Саид Амир Арджоманд. Двойное лидерство и конституционные изменения в Исламской Республике после Хомейни
Ирано-американский историк Саид Амир Арджоманд в своей книге «После Хомейни: Иран под властью его наследников» (2009) прослеживает возникновение и укрепление системы коллективного клерикального правления в Иране после 1989 года, а также мирный переход от харизматического лидерства Имама Хомейни к двойному руководству, представленному Верховным Лидером и подчиненным ему президентом Исламской Республики Иран. Автор обращает внимание на так называемую «суннитизацию» шиитской политической доктрины в условиях институализации клерикального правления и формирования системы абсолютного мандата факиха направления (вилайат аль-факих аль-мутлака), закрепленной конституционными поправками 1989 года.
Ассамблея экспертов по лидерству собралась 4 июня 1989 года, на следующее утро после смерти Хомейни, и избрала Сайеда Али Хаменеи преемником Хомейни, лидером Исламской Республики, 60 голосами из 74. Хаменеи были переданы все политические титулы Хомейни за исключением «имама». По-видимому, это соответствовало желанию Хомейни. Согласно более поздним свидетельствам Хашеми-Рафсанджани, на следующий день после того, как он и Хаменеи вручили в Куме в конце марта 1989 года аятолле Монтазери письмо об увольнении с поста преемника Хомейни, у них была встреча с больным Хомейни в компании председателя Ассамблеи экспертов по лидерству и его заместителя, на которой они, как сообщается, пытались переубедить Хомейни на том основании, что у них не было другого подходящего кандидата на пост преемника. Все они были удивлены, и сам Хаменеи был «шокирован», когда Хомейни указал на последнего как на своего преемника. Интересно отметить, что на заседании Ассамблеи экспертов 4 июня 1989 года после смерти Хомейни Рафсанджани и Хаменеи оба выступали за создание Руководящего совета из трех человек, который все еще был прописан в Конституции, но большинство решило проголосовать за одного человека[1]. Быстрое избрание Хаменеи удивительным образом оказалось самой плавной сменой власти в истории мировых революций. Однако оно было неконституционным, поскольку у него не было статуса марджа ат-таклида, как того требовали статьи 107 и 109 Конституции 1979 года, которая все еще действовала, когда Хомейни умер. Конституционность не является определяющим признаком революции, и целью этого шага, вероятно, было разделение власти Хомейни между двумя его ближайшими помощниками, один из которых, президент Хаменеи, был избран клерикальной Ассамблеей лидером Исламской Республики, а другой, спикер Меджлиса Акбар Хашеми-Рафсанджани, был должным образом избран президентом на основе всенародного голосования 28 июля 1989 года. Двойное лидерство казалось вполне подходящим решением для зарождающейся системы постхаризматического коллективного клерикального правления. С самого начала новый президент Хашеми-Рафсанджани, которого многие считали более проницательным и компетентным в этой паре, оказался доминирующей фигурой дуумвирата. Однако недавно измененная Конституция серьезно поменяла расклад в пользу лидера Хаменеи, и ему было трудно не победить.
После смерти харизматичного лидера режима его будущее было под вопросом, не было никакой гарантии, что будет иметь место именно конституционный порядок. Конституционные поправки, которые расширяли полномочия лидера в соответствии с абсолютным вилаят аль-факих, еще не были полностью подготовлены. Совет по пересмотру Конституции полным ходом продолжал свою работу и завершил ее 8 июля 1989 года. Хотя наиболее важные изменения были внесены в течение месяца после смерти Хомейни, Совет добросовестно следовал его инструкциям. Новый лидер одобрил это и распорядился провести национальный референдум по изменению Конституции, и, согласно официальным данным, более 97% избирателей проголосовали за поправки на референдуме, проведенном 28 июля одновременно с президентскими выборами[2]. Массовое народное одобрение, как Конституции, так и президента стало посмертным харизматическим подарком Хомейни режиму, который он благословил. Власть покойного Имама теперь, казалось, была разделена между духовно избранным лидером и всенародно избранным президентом.
Среди прочих революционных последователей Хомейни эти два влиятельных лица были очень похожи друга на друга по возрасту и политическим взглядам. Обоим было за пятьдесят, они были политическими прагматиками и сторонниками прогрессивной исламской юриспруденции (фекх-е пуя). Они начали соперничать за власть и превосходство в период перехода к коллективному правлению. Несмотря на их сходство, они выбрали разные пути. Политические позиции, которые они занимали, все больше определялись определенными Конституцией интересами тех постов, который каждый из них занимал, а не их личной волей. Лидер победил президента в 1989-1997 годах, точно так же, как тот же самый Лидер в последующем выиграл в 1997-2005 годах гораздо более напряженную борьбу за власть против совсем другого президента. В течение обоих этих периодов конституционный расклад был в пользу Лидера. По общему признанию, правила борьбы за власть еще не были полностью и четко установлены, но Лидер оказался более удачливым игроком как в конституционной, так и в рутинной политике.
Хаменеи твердо удерживал свой контроль над Революционной гвардией (Корпусом стражей Исламской революции – Иран-1979), чьи элитные силы «Кудс» подчинялись непосредственно ему, и над Мобилизационным корпусом (Басидж). Он также поддерживал разветвленную сеть клерикальных представителей Хомейни, не подпадавших под действие Конституции, в государственной бюрократии, вооруженных силах и службах безопасности, религиозных и мобилизационных организациях, фондах и международных структурах, а также провинциальных и муниципальных руководителей пятничных молитв (эмам-е джом‘э). Канцелярия Верховного лидера, тем временем, установила особые связи со спецслужбами и Специальным судом для священнослужителей[3]. В 1992 году убежденный сторонник вилаят аль-факих Али-Акбар Натег-Нури стал спикером Меджлиса пятого созыва, и с помощью сторонников жесткой линии в Меджлисе Хаменеи заставил Хашеми-Рафсанджани передать министерство внутренних дел одному из своих людей, ходжат аль-эсламу Мохаммаду Бешарати, и оставить другого его человека, ходжат аль-эслама Али Фаллахияна, на посту министра разведки. Он продолжил заменять людей Хашеми-Рафсанджани своими собственными сторонниками, такими как братья Лариджани, а также назначил своих людей, в частности сторонника жесткой линии Голам-Хосейна Мохсени-Эжеи, на ключевые посты в судебной системе.
Конституционные поправки 1989 года
Чтобы решить проблему неудачного сосуществования президента и премьер-министра, должность премьер-министра была упразднена, а кабинет министров был поставлен непосредственно в подчинение президенту как главе исполнительной власти. Должность президента была дополнительно укреплена за счет предоставления ему права назначать заместителей президента (статья 124) и создания Высшего совета национальной безопасности (Шоура-йе али-йе амнийят-е мелли) под его председательством (статья 176). Однако позиции президента по отношению к Лидеру были значительно ослаблены. Новая статья (112) учредила Совет по определению целесообразности исламского строя как орган государства, находящийся на службе у Лидера. Функции Совета по определению целесообразности были расширены, выходя за рамки арбитража между Маджлисом и Наблюдательным советом. Он также должен был консультировать лидера по «определению общей политики режима» (статья 110) и по любому другому вопросу, который имел к нему отношение. Высший судебный совет был заменен единым главой судебной власти, который назначался Лидером сроком на пять лет.
Ни в одной из предыдущих конституций Ирана не было положения о внесении поправок в конституцию, хотя при Пехлеви для этой цели было созвано специальное «учредительное собрание». Накануне Исламской революции Хомейни последовал этому прецеденту и пообещал созвать учредительное собрание, однако вместо этого он выбрал для написания новой конституции Ассамблею экспертов. Конституция 1979 года все еще не предусматривала процедуры внесения в нее поправок. Последняя статья (177) была добавлена поправками 1989 года, которые предусматривали созыв Лидером Собрания для пересмотра Конституции (Шоура-йе базнегари-йе канун-е асаси) по рекомендации Совета определения целесообразности. Для вынесения любой поправки на национальный референдум требовалось одобрение Лидера, и, если бы аятолла Бехешти был жив[4], у него вызвало бы восторг то, что мандат факиха на правление в качестве продолжения имамата (велайат-е амр ва эмамат-е оммат) был объявлен неизменным наряду с установленной религией Ирана и республиканской формой правления.
Главной и наиболее трудной задачей, конечно, было конституционное осуществление крайне проблематичного абсолютного мандата факиха или, как минимум, урегулирование вопроса о руководстве. В соответствии с указаниями Хомейни, в измененной статье 109 квалификация марджа ат-таклида (марджаийят), или «источника подражания», как требование к факиху была исключена. Аятолла Язди активно выступал против этого во время конституционных дебатов, указывая, что это не согласуется с функциями занимающего должность Лидера муджтахида, которые касаются «правительственных проблем, а не объяснения заповедей Бога шариата»[5]. Положения о Руководящем совете для выполнения функций факиха, в которых также упоминалось о марджаийяте, в измененных статьях 5 и 107 были исключены[6]. Когда Хомейни был еще жив, члены Ассамблеи по пересмотру Конституции пришли к выводу, что наличие Руководящего совета не имеет оснований в исламской юриспруденции и несовместимо с авторитетом факиха как законного правителя (вали-йе факих), и попросили его разрешения ликвидировать его. Хомейни согласился с этим в одном из своих последних устных указаний[7]. Таким образом, полномочия руководства должны были быть сосредоточены в руках одного человека, равно как и исполнительная и судебная власти. И без того обширные полномочия лидера, прописанные в Конституции 1979 года, которые включали исполнительную власть «в вопросах, непосредственно касающихся руководства», были расширены[8], предоставив ему тем самым право назначать и увольнять главу иранского радио и телевидения (статья 175), передав ему лежавшую ранее на президенте ответственность за координацию отношений между тремя ветвями власти (статья 57)[9] и возложив на него «определение общей политики режима» (ранее входившее в обязанности премьер-министра) (статья 110). По существу, чтобы включить в Конституцию теоретически несостоятельную идею абсолютного мандата, нужно было сделать не так уж и много. Тем не менее, несмотря на острые разногласия среди коллег, президент Ассамблеи по пересмотру Конституции аятолла Мешкини настаивал на некоем символическом признании этого принципа, и на самом последнем заседании ему удалось включить терминологию последних дней Хомейни в Конституцию, а именно поместить в статье 57 о независимости трех ветвей власти под контролем «абсолютного мандата на правление» (велаят-э мотлаг-э амр)[10]. Законодательная власть, напротив, оказалась еще более распыленной, хотя в принципе она исходила от Лидера. Она могла осуществляться всеми гражданами, мирянами и клерикалами, посредством их участия в меджлисах, шестью клерикалами-правоведами из Наблюдательного совета, все из которых были назначены Лидером, и его новым консультативным органом, в котором доминировали клерикалы, Советом по определению целесообразности.
Критическая важность Ассамблеи экспертов по лидерству была продемонстрирована тем, как быстро она выбрала преемника Хомейни. Ей предоставлялось право уволить Лидера не только на основании недееспособности, но и в том случае, «если станет очевидно, что ему с самого начала не хватало одной из квалификаций» (статья 109). Эта новая формулировка, по-видимому, предоставляет Ассамблее практически неограниченную свободу действий в свете того факта, что квалификационные требования включают не только юридическую компетентность, но и «правильную политическую и социальную перспективу, административную и управленческую компетентность, смелость и достаточные полномочия для руководства». Кроме того, Ассамблея уже создала механизм мониторинга поведения Лидера. Следуя своим внутренним правилам, принятым в 1983 году (статьи 1 и 19), Ассамблея учредила Следственный комитет из семи человек для постоянного надзора за условиями жизни и поведением Лидера. На этот комитет была также возложена ответственность за «надзор за административной организацией руководства в координации с Лидером»[11]. Благодаря своим расширенным полномочиям по увольнению и надзорному комитету Ассамблея экспертов по руководству стала влиятельным органом в коллективном клерикальном правлении.
Совет по определению целесообразности был признан консультативным органом руководства и наделен полномочиями определять основные направления государственной политики. Это выходило за рамки первоначальных условий, на которых он был учрежден Хомейни, и которые предусматривали, что он «не должен становиться ветвью власти наряду с другими [тремя] ветвями власти» и еще одним крупным органом коллегиально управляемого режима, в котором доминировали клерикалы. Совету было суждено стать новым законодательным органом, обладающим определенной степенью важности. В Совет по определению целесообразности входят шесть правоведов-клерикалов из Наблюдательного совета, которые являются муджтахидами. С момента своего создания Совет по определению целесообразности фактически усилил власть этих факихов, которые были включены в число его членов. Таким образом, факихи Наблюдательного совета оказались в двух ипостасях. Как однажды похвастался один из них: «Утром у меня одна обязанность, а вечером – другая. Моя обязанность утром – выступать в соответствии с шариатом [в Наблюдательном совете], моя обязанность вечером – заботиться об общественных интересах [в Совете по определению целесообразности]!»[12]
Конституционализация Совета по определению целесообразности стала кульминацией принятия суннитского принципа маслахата (общественных интересов), который решительно отвергался шиитской традицией, приведя к тому, что я называю «суннитизацией шиизма»[13]. Когда традиционный дуализм религиозной и политической власти был заменен теократическим монизмом, лидер Исламской Республики стал занимать положение, аналогичное положению османского султана в качестве халифа: он легитимирует весь государственный аппарат и все публичное право как исламское, и он может издавать законы на основе целесообразности и общественных интересов. Далее можно утверждать, что полномочия лидера более обширны, чем у халифа, поскольку, как верховный правовед, он имеет право издавать «правительственные постановления», наделяемые Божественной санкцией. Существует также еще одно существенное отличие: коллегиальная институционализация законодательной власти верховного факиха стала возможной благодаря шиитскому наследию, которое было очевидно клерикалистским по своему характеру, и нашла свое воплощение в Совете по определению целесообразности и Ассамблее экспертов по лидерству.
Конституционное развитие клерикальной коллегиальности
Конституционная политика первого десятилетия существования Исламской Республики была сосредоточена вокруг двух вопросов. Первым было радикальное обесценивание традиционного шиитского института марджа ат-таклидов, призванное освободить место для новой теории теократического правления. Другой причиной была растущая централизация власти в послереволюционном государстве. Переход от харизматического правления Хомейни к системе коллективного соборного правления клерикальной элиты задал параметры конституционной политики второго десятилетия в Исламской Республике Иран (ИРИ).
Коллегиальная институционализация иерократической власти, начавшаяся под руководством Хомейни, подготовила почву для постхаризматической клерикальной конституционной политики 1990-х годов. Первым препятствием для нового коллегиального правления клерикальной элиты была традиционная шиитская иерархия, основанная на превосходстве в религиозной учености (а‘ламийят) в среде выдающихся факихов. Противоречие между новым имаматом, основанным на мандате факиха, и традиционным марджаиятом стало полностью очевидным в 1980-х годах, что привело к устранению всех прямых отсылок к последнему принципу в измененной Конституции 1989 года. Тем не менее, эти противоречия сохранились в неуклюжей формулировке измененной статьи 107 об избрании Лидера Ассамблеей экспертов по лидерству. Гораздо важнее то, что противоречие между старыми и новыми принципами было постоянным источником напряженности между политическими и религиозными институтами ИРИ.
Таким образом, первая половина 1990-х годов была отмечена столкновением недавно институционализированной и опиравшейся на государство политической власти клерикальной элиты Исламской Республики и традиционной власти «источников подражания» (мараджи‘-э таклид), опиравшихся на медресе. Столкновение было отложено Хомейни, но не урегулировано. Несовместимость двух форм власти еще больше усилилась после смерти в период с августа 1992 по ноябрь 1994 года трех великих аятолл. Кризис, вызванный гибелью этих источников подражания, выявил линию структурного разлома внутри режима[14]. Глава судебной власти аятолла Мохаммад Язди и другие клерикальные сторонники теократической монархии предприняли серьезную попытку объединить эти два института в интересах лидера ИРИ как единственного человека, занимающего пост верховного факиха, но эта попытка провалилась[15].
Эта неспособность добиться согласования данного поста с традиционной шиитской иерократической властью не помешала развитию новой клерикальной коллегиальной системы, которая является основой конституционного строя Ирана после Хомейни. У нее есть лидер (рахбар) и три отдельных органа. Лидер – это клерикальный монарх, правящий от имени Бога и обладающий более широкими полномочиями, чем любой конституционный монарх или избранный президент в мире. В дополнение к его обширным конституционным полномочиям, абсолютный мандат юриста дает ему право издавать «правительственные постановления» (ахкам-э хокумати), и он пользовался этим правом в некоторые критические моменты. По общему мнению, эта должность несовместима с демократией. Хотя теоретически это выборная должность, поскольку священнослужители из Ассамблеи экспертов, которые избирают Лидера, сами избираются всенародно, все же небольшая социальная группа, а именно муллы, имеют привилегии по сравнению с большинством мирян, что ставит под сомнение демократию или правление народа. В дополнение к своим обширным конституционным полномочиям Лидер руководит разветвленной сетью влиятельных представителей его канцелярии, которые подотчетны только ему. Лидер как правящий факих (вали-йе факих) имеет представителей в министерствах, вооруженных силах и службах безопасности, революционных организациях и экономических фондах. Они находятся под надзором Канцелярии Верховного Лидера, которая также осуществляет надзор за руководителями пятничных молитв в крупных городах и провинциях. Руководители провинциальных пятничных молитв аналогичны губернаторам провинций (в настоящее время их 30) и имеют большое влияние, поскольку, в отличие от последних, они не подвергаются ротации и пользуются очень длительными сроками полномочий по желанию Лидера. Система выходит за рамки этих советов и включает судебную власть и Специальный суд для священнослужителей, которые подотчетны непосредственно Лидеру[16].
Конституция 1979 года наделила Наблюдательный совет полномочиями по надзору за президентскими выборами и выборами в меджлис, что стало результатом усвоения французской конституционной модели[17]. Эта случайная особенность позволила предположить, что Наблюдательный совет стал инструментом политического контроля правящей элиты Ирана после смерти Хомейни и окончания периода его харизматического руководства. В 1990 году, в преддверии предстоящих выборов, Ассамблея экспертов по конституции использовала свою особую законодательную прерогативу, чтобы обеспечить исключение радикальных священнослужителей, ужесточив требование о выдвижении кандидатуры на получение права на иджтихад и, что более важно, оставив определение квалификации кандидата Наблюдательному совету, за исключением тех, кто «явно или неявно одобрен Лидером»[18]. В декабре 1991 года Наблюдательный совет, ожидавший выполнения функции политического контроля на выборах в меджлис пятого созыва, исключил всё тех же беспокойных радикальных священнослужителей, истолковав надзор за выборами в статье 99 Конституции как «апробационный» (estesvābi) и заявив о своей власти над «всеми этапами избирательного процесса, в том числе утверждением или отклонением кандидатов на основании квалификационных требований»[19]. Эта формула была принята поправкой к закону о выборах в июле 1995 года[20].
Наблюдательный совет уже использовался в качестве инструмента политического контроля во время институционализации клерикального господства при Хомейни[21], когда его надзорные полномочия означали проверку кандидатов в меджлис, о квалификации которых Конституция умалчивала. Однако доля кандидатов в меджлис, отвергнутых еще при жизни Хомейни, составляла около 15%, а после его смерти она подскочила более чем на 25%[22]. Наблюдательный совет, подвергшийся нападкам со стороны Хатами и реформистов, когда они настояли на своем и показали, что способны вести упорную борьбу[23], был вынужден сдержать свое неприятие кандидатов на выборах 2000 года. Его секретарь, аятолла Ахмад Джаннати, позже раскаялся в этой небрежности и попросил прощения у Бога. В 2004 и 2008 годах Совет вновь отклонил почти треть кандидатов. Около 88 действующих депутатов меджлиса были отклонены в 2004 году, и многие реформаторы были среди 2250 кандидатов из общего числа 7597 в 2008 году, чьи кандидатуры были отклонены[24]. Из-за произвольного и вопиющего злоупотребления надзорными полномочиями Совета, как выразилась несколько лет назад одна газета, право баллотироваться на выборах «является больше не правом, а привилегией»[25].
Новая функция контроля за отбором клерикальной элиты была возложена на клерикалов-правоведов из Наблюдательного совета. Конституционные поправки 1989 года недвусмысленно добавили надзор за выборами в Ассамблею экспертов по лидерству к функциям Наблюдательного совета (статья 99), который взял на себя проверку кандидатов для определения наличия у них требуемого уровня иджтихада в соответствии с законом, принятым Ассамблеей экспертов по лидерству в июле 1990 года[26]. Совет использовал свои полномочия для дисквалификации все большего числа кандидатов. Тенденция к исключению при проверке кандидатов еще более очевидна в отношении Ассамблеи экспертов, чем меджлиса (Таблица 1).
Можно уверенно констатировать, что Наблюдательный совет не внес никакого вклада в институциональное строительство в ИРИ. Основной причиной этого провала является отсутствие письменно фиксируемой судебной практики, хотя бы отдаленно сопоставимой с судебной практикой других конституционных судов (или Верховного суда в Соединенных Штатах). Ранее, когда его секретарем был аятолла Сафи (1980-1988), Совет подкреплял свои мнения доводами и юридическими аргументами, но эта практика прекратилась после его отставки[27]. Несмотря на настоятельные призывы Лидера по случаю двадцатой годовщины Наблюдательного совета в июле 2000 года[28], этому органу не удалось создать какую-либо конституционную судебную практику. Данное обстоятельство шло рука об руку с растущей политизацией судебного надзора, которая предшествовала политизации судебной системы и использованию судов в качестве инструмента политических репрессий. Совет интерпретировал свою функцию надзора за выборами как право отклонять кандидатов на все выборные должности, включая президентскую, на основе несоответствия квалификационным требованиям без объяснения причин, как и в случаях, когда он обычно накладывает вето на законодательные решения. В результате такой перегрузки основные функции Совета по судебному надзору и определению соответствия законодательства исламским стандартам оказались перегруженными.
Таблица 1. Кандидаты в Ассамблею экспертов, отклоненные Наблюдательным советом
| Выборы | Количество подавших заявку на участие | Количество тех, чья кандидатура была отклонена (или отозвана) | % |
| 1982 | 168 | 22 | 13 |
| 1990 | 183 | 77 | 42 |
| 1998 | 396 | 250 | 63 |
| 2006 | 495 | 332 | 67 |
Источники: Buchta 2000: 60; Agence Press France 29.11.06; The Times 18.12.08.
С 2000 года влияние Наблюдательного совета на институциональное строительство было негативным. Во время президентства Хатами он парализовал законодательство и почти уничтожил меджлис как институт, распространив свое вето на основании несоответствия исламским стандартам на такие пункты законодательства, как годовой государственный бюджет. В январе 2002 года Совет наложил вето на законопроекты, противоречившие шариату, которые, как было установлено, противоречили «правительственным распоряжениям лидера, приказам покойного Имама и даже постановлениям Верховного совета культурной революции». В январе 2003 года он отклонил законопроект меджлиса о борьбе с пытками на том основании, что он противоречит внутренним правилам (айин-наме) государственных тюрем[29]. Год спустя глава судебной власти неожиданно выступил с заявлением о том, что пытки запрещены в исламе, и реформистский меджлис шестого созыва в последние дни своего существования быстро воспользовался этим благом, включив его заявление в свой измененный законопроект, который затем был принят Наблюдательным советом[30].
Наблюдательный совет не проявил никакой озабоченности по поводу устранения многочисленных внутренних противоречий в Конституции ИРИ. Одним из очевидных противоречий является противоречие между шариатом и принципом равенства всех граждан перед обычными государственными законами, что является основой для большинства жалоб представителей религиозных меньшинств в Президентскую комиссию по осуществлению Конституции[31]. Это противоречие также не разрешается с помощью вторичных механизмов шиитской юриспруденции[32]. Урегулирование противоречий между иранским законодательством и международным правом еще меньше волнует членов Наблюдательного совета. Например, шариатские телесные (худуд) явно противоречат международным документам по правам человека, которые запрещают жестокие и бесчеловечные наказания.
Совет по определению целесообразности, еще один крупный орган режима, в котором доминируют клерикалы, превысил даже свои расширенные в результате конституционных поправок 1989 года полномочия и стал новым законодательным органом, имеющим большое значение. В отличие от Наблюдательного совета, Совет по определению целесообразности не обязан передавать измененные законодательные акты какому-либо другому органу. Он начал свое независимое законотворчество с внесения изменений в законодательные акты, отличавшиеся от тех, которые были предметом разногласий между Наблюдательным советом и меджлисом. Фактически, случаи подобных разногласий составили лишь менее трети его нормативных актов за первые 4 года его существования. Тем не менее, согласно конституционному толкованию Наблюдательного совета от 15 октября 1993 года, «ни один законодательный орган не имеет права отменять постановление Совета по определению целесообразности»[33]. Когда Хашеми-Рафсанджани узнал, что он сохранит пост председателя Совета по определению целесообразности после завершения своего второго срока на посту президента ИРИ в 1997 году, он подтвердил, что «если он издал закон, то все три ветви власти не могут его отменить»[34].
Известные законодательные акты Совета по определению целесообразности включают принятый в декабре 1991 года закон о создании Высшего дисциплинарного суда для судей, введение алиментов в ноябре 1992 года, что проложило путь для внесения поправок в закон о назначении судей, позволяющих назначать женщин судьями в апреле 1995 года, закон о военных судах от июля 1994 года и закон от мая 1995 года о правительственных наказаниях за контрабанду и иностранную валюту[35]. Функция Совета по консультированию лидера относительно определения основных направлений государственной политики также требует сочетания толкования конституции и законодательства. Это было очевидно в отношении приватизации экономики. Совет представил Лидеру в конце 2004 года свои принципы экономической политики, которые были одобрены им в мае 2005 года и в ноябре 2006 года и переданы исполнительной власти для реализации. Они включали радикальное переосмысление буквы и духа статьи 44 Конституции, которая разделяла экономику на три сектора: частный, кооперативный и государственный. За исключением добывающей нефтяной и газовой промышленности, государству было приказано постепенно отказаться от 80% своей собственности на экономические предприятия в государственном секторе. Меджлис с помощью законодательных решений неоднократно срывал попытки президента Хашеми-Рафсанджани провести приватизацию в 1990-х годах. Будучи председателем Совета по определению целесообразности, бывший президент смог провести масштабную приватизацию только с согласия Лидера.
Ассамблея экспертов по лидерству обладает ограниченными законодательными полномочиями, которые она может осуществлять независимо от Лидера, в отличие от Совета по определению целесообразности[36]. Например, Ассамблея учредила Комитет по расследованию для постоянного надзора за условиями жизни и поведением Лидера. Этот комитет проводит регулярные заседания в течение всего года и превратился в постоянный консультативный орган при Лидере[37]. Кроме того, его секретариат взял на себя функцию укрепления интеллектуальных основ теократического (велайи) режима и с этой целью в 1996 году начал издавать ежеквартальный журнал «Хокумат-е эслами»[38]. В 1997 году Комитет консультировал Лидера аятоллу Хаменеи, убедив его создать заново Совет по определению целесообразности, существовавший при уходящем в отставку президенте Хашеми-Рафсанджани, наделив его мандатом на осуществление функции консультирования по основным направлениям политики режима и, таким образом, осуществить измененную статью 110 Конституции[39]. Интересно отметить, что, когда Лидер и глава судебной системы соперничали с президентом Хатами за полномочия в отношении планов реформ и реорганизации, Ассамблея экспертов по руководству приняла на своей генеральной сессии 2001 года свою собственную программу реформ из четырех пунктов, первым и наиболее важным из которых было повышение его полномочий для «выполнения функции расследования и надзора». Другие пункты включали более активное участие во внутренней и внешней политике и отстаивание вилаят аль-факих как формы «меритократии в исламском политическом режиме» перед лицом нападок со стороны тех, кто хочет предложить «западную демократию» и «под предлогом реализации либерализма и демократических методов манипулировать религиозными ценностями и преобразовать их»[40].
Выдвижение президента Хашеми-Рафсанджани на пост председателя обновленного Совета по определению целесообразности было только началом его особых отношений с государством. На выборах 2006 года он вступил в ожесточенную борьбу за лидерство в Ассамблее экспертов по лидерству со сторонниками жесткой линии аятоллой Мохаммад-Таги Месбах-Язди (тогдашним духовным наставником президента Ахмадинежада) и Ахмадом Джаннати. Он одержал впечатляющую победу в Тегеране и был избран его первым вице-президентом. Ассамблея избрала Хашеми-Рафсанджани своим новым президентом, когда в конце июля 2007 года скончался ее первый президент аятолла Али Мешкини. В своей предвыборной речи Хашеми-Рафсанджани обозначил свое намерение повысить узнаваемость Ассамблеи, сказав своим коллегам-священнослужителям: «Если Ассамблея экспертов хочет взять на себя ответственность за важные практические обязанности, вмешиваться в решение текущих проблем страны на самом высоком уровне и быть более активной в различных областях, для этого нет никаких препятствий с правовой и исламской точек зрения»[41]. Он был переизбран председателем Ассамблеи большинством в две трети голосов в марте 2009 года[42].
Возможно, наиболее интригующими из последних изменений в Конституции являются поправки, касающиеся судебной системы. Одной из целей пересмотра Конституции 1989 года была централизация судебной власти, и с этой целью Высший судебный совет был заменен единым главой судебной власти, муджтахедом, который назначался лидером на пятилетний срок (измененная статья 157), чтобы, наряду с выполнением прочих задач, заниматься реорганизацией судебной системы и осуществлением функций, перечисленных в статье 156 (измененная статья 158), которые включали «надзор за надлежащим исполнением законов» и «меры по предотвращению совершения преступлений и исправлению преступников».
Главный судья Высшего судебного совета при Хомейни, аятолла Мусави-Ардабили, стремился рационализировать хаос, возникший в основном из-за введения нового исламского уголовного права и вердиктов революционных судов. В соответствии со статьей 161 Конституции Высший судебный совет использовал дореволюционный закон от июня 1949 года о единообразии судебного процесса вместе с добавленными к нему положениями от июля-августа 1958 года в качестве основы для принятия решений, которые были обязательными для всех судов[43]. Однако этот скромный показатель успешной исламизации законодательства резко контрастирует с провалом эффективной исламизации судебной системы после смерти Хомейни, когда аятолла Мохаммад Язди занимал с 1989 по 1999 год созданную незадолго до этого должность главы судебной системы. Для борьбы с хронической нехваткой религиозных правоведов и растущим количеством нерассмотренных дел Закон об общих и революционных судах от 4 июня 1994 года отменил должности прокуроров и апелляционную систему, попытавшись вернуться к судам кадиев, как это было предписано шариатом. Результат, как правило, оказывался хаотичным. Аятолла Сайед Махмуд Хашеми-Шахруди, сменивший Язди на посту главы судебной системы в 1999 году, объявил судебную систему, которую он возглавил, «развалиной» (виране), отставшей от других институтов на 70 лет, и пообещал серьезные реформы и реорганизацию[44].
Уроженец Ирака аятолла Хашеми-Шахруди, известный в Ираке как Махмуд аль-Хашими и бывший учеником погибшего смертью мученика правоведа-реформатора Мухаммада Бакира ас-Садра, не теряя времени, выступил против президента-реформатора Хатами, заявив, что реформа является заботой всех трех ветвей власти, а ему как президенту следовало бы заниматься надзором за верховенством закона и соблюдением Конституции[45]. Косвенно отреагировав на создание Хатами Комиссии по осуществлению Конституции, он учредил Специальный комитет по надзору за правильным осуществлением политики Лидера, чья истинная цель, казалось, заключалась в том, чтобы держать президента в узде. Он также запустил свою программу «развития судебной системы» (тоусеэ-йе казайи), настаивая во время одного из еженедельных собраний в 1380 году по новому персидскому календарю (начало 21 марта 2001 года) на том, что она не была вдохновлена западными образцами[46]. Термин «развитие судебной системы», явно вдохновленный Программой развития Организации Объединенных Наций (ПРООН), предсказуемо был преподнесен как «лозунг, возникший в недрах чистого ислама Мухаммада!»[47] Определение, данное Хашеми-Шахруди «развитию судебной системы» в его выступлении на собрании, однако, имело так же мало общего с ПРООН, как и с «чистым исламом Мухаммада». Он новаторски определил развитие судебной системы как «расширение прав и возможностей судебной власти» в соответствии с нынешним глобальным расширением судебной власти, однако, сославшись также на статью 156 Конституции Ирана. Выступив с категорическим заявлением о том, что «развитие означает расширение прав и возможностей»[48], Шахруди истолковал его как рост судебной власти в максимально возможной степени, которую только допускало несколько расширительное толкование Конституции. Соответственно, он утверждал, что судебная власть имеет не одну, а две конституционные сферы деятельности: очевидное отправление правосудия и надзор за надлежащим обеспечением верховенства закона, который не было столь очевидным, а фактически полностью игнорировался. Эта надзорная функция понимается как право судебного контроля для обеспечения конституционности законов и административных постановлений[49]. До сих пор не получившее институализированного воплощения требование Шахруди о пересмотре судебных решений является беспрецедентным в системе гражданского права Ирана, даже после ее постреволюционной исламизации[50].
Он также намекает на неконституционность обычного права на основании статьи 173 по причине его несоответствия конституционному толкованию Шахруди положений о расширении полномочий судебных органов[51]. В своем заявлении о расширении полномочий судебных органов Шахруди отмечает, что глава судебной власти ответственен только перед клерикальным лидером (вали-йе амр), а не перед меджлисом или президентом, и что меджлис не имеет права делать запросы по поводу него или любого другого судьи или должностного лица судебной системы[52].
Шахруди выдвинул расширительное толкование третьего пункта статьи 156 о «мерах по предотвращению совершения преступлений». Отметив, что такое толкование не имело параллелей в других конституциях мира, Шахруди, тем не менее, включил в него эту функцию предотвращения правонарушений[53]. В октябре 2000 года он хотел, чтобы его Национальная инспекция развивала потенциал по сбору разведданных и информации для борьбы с экономической коррупцией[54]. Но истинная польза этого толкования, расширявшего полномочия судебной власти, заключалась в оправдании подавления судами прессы – меры, призванной предотвратить подстрекательство к мятежу[55]. Что касается реорганизации судебной системы, он обратился за прямой поддержкой к Совету по определению целесообразности с просьбой вновь ввести разделение судов на уголовные суды (кейфари), суды по семейным делам и личному статусу (мадани), гражданские и коммерческие (хокуки), разграничение должностей судьи и прокурора, специализированные суды и апелляционную систему[56]. Закон о восстановлении судов низшей инстанции (дадсара) и апелляционных судов был принят меджлисом весной 2002 года[57].
Хашеми-Шахруди подчеркнул важность специализированных консультаций в судебной системе и учредил регулярные заседания судей-экспертов в городах и столицах провинций для ответов на вопросы и просьбы о руководстве со стороны подведомственных судов. Первая серия сессий, посвященных проблемам уголовного права, вытекающим из нового исламского уголовного кодекса и законов и постановлений революционных судов, была проведена в 2000-2002 гг. в районных отделениях Министерства юстиции. Выбор ими процедур, опубликованных для инструктажа судей, свидетельствует о том, что был создан бюрократический механизм для рационализации судебного процесса[58]. Он также укрепил юридическое управление (эдаре-йе хокуки) судебной системы и учредил Исследовательский центр в области юриспруденции (Марказ-е тахкикат-е фекхи) для ответов на запросы из судов и провинциальных отделений Министерства юстиции. Центр опирается на постановления (фетвы) семи назначенных «источников подражания», в том числе Лидера, аятоллы Хаменеи, наряду с решениями других ныне живущих марджа ат-таклидов, а также решениями покойных аятолл Хомейни, Хои и классиков шиитской юриспруденции. Этот исследовательский центр, как и Юридическое управление Министерства юстиции, следует статье 167 Конституции, последовательно отстаивая приоритет обычных законов над шиитской юриспруденцией. Таким образом, обращение к шиитскому фикху носит остаточный характер, что сближает их с положениями Гражданского кодекса Египта 1948 года и Конституции Афганистана 2004 года. Более того, такое обращение обычно неубедительно, поскольку фетвы, представленные в дополнение к обычным законам, часто противоречат друг другу, и категорические указания, по-видимому, даются только тогда, когда дополнительно приводится соответствующий позитивный закон. Действительно, последнее, по-видимому, делает фетвы излишними. Например, четыре из пяти фетв, подготовленных в ответ на вопрос о том, могут ли женщины быть судьями в соответствии с шариатом, дали отрицательный ответ, но были отклонены Юридическим управлением судебной системы, которое сослалось на обычный закон о назначении женщин судьями.
Аятолла Шахруди считает, что его исламский стиль развития судебной системы подходит для экспорта в остальной мусульманский мир. Он назначил судебных атташе в посольства в некоторых мусульманских странах и подписал соглашение о сотрудничестве в судебной сфере с Катаром в апреле 2008 года[59]. Шахруди, однако, не одобряет побивание камнями за супружескую измену, как это предписано шариатом, и считает, что судьи могут и должны заменить его другими формами наказания в общественных интересах (маслахат)[60]. Его концепция организации судебной системы представляет собой управленческую концепцию административной иерархии, в которой судьи подчиняются власти районных и провинциальных директоров (модиран), что очень далеко от традиционной автономии кадиев. Кроме того, в его распоряжении имеется Высший дисциплинарный суд для судей, который дисциплинирует судей, подобно тому как Лидер дисциплинирует священнослужителей с помощью параллельного и, предположительно, образцового Специального суда для священнослужителей. Также аятолла Шахруди не забывает напоминать руководителям этих ветвей судебной власти, что они являются «представителями верховного факиха и клерикального руководителя»[61].
Наконец, клерикальная коллегиальная система требовала политического контроля над клерикальным классом, для дисциплинирования которого Хомейни уже учредил Специальный суд для священнослужителей в 1987 году. Хаменеи как новый лидер утвердил положение о Специальном суде в августе 1990 года. Специальный суд для священнослужителей был организован в судебную систему, независимую от судебной власти и находящуюся под непосредственным контролем Лидера, а несколько месяцев спустя к нему было добавлено второе подразделение. У него есть своя собственная тюрьма и исправительные учреждения. Мало того, что Специальный прокурор был подотчетен исключительно Лидеру, но и устав этого суда был издан Лидером, чтобы подчеркнуть его полную независимость — не только от судебной, но и от законодательной власти[62]. Этот Специальный суд наказывает представителей клерикальной профессии не только за совершение проступков, но и за бездействие при выполнении своих обязанностей, и все его обвинители назначаются Лидером[63]. В докладе Комиссии ООН по правам человека 1999 года, Специальный представитель ООН по Ирану счел в 1999 году Специальный суд для священнослужителей неконституционным судебным органом и рекомендовал его упразднить[64]. Однако его огромная ценность как инструмента репрессий и дисциплинирования привилегированного социального слоя Исламской Республики была доказана во время решительной борьбы Хаменеи с клерикалами-реформистами. Судебные процессы над важными представителями клерикальной элиты в 1999 году — ходжатом аль-эсламом Мохсеном Кадиваром, Мохаммадом Мусави-Хоэниха, редактором реформистской газеты «Салам», и, наконец, министром внутренних дел Абдоллой Нури — были особенно впечатляющими, но суд продолжает действовать как главный инструмент репрессий в отношении диссидентов. Он посадил за решетку многих священнослужителей-диссидентов и казнил некоторых из них[65].
Оспаривание клерикального господства
Специальный суд для священнослужителей мог наказывать диссидентов только постфактум и не был полностью эффективен в подавлении клерикального инакомыслия. Поскольку их статус священнослужителя давал им несколько больший иммунитет, чем статус мирян-интеллектуалов, некоторые молодые священнослужители, принадлежавшие к реформаторскому движению, осмелились бросить вызов официальной доктрине вилаят аль-факих. Еще в 1995 году ходжат оль-эслам Хасан Юсефи Эшкевари, который был депутатом меджлиса первого созыва, выдвинул свое предложение о «религиозно-демократическом правлении», опровергая официальные утверждения о том, что исламские источники предполагают особую форму правления и что форма правления является вопросом религии и Священного Закона. «Даже имамат, как полагают шииты, – утверждал он, – не имеет никакой связи с феноменом правления», ссылаясь на фетву, изданную великим шиитским правоведом Ахундом Хорасани в первом десятилетии ХХ века, согласно которой «в эпоху Сокрытия ответственность за правление над мусульманами лежит на большинстве людей». Он пришел к выводу, что «идея вилаят аль-факих была внедрена в уже проверенную политическую систему, то есть в «республику» и парламентскую систему»[66]. Эшкевари также пытался поднять знамя социальной справедливости в исламе: «Справедливость… включает сферу законодательства, и, согласно Корану, осуществление правосудия ближе к благочестию, чем что-либо другое»[67]. Однако его усилия имели небольшой эффект из-за их диссонанса как с инакомыслием клерикалов, так и с продвижением гражданского общества и демократии мирянами-реформистами. Социальная справедливость как третий пункт повестки Хомейни была оставлена до момента возвращения сторонников жесткой линии при Ахмадинежаде.
Непосредственным результатом избрания президента Хатами стало широкое публичное признание легитимности и определения основополагающего принципа политического строя Исламской Республики Иран, а именно абсолютного факиха на правление. В ноябре 1997 года два недовольных высокопоставленных аятоллы, которые были оттеснены нынешним Лидером после очень долгого сотрудничества с режимом, выступили против него. Аятолла Монтазери и аятолла Азари-Кумми открыто бросили вызов Лидеру и принципу лидерства на основе вилаят аль-факих. Монтазери также опубликовал брошюру «Народное правиление и конституция» («Хокумат-е мардоми ва канун-е асаси»), в которой он опроверг идею абсолютного мандата факиха на правление и полномочий факихов Наблюдательного совета по отклонению кандидатов на выборные должности. Это открытое выражение несогласия внутри клерикальной элиты позволило отдельным группам мирян, выступавшим против принципа клерикального правления, высказать свое несогласие. Когда аятолла Монтазери был помещен под домашний арест в марте 1998 года, 385 несогласных священнослужителей потребовали его освобождения, а розничные торговцы и ремесленники в его родном городе Наджафабад объявили забастовку[68]. Различные организации выпустили заявления в поддержку, и стала публично обсуждаться идея о том, чтобы должность Лидера была сделана выборной и имела ограниченный срок полномочий. Таким образом, табу на обсуждение и подвергание сомнению принципа теократического правления в прессе было нарушено навсегда.
Один из учеников Монтазери, ходжат аль-эслам Мохсен Кадивар, который также принадлежал к движению за реформы и заканчивал докторскую диссертацию по философии, написал книгу о различных подходах к управлению в шиитской юриспруденции «Теории государства в шиитской юриспруденции» (1997). Его работа представила теорию Хомейни, до сих пор официально считавшуюся шиитским взглядом на государство, как один из восьми признанных шиитских взглядов на государство. В 1998 году он сделал смелый шаг и пошел дальше Монтазери, выступив в книге «Хокумат-е велаи» («Правление, основанное на абсолютной власти правоведов») он с откровенной критикой теории Хомейни и опровержением юридических аргументов в пользу обоснованности официальной доктрины теократического правления[69]. В книге прослеживается постепенное расширение полномочий факихов от судебной компетенции до права управлять и от власти над особыми категориями лиц, такими как душевнобольные и сироты, как указано в нормах шариата о полиции (хисба), которые Кадивар принимает, до осуществления власти над людьми в целом, как в абсолютном мандате факиха на правление, который он отвергает[70]. Книга также содержит кропотливое и зачастую заумное опровержение «традиционных» и «рациональных» основ официальной доктрины с точки зрения традиционной шиитской юриспруденции. Кадивар напоминает своим читателям, что до идеологической революции Хомейни в шиизме традиционное шиитское толкование «обладателей власти», о которых говорится в Коране (4:59), состояло в том, что под ними подразумевался не кто иной, как двенадцать непорочных имамов[71]. Далее он указывает, что в силу очевидного подтекста этой точки зрения авторитетных шиитских комментаторов, «предписывать абсолютное повиновение не являющимся непорочным [как это делают сторонники абсолютного мандата факиха на правление] достойно порицания». Его собственная позиция заключается в том, что традиционное шиитское толкование другого не менее важного аята Корана, в котором слово «вали» используется в множественном числе (9:71), подразумевает «общую власть верующих (велайат-е ‘омуми-йе мо’менин)», что должно стать «основой политической философии ислама во время сокрытия Непогрешимого [имама]»[72].
Теория Кадивара остается строго в рамках шиитской юриспруденции и не предлагает ни одного из герменевтических вопросов, выдвинутых Мохаммадом Моджтахедом Шабестари и Абдолькаримом Сорушем, которые утверждали, что шиитская юриспруденция сама по себе была исторически обусловленной дисциплиной. Однако тот факт, что она не соответствует этому более высокому критическому стандарту, не должен заставлять нас закрывать глаза на ее серьезное воздействие на основы легитимности теократического правления. Не следует также забывать, что реформисты избежали прямого вызова вилаят аль-факих. До того, как об этом высказался аятолла Монтазери, Бехзад Набави, лидер Организации моджахедов Исламской революции, выступавший за реформы, подверг сомнению термин «абсолютный», в то время как другой лидер реформистов, Саид Хаджариян, проводил различие между защитой «хороших» и «плохих» аргументов в пользу вилаят аль-факих[73], возлагая надежду на четкое определение в Конституции «принципов теократии и демократии при исламском режиме»[74]. Даже после вспышки гнева Монтазери Хаджариян к концу 1997 года подходил к этому вопросу уклончиво и защищался, давая отпор нападкам на реформистов со стороны газеты «Ресалат», придерживающейся жесткой линии, которая выступала за теократическое общество вместо «гражданского общества» реформаторов[75]. И снова Хаджариян выразил свою веру в Конституцию как «национальный договор (мисак-е мелли) и гарантию легитимности исламского режима». Только в январе 2000 года в короткой редакционной статье, озаглавленной «Автократия, иерократия (раббани-салари) и демократия», Хаджариян напрямую противостоял теократии, высказываясь по поводу утверждения аятоллы Джавади-Амоли о том, что Ассамблея экспертов по лидерству при выборе наиболее квалифицированного факиха несет ответственность перед Богом, а не перед народом.
Начиная с 2000 года, фокус конституционных дебатов сместился с абсолютного мандата факиха на правление на четырехстороннее противостояние между исполнительной, законодательной и судебной властью и органами клерикального контроля. Затем бывший президент Хашеми-Рафсанджани в своем поразительном интервью Иранскому студенческому информационному агентству, вышедшему 1 февраля 2005 года, как раз в тот момент, когда он начал обдумывать очередное выдвижение своей кандидатуры на пост президента, преуменьшил значение вилаят аль-факих, рассматривая его как косвенно избираемую должность, получающую свою легитимность, как и все остальное в ИРИ, на основе воли народа и его присяги (бай‘ат). Таким образом, он подчеркнул излюбленный суннитами мотив «присяги на верность» как наделения народом правителя суверенитетом. Это было равносильно скрытому отказу от специфически шиитских притязаний на легитимность теократического правления как продолжения правления непорочных имамов[76]. Основным намерением, стоявшим за этим поразительным заявлением Рафсанджани, была демократизация с целью победы на выборах сторонников реформ, но это заявление также подтвердило растущую суннитизацию политической мысли Исламской Республики[77].
Саид Амир Арджоманд
Источник: After Khomeini, Iran under his Successors, Oxford University Press, 2009. Pp. 36-55.
[1] Hāshemi-Rafsanjani 1997b.
[2] Hāshemi 2: 315.
[3] Buchta 2000: 49, 165.
[4] Он был убит в 1980 году.
[5] 1989 Proceedings 1: 181, 185.
[6] Тот факт, что в последнюю минуту Лидеру был присвоен не только марджаийят, но и квалификация «эджтехад-е мотлак», несомненно, свидетельствует о несовместимости старой и новой шиитских теорий власти. См. 1989 Proceedings 2: 642-54, 707.
[7] Интервью с аятоллой Эбрахимом Амини, 5/4/97. В первоначальной Конституции 1979 года Руководящий совет был задуман как обычная альтернатива единому лидеру (Beheshti: 27).
[8] Такие вопросы, без дальнейшего уточнения, были исключены из сферы исполнительной власти президента и премьер-министра в соответствии со старой статьей 60.
[9] Hāshemi 2: 88. Руководящий комитет Совета по пересмотру Конституции просил о гораздо более широком расширении полномочий Лидера, в том числе права на роспуск меджлиса – это один из конституционных пробелов, который остался незаполненным, однако, предположительно, из-за смерти харизматичного революционного лидера некоторые из них утратили силу. См. 1989 Proceedings 2: 642-700.
[10] 1989 Proceedings 3: 1374-81, 1629-39. Тем не менее, аятолла Язди и другие священнослужители, которые хотели получить точную формулировку «абсолютного мандата факиха на правление», были разочарованы. 1989 Proceedings 3: 1639.
[11] Hāshemi 2: 59–60.
[12] 1989 Proceedings 1: 211.
[13] Ключевым элементом этой суннитизации была попытка найти исламскую легитимность для новой категории «правительственных постановлений», наряду с принятием «маслахата» (общественных интересов) в качестве критерия легитимности неюридических постановлений верховного факиха/Лидера Исламской Республики. Тесная связь между «маслахатом» и «правительственными постановлениями» является темой седьмого тома стотомника Хомейни, на что указывает его название: «Ахкам-е хокумати ва маслахат». Последователи Хомейни широко использовали суннитские источники, чтобы восполнить недостаточную разработанность публичного права в шиизме, включая такие суннитские концепции, как «бай‘а[т]» или присяги на верность халифу (Khomeini Centennial 7: esp. 211–27, 322–23).
[14] Bakhash 1995.
[15] Buchta 1995; Gieling 1997.
[16] Buchta 2000: 49
[17] Если быть более точным, Наблюдательный совет также включил идею комитета муджтахидов из старой конституции Ирана (1906-1907 годов) с его правом вето на законодательство, несовместимое со Священным законом, в модель Конституционного совета, принятую в проекте конституции Базаргана из Конституции Французской Пятой республики 1958 года.
[18] Madani 274–76; Moslem 157.
[19] Цит. по: Madani 509 and ‘Alinaqi 8.
[20] Hāshemi 2: 315.
[21] Во время первых президентских выборов, которые состоялись через месяц после ратификации Конституции и не имели четких руководящих принципов по наблюдению за выборами, Наблюдательный совет одобрил кандидатуры 106 мужчин и отклонил только 18, в основном представителей левых. Факихи из Наблюдательного совета, должно быть, сожалели об этой снисходительности, позволившей Банисадру стать первым президентом Ирана. На следующих президентских выборах в июле 1981 года они были более строги в определении того, принадлежал ли тот или иной кандидат к числу «религиозных и политических деятелей (реджал)» и «верующих в основы Исламской Республики Иран», обладающих такими неопределенно определенными качествами, как управленческие способности, надежность и благочестие (статья 115). С тех пор на каждых президентских выборах только небольшая горстка мужчин соответствовала этим неопределенным критериям Наблюдательного совета: 4 из 238 в 1997 году, 10 из более чем 800 в 2001 году и 7 из 3010 в 2005 году.
[22] Malekahmadi 1999.
[23] Эти доводы были еще свежи в конце января 1999 года, когда парламентский комитет, которому было поручено осуществлять надзор за выборами в местные и муниципальные советы, дисквалифицировал 50 реформаторов из-за недостаточной лояльности вилаят аль-факих, однако министр внутренних дел в правительстве Хатами, отвечавший за выборы, Мусави-Лари, вызывающе заявил он все равно включил бы их в бюллетень для голосования, и был достигнут компромисс, позволивший кандидатам баллотироваться с одобрения (назначенных Хатами) губернаторов провинций (Buchta 2000: 181).
[24] G2K, thread 2, 3/13/08 and Resālat 3/12/08. Карруби утверждал, что все дисквалифицированные кандидаты были реформистами, «которые были на службе у Имама!»
[25] Цит. по: Schirazi 89.
[26] Hāshemi 2: 53–54. Наблюдательный совет воспользовался передачей этих полномочий, чтобы усилить свои полномочия по надзору за национальными выборами (Mo’men 1998: 150). Об экзаменации кандидатов 1990 года под руководством аятоллы Момена см. Mo’men 1998.
[27] Эти ранние мнения были отредактированы и опубликованы одним из его непрофессионалов, доктором Хосейном Махрпуром (Guardian Council 1).
[28] Ettelā‛āt 7/20/2000.
[29] Arjomand 2005: 513.
[30] New York Times 5/9/04.
[31] Интервью с председателем Комиссии 2001 года.
[32] Arjomand 2007.
[33] Guardian Council 2: 232–36; Hāshemi 2: 659.
[34] Цит. по: Buchta 2000: 61.
[35] Hāshemi 2: 467, 648–59. См. Постановления Совета по определению целесообразности в период с 1988 по 1995 год.
[36] Javadi-Āmoli 1998: 12.
[37] Amini 1998: 108.
[38] Ibid. 118–20.
[39] Arjomand 2001: 324.
[40] Ettelā‛āt 9/7/2001.
[41] Цит. по: The Guardian 9/5/2007.
[42] Аятолла Ахмад Джаннати возглавил жесткую кампанию против Хашеми-Рафсанджани в 2007 году и получил 34 голоса против 41 голосов последнего (The Guardian 9/5/2007). Джаннати не баллотировался в 2009 году, а вместо этого поддержал бывшего главу судебной власти Мохаммада Язди.
[43] Пик деятельности Высшего судебного совета пришелся на период 1984-1989/1363-1368 годов, хотя его динамика сохранялась в течение нескольких лет после Мусави Ардабили в 1991/1370 году, а затем пошла на спад (Qorbani 2003: 345-541).
[44] Ettelā‛āt 11/23/1999. Однако хроническая нехватка судей, имевших необходимую подготовку в области шиитской юриспруденции, делала дальнейшую исламизацию маловероятной. На 10 000 должностей приходилось всего 5000 судей, в то время как признанные учебные заведения выпускали всего 600 выпускников в год (Ettelā’at 30.11.1999). Лишь небольшая их часть оканчивают медресе или могут стать муджтахидами.
[45] См. следующий раздел.
[46] Ettelā‛āt 6/28/2000.
[47] Barātiniyā 2002: 68; Zākeri 2002: 21.
[48] Manshur-e tawse‘a 2: 22.
[49] Ibid. 2: 15–16.
[50] Оно основано на расширительном толковании вышеупомянутой статьи 156, статей 161, 167 и 170, касающихся законности исламских стандартов и единообразного судебного процесса, и, наконец, статей 173 и 174, которые предполагали учреждение, соответственно, Высшего административного суда и Национальной инспекции под надзором главы судебной власти.
[51] Manshur-e tawse’a 2: 30–40.
[52] Ibid. 2: 35.
[53] Ibid. 2: 28–29; 3: 40–43.
[54] Ettelā‛āt 10/12/2000. Для выполнения той же функции он также предложил создать судебную полицию, созданную покойным аятоллой Бехешти, из общих полицейских сил, с которыми она позже была объединена.
[55] Ettelā‛āt 4/3/01.
[56] Ettelā‛āt 7/10/2000; Manshur-e tawse‛a 3: 52.
[57] Ettelā‛āt 4/26/02.
[58] Mo‘avenat 2002–2003.
[59] ISNA (www.isna.ir) 4/11/08.
[60] Случаи побивания камнями, тем не менее, имели место, несмотря на его неодобрение.
[61] Manshur-e tawse‛a 2: 37–38, 55.
[62] Daryābāri 2004: 35, 97, 201–2, 223–24.
[63] Ibid. 238–40.
[64] International Commission of Jurists 198.
[65] Непроверенные данные базирующейся в Лондоне организации священнослужителей-диссидентов утверждали, что в 1998 году в тюрьмах этого суда находилось 3000 священнослужителей, а число казненных, сколь неправдоподобно это ни звучало бы, составило 600 (Buchta 2000: 98).
[66] Mir-Hosseini and Tapper 87–92.
[67] Цит. по: Ghamari-Tabrizi 254.
[68] Bayat 108–9.
[69] Kadivar 1998: 13.
[70] Ibid. 102–3, 124, 132–33.
[71] Arjomand 1988: 117–18.
[72] Kadivar 1998: 71, 75.
[73] Hajja¯ria¯n 2000: 194–204, 256–58.
[74] Ibid. 203.
[75] Ibid. 541–45.
[76] Как в Преамбуле и статье 5 Конституции.
[77] Чтобы увидеть степень отхода от шиитской традиции, просто сравните это с категорическим утверждением аятоллы Месбаха Язди (1996: 91) о том, что «бай‘ат не играет никакой роли в легитимности вилаят аль-факих, как он не играл никакой роли в легитимности правления непорочных имамов». Далее он говорит, что «бай‘ат» играет важную роль лишь в создании правления факиха, поскольку присяга не оставляет ему повода для того, чтобы уклоняться от принятия на себя управления обществом.