военным правлением под командованием генерала Азхари. Непосредственным предлогом для этого послужили продолжавшиеся несколько дней подряд в Тегеране беспорядки и поджоги, когда была сожжена часть британского посольства и атакован ряд других объектов. Вскоре после этого шах оказал давление на иракское правительство с целью изгнать Имама Хомейни из места его длительного изгнания в Наджафе. Мы можем рассматривать эту попытку вновь изгнать Имама Хомейни из исламского мира как одну из величайших ошибок шахского режима. Это оказалось очень выгодно противникам шаха.
В Наджафе Имама Хомейни преследовал баасистский режим — кстати, далеко не в первый раз. За прошедшие годы было много случаев, когда на него оказывалось давление из-за того, что баасистский режим уступал желаниям шаха. По этому случаю его фактически поместили под домашний арест. Его дом был осажден, и ему сообщили, что он может продолжать жить в Ираке только при двух условиях: во-первых, он должен был отказаться от всякой политической деятельности, а во-вторых, переехать из Наджафа в другое место по выбору самого иракского правительства. Эти условия были отвергнуты имамом Хомейни. Затем иракское правительство приступило к его высылке из страны. Первоначальный план, по словам тех, кто находился в окружении Имама Хомейни, состоял в том, что он должен был проехать через Кувейт, чтобы отправиться оттуда в следующий пункт назначения. Интересно отметить, что кувейтское правительство, имевшее Министерство по делам ислама, которое издает книги по исламу, проводит исламские конференции и направляет деньги в различные мечети за рубежом, было настолько озабочено пропагандой «ислама», что не давало разрешения имаму Хомейни даже на транзит через свою территорию. В результате этого имам Хомейни оставался в течение нескольких опасных часов на «ничейной земле» между Ираком и Кувейтом, и ни одно правительство не отвечало за его безопасность.
Через некоторое время иракское правительство разрешило ему вернуться в страну при условии, что он уедет, и он выехал в Париж, что, можно сказать, оказалось удивительно удачным выбором. Это не означает, что французскому правительству присуща какая-то особая добродетель, поскольку французскому правительству не было дано никакого предварительного предупреждения или уведомления. Имам Хомейни просто сел в самолет и поставил французское правительство перед свершившимся фактом, прибыв туда с действительным иранским паспортом и желая остаться там на три месяца по туристической визе. Конечно, у Имама Хомейни была гораздо более важная задача, чем туризм, ожидавший его в Париже. Он поселился в частном доме в деревушке Нофль-ле-Шато под Парижем, которая вскоре стала центром притяжения для иранцев из Европы, Северной Америки и самого Ирана, а также большого числа представителей мировой прессы.
Можно без сомнения сказать, что сообщение между Парижем и Ираном было намного более легким, быстрым и беспрепятственным, чем сообщение между Наджафом и Ираном. Кроме того, имам Хомейни теперь мог более эффективно представлять дело иранского народа перед мировым общественным мнением.
Месяц мухаррам был описан имамом Хомейни в одной из прокламаций, которые он издал в Нофль-ле-Шато, как «месяц торжества крови над мечом». В каком-то смысле это можно рассматривать как краткое описание Исламской революции в Иране. Но особенно это относится к мухарраму в том смысле, что готовность и даже стремление иранского народа к мученичеству проявлялись в течение месяца мухаррам с более широким размахом. Больше людей, чем когда-либо прежде, откликнулось на призыв к мученичеству, который полностью подорвал и разрушил основы иранского режима.
С первого дня месяца мухаррам на улицах Тегерана и других городов появилось большое количество людей, одетых в саваны, готовившихся к мученичеству и шедших без оружия на ряды пулеметов, готовых их расстрелять. Число жертв трудно точно установить, но, вероятно, в первые дни мухаррама было убито больше людей, чем в любое другое время, за исключением побоища, развернувшегося в Тегеране на «Черную пятницу» 8 сентября 1978 года.
Одним из решающих поворотных моментов в борьбе после сожжения кинотеатра «Рекс» в Абадане стала бойня 8 сентября в Тегеране. Это произошло вскоре после окончания Рамадана, когда несколько демонстрантов собрались на площади, которая раньше называлась Майдан-е Жале, а теперь называется Площадью мучеников в Тегеране. Комендантский час был объявлен еще до того, как люди, собравшиеся на площади, могли узнать о нем и соблюсти его, если бы они этого захотели. Собравшимся на площади не было дано ни малейшего шанса разойтись. Они были окружены со всех четырех сторон, и вскоре шахские войска начали стрелять со всех четырех направлений и с воздуха, с тяжело вооруженных вертолетов. Это ужасное событие, по крайней мере его часть, было записано на магнитофонную пленку.
Бойня продолжалась большую часть дня. Также имеется ряд компрометирующих фотографий. В этой связи прозвучали заявления о том, что в массовых убийствах участвовали израильские военные. Разумеется, в настоящее время так или иначе невозможно предъявить какое-либо решающее доказательство. Несомненно одно: по свидетельству некоторых очевидцев событий, одна рота войск, стоявшая в тот день на переднем крае, проявила нежелание стрелять, и ее быстро сняли и заменили свежими бойцами, одетыми в иранскую форму. Эти военные говорили на языке, отличавшемся от персидского, и имели неопрятный вид, длинные бороды, выглядели как эдакие хиппи. Можно было бы сказать, что в течение года шахские войска не проявляли особого нежелания убивать людей, и люди могли бы задаться вопросом, почему режим должен был прибегнуть к помощи израильтян в этом случае. Возможно, ответ заключается в том, что за неделю до этого, начиная с конца Рамадана, в Тегеране произошла серия огромных, поистине беспрецедентных демонстраций, и шах, вероятно, рассматривал эту неделю как решающую в своей борьбе за выживание. Возможно, он считал, что лучше всего иметь в своем распоряжении войска, фактически наемников, в готовности которых стрелять, при этом с большой радостью, если речь шла о мусульманах в качестве мишеней, не было бы никаких сомнений.
Независимо от того, имело ли под собой основание это обвинение, сам факт его повсеместного и широкого распространения является показателем восприятия иранским народом глубокой причастности Израиля к репрессивному аппарату и политике шаха.
Если перейти от рамадана к мухарраму, из сентября в декабрь 1978 года, то массовые демонстрации, имевшие место в конце рамадана, повторились в два самых важных дня мухаррама – девятое и десятое числа месяца, которые являются с точки зрения традиционных шиитских поминальных церемоний по мученикам наиболее важными днями. Во-первых, военный премьер Азхари заявил, что с рассвета до заката будет введен комендантский час, и что никакие церемонии не будут разрешены даже в мечетях, не говоря уже о улицах города. Затем, когда стало ясно, что народ не намерен соблюдать этот запрет, он был постепенно снят, и было дано разрешение на обширную демонстрацию, которая проходила вдоль главных магистралей Тегерана, завершаясь у так называемого памятника Шахьяд — памятника в честь 2500-летия иранской монархии. Мы можем мимоходом отметить еще один пример революционного юмора в Иране, который заключался в переименовании памятника Шахьяд в памятник «Шаййяд», то есть памятник не «в честь шаха» или «в память о шахе», а «памятник негодяю». В этот день улицы, ведущие в северные районы Тегерана, где располагалось большинство шахских дворцов и вилл богачей, были перекрыты, и огромное количество людей, по оценкам от пяти до шести миллионов, двинулись по главным артериям к площади, где был зачитан и одобрен присутствующими манифест.
Манифест призывал к упразднению монархии, к учреждению Исламской Республики и соблюдению некоторых пунктов, касавшихся внутренней и внешней политики. Всего было шестнадцать пунктов. Президент Картер в одном из своих глупых высказываний, за которые его все больше хвалят, сказал, что тот факт, что день прошел без кровопролития, был в некотором смысле триумфом шахского режима и свидетельством того, что, в конце концов, все будет не так уж и плохо, и он сможет пережить бурю, как пережил предыдущие бури. Тот факт, что в этот день не было никакого кровопролития, был исключительно результатом невмешательства армии. Это был моральный триумф исламского движения и ошеломляющее поражение шаха.
Шах и, что еще важнее, его иностранные советники все чаще признавали, что его дело безнадежно и что лучшее, на что можно надеяться — это принятие того, что в американской терминологии называется компромиссным решением, то есть ни шах, ни исламский режим, а нечто среднее между ними, возглавляемое «умеренными, разумными людьми»; другими словами, людьми, которые были бы довольны продолжением американского стратегического господства в Иране.
После зондирования обстановки и поисков подходящего кандидата в конце декабря была отобрана кандидатура Шапура Бахтияра, лидера Национального фронта, который сразу же был провозглашен в западной пропаганде давним врагом шаха, ведущим членом оппозиции, поборником прав человека и обладателей многих других громких титулов.
Следует отметить, что Национальный фронт, особенно в том виде, в каком он появился в последние годы в Иране, не был главным органом оппозиции шаху. Он имел определенный вес и представлял интересы определенной части общества, но ни в коем случае не была такой важной организацией политической оппозиции, какой он был во времена доктора Мосаддыка. Даже в ослабленном Национальном фронте Шапур Бахтияр занимал весьма сомнительное положение. Он был вовлечен в целый ряд инцидентов, которые вызвали подозрения у его соратников, причем настолько сильное, что, когда он принял предложение шаха по предложению Соединенных Штатов стать новым премьер-министром, а сам шах отправился в отпуск, члены Национального фронта не были удивлены, а иранский народ в целом – еще меньше.
Шапур Бахтияр организовал отъезд шаха, который состоялся в январе 1979 года, а затем приступил к безнадежной попытке укрепить основы своей собственной власти. Каковы бы ни были недостатки Шапура Бахтияра, а они многочисленны, он явно был человеком не совсем безмозглым. Один из интригующих вопросов, на который, на мой взгляд, до сих пор нет полного ответа, заключается в том, почему Бахтияр решил взяться за эту безнадежную задачу спасения американского дела в Иране после отъезда шаха в середине января. Единственный промежуточный ответ, который может быть дан на этот вопрос, заключается в том, что он был человеком, прежде всего, совершенно презирающим религию, и поэтому, как и многие другие секуляристы, полагал, что религия не имеет действенной силы. Поскольку он в нее не верил, то считал, что ipso facto никто другой в нее искренне не верит, и поэтому ее следует отбросить как действенную силу.
Можно сказать, что такого рода предположения разделяют в целом многие представители иранской буржуазии. Они думали: «пусть революция пройдет, пусть восстание пока возглавят улемы. В конце концов, эти люди не являются людьми этого мира, и они политически наивны; а мы, светская буржуазия, получившая образование на Западе, либеральная интеллигенция, в свое время примем на себя наше естественное право руководства».
Мне кажется, что несколько похожая ментальность в довольно экстремальной форме присутствовала и у Бахтияра. Он был достаточно неосторожен, чтобы описать Имама Хомейни как «безумного старика». Именно этот «безумный старик» полностью перехитрил и разрушил режим Бахтияра менее чем за месяц после его установления. В начале февраля 1979 года, после ряда политических маневров со стороны Бахтияра и иранской армии, включавших закрытие на несколько дней тегеранского аэропорта, Имам Хомейни вернулся с триумфом, будучи торжественно встречен народом Ирана. Было подсчитано, что по этому случаю в Тегеране находилось около трети всего населения Ирана, которая приехал встретить его. Многие города страны были почти полностью опустошены, потому что их жители собрались в Тегеране, чтобы триумфально приветствовать Имама Хомейни.
Он вернулся и, согласно объявленному им намерению, немедленно отправился на кладбище в Тегеране, где были похоронены мученики революции, и произнес одну из своих типичных мужественных и бескомпромиссных речей, осудив Соединенные Штаты за их роль во время Революции, и заявив о том, что иранский народ желал свободы, взамен которой империализм и его агенты дали ему кладбище, полное мучеников, как бы в ответ на их требование. Он также отметил, что борьба еще не закончена, и призвал иранский народ продолжать свою борьбу.
Через четыре дня после своего возвращения Имам Хомейни назначил свое собственное правительство – Временное правительство во главе с Мехди Базарганом. Постепенно были назначены министры, пока кабинет министров не был полностью сформирован. Этот процесс продолжался и после окончательного триумфа революции. В течение двух недель между возвращением Имама Хомейни и окончательным свержением режима решающим вопросом для многих людей стала вероятность военного переворота, который мог быть инспирирован американцами. Именно в этом заключалось основное опасение многих людей. В конце концов, Соединенные Штаты были настолько вовлечены в дела Ирана, что их вмешательство не имело аналогов практически ни в одной другой стране. Несомненно, у них должны были быть какие-то чрезвычайные планы для таких дней, которые разворачивались в Иране. Смогут ли Соединенные Штаты легко отказаться от стратегических, экономических и военных преимуществ, которыми они пользовались в Иране на протяжении четверти века?
Тревогу усилил приезд в Тегеран командующего американскими сухопутными войсками в Европе генерала Роберта Хайзера. Мнимая цель его визита в Тегеран состояла в том, чтобы обсудить проблемы поставок оружия после беспорядков и восстания в Иране, а также отговорить иранских военных от попытки государственного переворота. Похоже, что время, чуть больше месяца, которое он провел в Тегеране, было слишком продолжительным периодом времени для решения этих ограниченных задач[1].
Со времени победы революции были обнаружены документальные свидетельства того, что целью визита Хайзера в Тегеран было, напротив, провести исследование возможности военного переворота. Его отъезд из страны следует рассматривать как признак того, что исследование дало отрицательные результаты, согласно которым, по крайней мере в краткосрочной перспективе возможность успешного военного переворота была крайне ограничена. Иран 1979 года уже не был Ираном 1953 года. В конце концов, иранская армия все больше страдала от дезертирства со стороны своих новобранцев; значительное психологическое давление оказывало религиозное руководство во главе с имамом Хомейни, который неоднократно призывал армию вернуться к народу, к которому она, по существу, принадлежала. В то же время было известно, что народ стал вооружаться таким образом, что военный переворот не состоялся бы, не вызвав сопротивления.
Как и следовало ожидать, именно самые непокорные элементы в армии привели к окончательному падению последних остатков шахского режима. 10 февраля 1979 года в одной из казарм ВВС в Тегеране курсанты ВВС были заняты просмотром иранского телевизионного репортажа с кадрами кинохроники, показывавшей возвращение в Тегеран Имама Хомейни. Просмотрев этот фильм, они устроили демонстрацию с требованием установить Исламское правление под руководством имама Хомейни. Их офицеры настаивали на том, чтобы они вернулись в казармы, но вместо этого они совершили налет на оружейный склад и оказали вооруженное сопротивление. Командиры гарнизона призвали Имперскую гвардию, так называемую вечную или бессмертную гвардию, так называемые отборные войска шаха, чтобы помочь в выполнении репрессивной задачи. В гарнизон ВВС очень быстро прибыло несколько танков.
Начало этой битвы стало сигналом к вооруженному восстанию по всему Тегерану, в результате которого были захвачены один за другим все основные объекты власти, офис премьер-министра, радио и телевидение, здание парламента, штаб-квартира САВАК и его различные места допросов и пыток, располагавшиеся по всему городу, так что через два-три дня, когда было убито как минимум семьсот-восемьсот человек, шахский режим был окончательно сметен в последней кровавой бане.
Это был приблизительный пересказ важных событий Революции. Конечно, многие детали были опущены, но я думаю, что дал вам набросок самых важных событий. Теперь, завершая эту лекцию и серию лекций в целом, я хотел бы попытаться сделать несколько выводов, которые, как мне кажется, имеют особое значение для мусульман и которые, я надеюсь, проиллюстрируют утверждение, сделанное мною в начале моей первой лекции о том, что события в Иране являются наиболее важными и значимыми событиями для всего мусульманского мира в новейшей истории. Они никоим образом не являются цепочкой оторванных друг от друга событий, обусловленных теми или иными обстоятельствами развития Ирана.
Прежде всего, я указал на то, что движению иранского мусульманского народа единодушно противостояли все крупные сверхдержавы и их агенты в регионе. Это можно рассматривать как простую и автоматическую проверку подлинности любого исламского движения. Если какое-либо исламское движение вдруг объединяется, пусть даже косвенно и непреднамеренно, с какой-либо крупной державой, возникает определенная проблема. Это означает, что есть некая готовность идти на компромисс, урегулировать ситуацию, сотрудничать с неисламской державой, или имеется ощущение, что оно готово на это пойти.
Исламской революции в Иране противостояли США, Советский Союз, Китай, Великобритания, Западная Германия, Франция — все эти крупные центры власти и коррупции в мире. В регионе Ближнего Востока ей противостояли с разной степенью активного участия как так называемые реакционные режимы, так и так называемые прогрессивные режимы. Против него выступил король Марокко Хасан, который назвал Имама Хомейни наивным стариком и послал своего специального посланника поговорить с некоторыми иранскими улемами, чтобы убедить их не попадаться в ловушку коммунизма. Ему противостоял президент Египта Садат, который теперь продемонстрировал всему миру свою политику капитуляции в своем стремлении к личности и идентичности, чего ему явно не хватает, и обрести это у него нет никаких шансов[2].
Этому движению противостоял саудовский режим, который, несмотря на всю свою спонсорскую поддержку мусульманских конференций и притязания на роль достойного хранителя Харамайна (мусульманских святынь в Мекке и Медине – Иран-1979), явно находится на службе у Соединенных Штатов и выступает против всех жизненно важных проявлений ислама в исламском мире. Что касается так называемых прогрессивных режимов, то им противостояло иракское правительство, баасисты, которые в соответствии с нынешним политическим жаргоном должны быть ультра-жесткими сторонниками неприятия [Израиля]. Ему противостояла Ливия; пусть в этом не будет никаких сомнений. Каддафи был противником шаха, но он ни в коей мере не был благосклонен к исламскому движению в Иране до тех пор, пока не стало ясно, что оно вот-вот восторжествует. Поддержкой Каддафи пользовалась лишь марксистская партизанская группа «Федаян-е Хальк» (Организация фидаинов иранского народа, ОФИН – Иран-1979) и сепаратистское движение в Курдистане. Интересно, что в последнее время Каддафи также выступил в поддержку курдского национализма, отделения курдских районов Ирака и Ирана для образования отдельного и независимого государства.
Короче говоря, это был союз великих держав и их региональных сателлитов, выстроенный против Исламской революции. Мы можем сказать, что это одновременно является доказательством подлинности революции и предупреждением о том, что любое подлинное исламское движение, если оно возникнет, столкнется с подобным противодействием. Однако именно перед лицом такого противодействия исламское движение в Иране одержало победу. Найти этому объяснение в терминах одних только привычных средств политического и исторического анализа невозможно. Когда Имама Хомейни спросили о причинах успеха революции, он просто ответил, что такова воля Божья. Воля Божья проявляется через причины, которые могут быть проанализированы, но мы, мусульмане, верящие в ислам как тотальный взгляд на реальность, набор методов для понимания реальности, должны сказать, что триумф Исламской революции действительно был исполнением Божьего обетования, которое вечно остается действительным для тех, кто борется на Его пути, независимо от вторичных и случайных причин.
В какой-то момент Имама Хомейни спросили, когда он был в Париже: «Не думаете ли вы, что существует опасность того, что это постоянное кровопролитие и жертвы со стороны нашего народа вызовут у них отчаяние и усталость, так что смысл нашего движения будет потерян? Не лучше ли было бы сделать паузу, заключить какое-то временное соглашение, направленное на реформу существующего режима?» Имам Хомейни лишь ответил, что это наша задача – делать то, что Аллах велит нам делать, и от Аллаха зависит, даст ли Он результаты этого в этой или в будущей жизни. Именно благодаря этому доверию к Аллаху, этому уединению с Аллахом, этому отсутствию любой формы мирской поддержки и этой опоре на поддержку Аллаха — опоре, ясным свидетельством которой было принятие мученичества не менее чем пятьюдесятью тысячами человек в год борьбы — в конечном счете революция в Иране смогла добиться успеха.
Второй общий вывод, который мы, мусульмане, должны сделать из революции, состоит в том, что решающим фактором успеха движения является не изощренность организации. Решающее значение имеет не выработка какого-либо точного стратегического плана, хотя на различных этапах борьбы вопросы стратегии, конечно, приобретают важное значение. Часто говорят, что в Иране у нас есть иерархия шиитских улемов, которой нет нигде в мусульманском мире, и поэтому этот триумф нелегко повторить в другом месте.
Что подразумевается под этой так называемой иерархией шиитских улемов? Существует, конечно, простой механизм таклида, который я пытался описать вам в своей первой лекции, когда каждый отдельный верующий считает себя обязанным следовать руководству религиозного лидера. Это руководство дается на основе морального и духовного авторитета, который приобретается исключительно на основе народного согласия. Нет никакого избирательного процесса для выбора марджи или муджтахида. Просто возникает некий индивидуум или ряд индивидуумов, которые сами по себе приходят, чтобы повелевать над послушными верующими. Естественно, что привлекательность и авторитет Имама Хомейни намного превосходили механику таклида.
Вполне возможно, что события будут развиваться подобным образом и в суннитской части мусульманского мира[3]. Если появляется лидер или движение, которое явно представляет собой абсолютно бескомпромиссную и радикальную альтернативу существующей системе или системам, если оно проявляет себя не только в теоретическом, но и в практическом смысле будучи озабоченным актуальными, осязаемыми проблемами народа, то нет никаких причин, по которым оно не вызовет такой же отклик, как тот, который был вызван имамом Хомейни у иранского народа.
Почему сегодня в Иране мы видим единственный подлинный эксперимент по созданию Исламского государства, по поводу которого мы можем иметь некоторую уверенность и надежду? И вовсе не потому, что иранцы одарены высшей степенью благочестия по сравнению с другими мусульманскими народами. И вовсе не потому, что они открыли какую-то особую тайну, недоступную остальному мусульманскому миру. Конечно, это не так. Давайте не будем забывать, что ислам остается главной движущей силой, по крайней мере потенциально, по сути, всех мусульманских народов без исключения, будь то арабы, тюрки, народы индо-пакистанского субконтинента, Юго-Восточной Азии, Африки или любой другой группы мусульман. В конечном счете, невозможно искоренить ислам из сердец мусульман. Возможно только уничтожить самих мусульман. Учитывая это, необходимо активизировать этот ресурс веры, готовности к борьбе и самопожертвованию. Это то, что присутствует в сердцах всех мусульманских народов и даже в сердцах многих людей, которые, по-видимому, являются светскими.
Одним из событий, произошедших в ходе Исламской революции в Иране, было повторное открытие ислама теми, кто был частично секуляризован. Я описал один аспект этого процесса в своей лекции о докторе Шариати, но это был не просто интеллектуальный процесс. Это был также вопрос возвращения индивидов к их собственной личности, их культурной и исторической идентичности. Подобный процесс возможен и в других мусульманских странах, где подавляющее большинство людей, в том числе и многие из тех, кто, по-видимому, потерян для ислама, находятся в таком же положении. Это возможно путем представления ясной, радикальной, полной и серьезной альтернативы, которая не имеет никакого отношения к существующей системе, которая не желает участвовать в ней, не входит в нее под предлогом ее реформирования, а стоит совершенно отдельно от нее.
Это подводит меня к еще одному выводу относительно Исламской революции —Исламскому движению не только автоматически противостоят все крупные сверхдержавы и их местные агенты, но и для того, чтобы быть подлинным и иметь хоть какие-то шансы на успех, такое движение должно быть бескомпромиссным в достижении своих конечных целей. Наступает время, когда быть бескомпромиссным – это единственный реалистичный курс. Для исламского движения нереалистично быть умеренным и идти на компромиссы. Для исламского движения идти на так называемые реалистические компромиссы означает, по сути, жертвовать своей собственной природой и конечными целями. Есть слишком много примеров этого, чтобы их можно было не заметить. Можно привести пример Турции, где так называемая исламская партия, в которую входят многие люди, обладающие большой искренностью, энергией и преданностью, решила вступить в парламентскую игру ради продвижения исламских интересов. Мы видим, что именно через вступление в парламентскую игру она начинает применять все известные парламентские трюки, начиная с принесения присяги на верность светской республике. Эта партия в данной ситуации или аналогичные партии в аналогичной ситуации в других странах исламского мира не могут выступать в качестве противовеса системе, в которой они участвуют и, следовательно, в выживании которой они частично заинтересованы.
Есть еще один вывод. Он заключается в том, что исламское движение, если оно правильно отождествляется с народными интересами и не держится в плоскости исключительно чистой идеологии, если оно бескомпромиссно отказывается от какой-либо формы участия в существующей системе, если оно все это делает, то оно будет в состоянии превзойти любые формы светской конкуренции. Одно из самых больших различий между 1953 и 1979 годами в Иране заключается в том, что в 1953 году был Мосаддык, а в 1979 году – Хомейни. В событиях, приведших к национализации иранской нефтяной промышленности в 1953 году, участвовало исламское государство. Но светский деятель Мосаддык затмил на сцене религиозных деятелей, таких как Имам Кашани. Именно поэтому националистическое движение доктора Мосаддыка никогда не могло быть массовым движением с глубокими корнями.
В 1978-1979 годах мы видим, напротив, так называемую светскую оппозицию, Национальный фронт, где такие люди, как Санджаби и остальные, полностью затмены религиозным руководством. Чтобы иметь какое-либо политическое влияние, светская оппозиция была вынуждена отказаться от своих позиций и безоговорочно подчиниться требованиям Имама Хомейни. Точно так же во всех других мусульманских странах другие формы идеологии и политической организации, какие бы попытки они ни предпринимали, в значительной степени не смогли проникнуть в глубины сердец и умов мусульманского народа. Даже при том, что они могут показаться конкурентами за будущее мусульманской уммы, если им правильно противодействовать, то нечего бояться. Это относится также к поставщикам светского национализма и этнического национализма в арабском мире, в Турции и в других странах. Это относится и к марксистам. Только исламское движение, потенциальное и не обязательно реальное исламское движение, в различных мусульманских странах, способно призвать самые глубокие ресурсы народа и обеспечить подлинное возрождение и обновление.
Любая попытка сформулировать будущий путь для мусульманских народов за пределами ислама в конечном счете является пустой тратой времени и энергии, а также растратой самых ценных наших людских и материальных ресурсов. Чтобы предотвратить это расточительство, исламские движения в других странах должны усвоить фундаментальные уроки Исламской революции в Иране. В противном случае они будут способствовать тому состоянию идеологической и духовной анархии, которая сохраняется в мусульманском мире. К сожалению, признаки того, что лидеры или, по крайней мере, самозваные лидеры ислама в других странах готовы учиться у Исламской революции в Иране, проявляют себя не очень ярко.
Давайте рассмотрим два примера. Недавно я видел номер исламского журнала «Хиляль», издаваемого в Турции неким Салихом Озканом, который в значительной степени является представителем Турции в «Рабитат аль-Алам аль-Ислами» (Всемирная Исламская Лига – Иран-1979). Этот журнал был издан в марте, через месяц после триумфа Исламской революции в Иране, и все же в нем не было ни единого слова на тему Ирана. Точно так же в Пакистане недавно был возрожден журнал «Критерий», который является филиалом Джамаата (Джамаат-и ислами – Иран-1979). Его первый номер вышел после долгого перерыва, и в нем не было ни слова о бурных событиях в Иране.
На мусульманских лидерах и мусульманах в целом лежит огромная ответственность не только за усвоение уроков Исламской революции, но и за то, чтобы лидеры революции передавали свой опыт исламскому миру в целом. Есть признаки того, что в Иране понимают эту ответственность и что предпринимаются шаги для выполнения этой обязанности. Пока еще слишком рано с какой-либо уверенностью предсказывать дальнейший ход событий в Иране. В настоящее время в этой стране существуют серьезные проблемы, которые следует предвидеть и которые не столь серьезны и фатальны, как об этом пишет западная пресса. Тем не менее это реальные проблемы, требующие реальных решений. Кроме того, еще слишком рано говорить о том, каким будет окончательное воздействие революции на другие мусульманские страны. Каким бы ни был будущий поворот событий в Иране и других мусульманских странах, несомненно, то, что уже произошло в Иране, является одновременно самым неожиданным и самым радостным триумфом исламской уммы в нынешнем столетии.
Обсуждение
Вопрос: нас очень беспокоят дебаты в Иране. Чего я не понимаю, так это отношения религиозных лидеров так называемых меньшинств, арабов, курдов и так далее. Теперь эти люди требуют отделения. При шахе они держались тихо. Теперь, когда произошла Исламская революция, и мы все говорим: «Мы мусульмане», они выступают против революции. Мы слышим, по крайней мере в британской прессе, что религиозные лидеры этих меньшинств требуют освобождения. Не могли бы вы прокомментировать это?
Хамид Альгар: В случае с Курдистаном предполагаемым религиозным лидером, который наиболее известен как требующий отделения или автономии Курдистана, является некий ‘Изз ад-дин Хусейни. Его описывают как «Маркса Курдистана», так как он, очевидно, находится в хороших отношениях с левыми в этом районе. Кроме того, говорят, что до революции он был в хороших отношениях с САВАК. Одна из общих трансформаций, последовавших за революцией, заключается в том, что бывшие сторонники монархии стали марксистами. Это одна из форм, под которую теперь пытается замаскироваться контрреволюция в Иране. Примером может служить случай с Хусейни, который является одним из так называемых религиозных лидеров курдов в Иране.
Что же касается других лидеров курдов в Иране, то я не думаю, что среди них есть люди, претендующие на религиозную известность. Курды в Иране, как и везде, раздроблены. Нет единого объединенного курдского руководства, обладающего полномочиями говорить от имени курдов одного региона, не говоря уже о всех курдах или всех курдских населенных пунктах. Что касается Хузестана, то там есть этот Хакани, которого называют религиозным лидером арабоязычного меньшинства. Я ничего не знаю об истории этого человека, был ли он каким-либо образом активен при шахском режиме, и не знаю, насколько эффективный контроль он осуществляет над людьми в Хузестане, требующими автономии.
Проблема, которая возникла в Курдистане и Хузестане и даже в населенных белуджами районах юго-востока Ирана, заключается в том, что у народа есть законные претензии. У них есть обиды, унаследованные со времен шаха. У них есть те же обиды, что и у персоязычного большинства в Иране; то есть они были заброшены и подвергались угнетению в течение целого ряда лет. Кроме того, у них есть определенные претензии, особенно к самим себе. В течение многих лет в Иране было запрещено использовать другие языки, кроме персидского, для любых целей, кроме устного общения, будь то азербайджанский, турецкий, курдский, арабский, белуджи или любой другой. Кроме того, некоторые районы, населенные меньшинствами, оказались в худшем экономическом положении, чем другие. Особенно ярким примером является Хузестан, который был источником основных богатств страны благодаря нефтяной промышленности. Можно обнаружить, что нефтяники в Абадане, большинство из которых являются этническими арабами, жили в самых жалких условиях. После революции эти люди, естественно, с нетерпением ждут, чтобы их проблемы были решены.
Такого рода недостаток терпения можно встретить не только среди этнических меньшинств, но и во многих других секторах. Один из постоянных призывов как Имама Хомейни, так и Базаргана — к «революционному терпению» — терпению в существующих обстоятельствах, когда люди не настаивают на своих классовых или узкогрупповых проблемах в то время, когда есть важные общие вопросы, требующие решения.
Пользуясь этой ситуацией, на территории расселения меньшинств появляются враги революции, как внутренние, так и внешние. Они будут двигаться дальше, чтобы довести дело до точки невозврата. До сих пор в Хузестане и Курдистане все было более или менее спокойно. В будущем я не знаю, насколько эти проблемы окажутся разрешимыми. Я не думаю, что было бы правильно утверждать, что религиозные лидеры, будь то в Курдистане или Хузестане, в целом не подвержены агитации различных сил.
Вопрос: Не могли бы вы рассказать нам что-нибудь об организационном аспекте движения в том, что касается членства в нем, отбора членов, подготовки кадров и стратегии, особенно в том, что касается Совета Исламской революции?
Хамид Альгар: Вы здесь касаетесь разных вопросов. Вы говорите о движении, с одной стороны, и о революционном совете – с другой. Что же касается того, что мы называем в широком смысле движением, то люди не должны поддаваться иллюзии, будто бы речь идет о формально организованном движении с определенными критериями членства и так далее. Возможно, еще один урок революции состоит в том, что это было широкое исламское движение, а не какое-то дело, в котором люди сидят, как экзаменационная комиссия, и решают, кто достоин быть допущенным. Необходимо неформально заручиться массовой поддержкой подавляющего большинства населения. Вот что произошло в Иране. Дело не в том, что была создана тайная партия или организация, которая привлекала к себе все больше и больше людей. Существовали некоторые организации, партизанские организации, которые в течение ряда лет вели городскую войну против шахского режима. Однако не это привело к революции. Революция была по-настоящему народным движением. Можно сказать, что Исламская революция в Иране была примером массового политического участия, уникальным для нашего времени. По контрасту с этим парламентские выборы в западных странах представляются простой игрой. В Соединенных Штатах в последних выборах приняла участие меньшая часть электората, и все же они приветствуются как выражение народной воли. В Иране, перед лицом массированного давления, опасности смерти, расчленения и пыток, целый народ вышел на улицы, чтобы добиться выполнения своих требований. Это массовое, почти стихийное событие имеет больше общего с природным катаклизмом, нежели политическим событием. Это не может быть результатом какого-либо широкого стратегического плана.
Как я уже пытался показать, организационная структура революции чрезвычайно проста. Речь шла о том, что директивы, данные имамом Хомейни, распространялись по всему Ирану и затем вызывали немедленную реакцию повиновения со стороны народных масс. Вот к чему все сводится. Затем в дело включается логистика, планирование массовых демонстраций. Были массовые демонстрации, где люди были организовыванными, устраивались мероприятия по обеспечению их питанием и так далее.
Шах в одном интересном комментарии после демонстраций сказал «Та превосходная организация, с которой были проведены эти демонстрации, показывает, что в них замешаны иностранцы и коммунисты», он был настолько низкого мнения о своем собственном народе, что ему казалось, что они не могут организовать демонстрацию без иностранного участия. Этим самым он отражал свой собственный менталитет. Он не мог сделать ни одного шага без указаний из Вашингтона, Лондона или Москвы.
Здесь нет никакой организационной стратегической тайны. Основной организационной ячейкой была мечеть. Возможно, я должен был бы сформулировать это заключение в заключительной части лекции. Одним из важных элементов, обеспечивших успех революции, было возрождение мечети, ее полноценных масштабов и функций, которая была не просто местом для бегства от общества, куда люди уходят, чтобы быть вдали от мира, молиться, совершать омовения и слушать чтение Корана; напротив, она стала центром борьбы, организации и управления. Короче говоря, это было всем тем, что было во времена Пророка, да пребудет с ним мир.
Комментарий: Это важный момент, потому что разница между шиитскими районами и тем, что мы имеем в суннитских странах, заметна. В последнем случае мечеть возглавляет человек, нанятый правительством, и ему разрешается говорить только о морали и этических вопросах. К сожалению, мы не можем ожидать, что какие-либо движения, возникающие в арабских странах, будут исходить из мечетей. Оно также должно возникнуть за пределами основных традиционных центров обучения, таких как религиозные университеты. Они оказались полностью вне политики. Они имеют дело только с определенными вещами и издают декларации в поддержку короля или вождя.
Хамид Альгар: Мне кажется, что, возможно, есть необходимость в том, чтобы создать в исламском мире такой феномен, которое мусульмане создали в Советском Союзе, а именно подпольные или несанкционированные мечети. В одном интересном исследовании, опубликованном некоторыми французскими учеными, было установлено, что помимо примерно трехсот официальных мечетей, существующих в Советском Союзе, существуют многие тысячи неофициальных подпольных или несанкционированных мечетей, которые были настоящим средством выживания ислама в Советском Союзе. Если в официально признанных мечетях вы услышите хутбу о совместимости социализма и ислама, о желательности повышения производительности колхозов и так далее, то в подпольных мечетях вы услышите совсем другое. Возможно, нам следует забыть о нашей одержимости красивыми куполами и минаретами и создать подпольные мечети, которые не являются мечетями в архитектурном смысле, но в действительности являются настоящими мечетями по своему духу.
Комментарий: Этот феномен контролируемых правительством мечетей более характерен для арабских стран. Это не относится к странам индо-пакистанского субконтинента и Юго-Восточной Азии.
Д-р Калим Сиддики: Действительно, это относится не ко всем суннитским странам. По историческим причинам на субконтиненте, где мусульмане правили в течение восьмисот лет, было построено сравнительно мало мечетей. Но за последние сто пятьдесят лет колониального правления мусульмане построили еще больше мечетей, потому что им больше нечего было делать. Эти мечети не управляются правительством Пакистана, Бангладеш или Индии. Каждая маленькая мечеть – это автономная единица, которая содержит имама, муэдзина и ряд других. Каждая из них имеет свою зону, в рамках которой она предоставляет образование, богослужения и ритуальные услуги. Они стали очень активными в какой-то момент времени, например, в 1857 году в Индии и во время пакистанского движения в 1940-х годах.
Комментарий: Самый важный фактор, который мы должны принять во внимание – это то, что люди должны были быть готовы пожертвовать собой ради ислама и отдать за него свою жизнь. Это то, чему мы должны научиться — что молодежь должна отдавать всю свою энергию исламу, и если этого не происходит, то начинают происходить все эти вещи. Мы можем захватить мечети, но мы должны идти туда и работать в них. Вот в чем проблема. Люди не ходят в мечеть. Как они могут повлиять на изменения в мечети?
Хамид Альгар: Разумеется, ничего нельзя достичь без жертв.
Д-р Калим Сиддики: Не хотите ли вы продолжить дальше и прокомментировать образ жизни, который привносится западным образованием? Есть люди, которые верят в Бога, которые верят в ислам, но прежде всего они верят в свою карьеру и свое личное продвижение, банковский счет, ипотеку, свою жену и семью, а также в бунгало. Они приходят и молятся пять раз в день, но если вы попросите у них 5 долларов в месяц, они скорее отдадут вам свою жизнь. Было бы легче пожертвовать их жизнью. Именно так проявляет себя Исламский культурный центр в Лондоне. Центр – это собор, витрина, апология мусульманских правительств всего мира. Он существует не для того, чтобы служить исламу. Попечителями являются послы этих мусульманских стран. Вместо того чтобы попытаться устроить переворот и реформировать это место или любое другое подобное ему, мы должны создать свои собственные альтернативные институты и обходить этих людей стороной. Давайте покажем им, что они неуместны, а именно таковыми они являются.
Вопрос: Мы слышали в западной прессе еще до революции о забастовках и разнообразном давлении, оказываемом на шахский режим. Не могли бы вы прокомментировать это?
Хамид Альгар: Я, конечно, должен был упомянуть о забастовках, особенно забастовках нефтяников, которые привели к сокращению доходов шаха и к которым добавились забастовки рабочих в других отраслях промышленности и среди госслужащих, так что страна фактически находилась в состоянии постоянной всеобщей забастовки. Это был важный дополнительный рычаг давления. В западной прессе говорилось лишь о том, что коммунисты или левые элементы прочно укоренились, в частности, в иранской нефтяной промышленности.
Я помню, как г-н Шлезингер, тогдашний американский министр энергетики, предсказывал, что Хомейни не сможет заставить нефтяников вернуться к работе. Отчасти такие искажения происходят из чистой и простой злобы. Они также проистекают из того, что само словосочетание «рабочий комитет» обычно вызывает в западном сознании образ некоего марксистского агитатора. Рабочие советы, возникшие в Иране не только в нефтяной промышленности, но и в других отраслях промышленности и в правительственных учреждениях, были в основном исламскими по своей ориентации и обычно возглавлялись религиозными деятелями. После триумфа революции в Иране нефтяная промышленность вновь начала функционировать именно в то время, когда имам Хомейни обратился к народу с призывом вернуться к работе. Некорректно говорить о сколько-либо значимом коммунистическом присутствии. Вся тема коммунизма представляет собой отдельный вопрос, представляющий некоторый интерес, который можно рассмотреть в другое время.
Одна из важных вещей, произошедших после революции в Иране, заключается в том, что коммунисты — и здесь я использую этот термин в общем смысле, имея в виду не только официальную, ориентированную на Москву партию, но и левых марксистов в целом – осознали очень узкий характер их поддержки в обществе. Именно по этой причине они постоянно агитируют в промышленности, пытаясь снова вывести рабочих на забастовки. Они проводят встречи без особого успеха. Они пытаются цепляться за различные второстепенные вопросы и сделать их своими собственными. Одним из примеров была так называемая женская демонстрация, которая проходила в Тегеране. Еще одним примером было левое движение в районах проживания меньшинств. Левые были вовлечены в эти «вопросы», пытаясь компенсировать свою непривлекательность для тех, чьи интересы они якобы отстаивали, а именно рабочего класса и крестьян.
Вопрос: Говоря о хронологии событий Исламской революции, вы говорили о комментариях президента Картера и в своем заключении приводили противодействие со стороны крупных держав в качестве доказательства подлинности исламского движения. Интересно, не могли бы вы уделить минуту-другую роли Советов? Я думаю, они должны были бы оказывать противодействие повсюду, но где-то им надо было измениться, хотя бы поверхностно, и оказать поддержку Хомейни.
Мой второй вопрос касается сателлитов великих держав и их отношения к революции. Вы можете уделить некоторое время Пакистану? Мы знаем, что президент Зия отправился в Иран в конце 1978 года, и что Пакистан был первым государством, признавшим новый режим. Есть ли в этом некое двуличие?
Хамид Альгар: Что касается Советского Союза, то все, что вы говорите – правда. Советский Союз еще в ноябре 1978 года оказал поддержку шахскому режиму. Если вы прочтете статьи и комментарии, опубликованные в «Правде», то увидите, что по своему тону и содержанию они почти не отличались от статей в «Нью-Йорк Таймс», где говорилось, что шах был симпатичным и внушительным человеком и тому подобное. Именно в декабре Советский Союз, немного опередив Соединенные Штаты, начал видеть безнадежность позиции шаха и постепенно стал описывать события в Иране в более позитивном свете, хотя все еще недооценивал исламское движение и предполагал, что роль Имама Хомейни будет лишь переходной, предвещая подлинную революцию, то есть коммунистическую революцию. Он отдал приказ партии Туде, которая с самого начала была лояльна Москве, изменить свою политику. Соответственно, можно было наблюдать совершенно неуместное зрелище, когда члены партии получали указание проголосовать на референдуме за исламскую республику. Совсем недавно на демонстрациях против врагов революции, внутренних и внешних, была партия Туде, которая несла знамена, провозглашавшие поддержку Исламской революции. Партия Туде является выдохшейся силой в Иране даже в большей степени, чем остальные левые. Ее не воспринимают всерьез.
Что касается Пакистана, то я думаю, что вы сами ответили на свой вопрос. Это был риторический вопрос, не требующий от меня никакого ответа. Как вы говорите, генерал Зия отправился в Иран и совершил принятый по протоколу поклон перед шахом, а затем, после победы революции, как и многие другие, попытался довольно резко изменить курс. Вместо того чтобы быть суровыми пакистанскому правительству, мы должны отметить, что такого рода внезапные волеизъявления были характерны далеко не только для одного Пакистана. Мы видим, что то же самое делают так называемые исламские организации.
В Соединенных Штатах Ассоциация мусульманских студентов (МСА), которая последовательно стремилась подорвать любую форму пропагандистской деятельности иранских студентов в Америке и тех, кто был связан с ними, внезапно сменила свою позицию на защиту Исламской Республики после свержения шаха. Правильно было бы сказать, что Джамаат-и-Ислами в Пакистане крайне запоздал с отправкой имаму Хомейни даже словесной поддержки. Это произошло только в декабре прошлого года. Это двуличие, к сожалению, не ограничивается Зия-уль-Хаком из Пакистана. Это отношение, характерное для определенного менталитета, который мы обнаруживаем в мусульманском мире, в широком спектре людей, правительств и движений.
Комментарий: Я предложил Исламскому культурному центру здесь, в Лондоне, провести собрание, посвященное Исламской революции. Мне сказали: «Нет! Они оплачиваются правительствами. Они не приветствуют Исламскую революцию!»
Хамид Альгар: Более серьезным является тот факт, что саудовцы арестовали несколько человек, которые распространяли одну из прокламаций Имама Хомейни, что является частью их злоупотребления Харамайном в целом. И это был уже не первый случай.
Вопрос: Не считаете ли вы необходимым указать на то, что принятие различными исламскими движениями системы политических партий в качестве исламской на самом деле является импортом с Запада? Она вызывает раскол и создает те же проблемы, что мы видели на Западе.
Хамид Альгар: Это верно, потому что парламентская система предполагает множество постоянно взаимозаменяемых альтернатив. Один из лозунгов Исламской революции гласил «наш лидер – Хомейни, а наша партия – Партия Аллаха». Эта фрагментация политической жизни на конкурирующие партии, хотя она, возможно, и является реальностью в настоящее время, не является чем-то таким, что должно быть наделено постоянством.
Д-р Калим Сиддики: Теперь я встаю для того, чтобы закрыть это заседание, а вместе с ним закончить курс лекций. Те из нас, кто присутствовал на этих четырех лекциях, хотели бы поблагодарить профессора Хамида Альгара за большую ученость и эрудицию, которые он продемонстрировал, а также за полное владение своим предметом. Мы благодарны ему за то огромное терпение и ученость, которые он проявил, представив свой материал.
Сегодня, профессор Альгар, вы сделали десять выводов об Исламской революции в Иране. Каждый из них был точно сформулирован и лаконично представлен.
Я благодарю Аллаха за все, что он сделал для нас возможным. Мы – маленький независимый институт, а вы – профессор, и мы объединились в этом предприятии и успешно завершили его. Я еще раз благодарю вас, благодарю Аллаха и благодарю наших студентов за их участие.
Хамид Альгар
Источник: Hamid Algar, Roots of the Islamic Revolution in Iran, IPI Press, Oneonta. N.Y., 2001, pp. 119-154.
[1] Подтверждение этому теперь можно найти в собственных мемуарах Хайзера под названием «Миссия в Тегеран» (Mission to Tehran. London, 1986).
[2] Намек на название автобиографии Садата «Бахс ‘ан аз-зат: кысса хаяти» («Поиски личности: история моей жизни». Каир, 1978).
[3] Следует признать, что такого развития событий до сих пор не произошло, и в обозримом будущем структурные факторы, по-видимому, будут противодействовать ему.