Корни и последствия Иранской революции 1979 года: курдская перспектива
В этом материале курдский историк Маруф Каби пытается представить взгляд на динамику развития Иранского Курдистана в XX веке и его включение в процесс Исламской революции с точки зрения курдских автономистов, придерживавшихся светских и марксистских взглядов. Эта политическая сила, опиравшаяся на опыт создания в 1940-е годы под патронажем коммунистов и советских оккупантов курдской Мехабадской республики, пережила кратковременный подъем в первые годы Исламской революции, но в последующем оказалась вытеснена на обочину и со временем угасла, как и большинство других иранских левых групп, не переживших идеологического кризиса, который последовал за распадом СССР. Вместе с тем, эта страница истории Иранской революции представляет большой интерес, потому что показывает, насколько разными были ожидания от революции в среде персоязычного и шиитского большинства с одной стороны и в среде других этнических групп. Если в большей части Ирана народная поддержка оказалась на стороне шиитского революционного духовенства, то в суннитских регионах Ирана, страдавших от шахской политики сверхцентрализации и персидского шовинизма, на передний план вышли левые движения, манипулировавшие лозунгами о национальной и культурной автономии для малых народов.
Иранская революция 1979 года опиралась на историю социально-экономических, политических, культурных, интеллектуальных и технологических преобразований, которые Иран переживал на протяжении всего XX века, особенно после Второй мировой войны. Холодная война определила контекст для большей части этой трансформации, сформировав идеи и действующих лиц, как и модернизация иранского государства и общества. Тем не менее, несмотря на непрекращающийся вклад историков Ирана в науку, сам Иран в том виде, в каком он был концептуализирован, не включил в себя все свои исторические, социальные и культурные составляющие. Вообще говоря, Иран и персидское население считаются взаимозаменяемыми. Одной из важных причин этого является идентификация Ирана как идеи и сущности, соизмеримой с персидским языком и культурой, которые имели решающее значение для его сохранения. Однако это не может служить оправданием для отсутствия попыток исследовать эту революцию с точки зрения других составляющих Ирана, без которых идея Ирана не могла бы существовать или сохраняться дальше.
Соответственно, первая часть этой статьи посвящена непосредственным истокам Революции, представляя обзор социальных изменений и трансформаций в курдском обществе в течение десятилетий, предшествовавших революции. Это также показывает, что, вопреки распространенному предположению, политическая, культурная и социальная активность в этот период не дремала. Во второй части представлен анализ движения за курдскую автономию, развернувшегося в результате кардинальных политических перемен. Недостаток исследований, несмотря на богатство имеющихся источников, привел к фактическим ошибкам и ограниченности работ по этому периоду. В настоящей статье эти две части связывает анализ исторического процесса. Концептуальные рамки этого исследования сформированы различными теориями, культурной критикой и историческими исследованиями. Они включают в себя теории социальных изменений и преобразований, которые контрастируют с теориями модернизации, возникшими после Второй мировой войны в качестве черновых вариантов национального строительства в Азии и Африке. Кроме того, исследования в области национализма, формирования и гомогенизации национальных государств, а также современной истории Ирана обеспечивают прочную концептуальную и историческую основу для взаимодействия с социально-экономическими, политическими и культурными преобразованиями в период после Второй мировой войны. Одновременно, культурология имеет решающее значение для понимания культурной трансформации Ирана, особенно в том, что касается, если позаимствовать термин у Джона Томпсона, медиазации культуры, т. е. распространения аудиовизуальных средств коммуникации в 1960-1970-е гг. Эпоха Белой революции трансформировала социальные условия и отношения власти, на которых, по мнению Пьера Бурдье, базируется культура как символическая структура, установив гегемонию персидской культуры и языка. Гегемония-это не только добровольное принятие доминирующих идей, как объясняет Антонио Грамши, но и, как уточняет Раймонд Уильямс, «центральная, эффективная и доминирующая система смыслов и ценностей». Это подавляло зарождающуюся курдскую культуру, ограничивая ее в рамках остаточной культуры. Это объясняет форму, которую приняла и продолжает принимать с тех пор курдская культурная современность. В ходе вестернизационной модернизации Ирана возникло множество критических замечаний по поводу культуры. Они включали в себя нативизм, критику культурных изменений, социалистическую критику и новые культурные взгляды, которые были представлены курдскими литературными деятелями, такими как Свара Ильханизада.
Поскольку значительная часть социальных изменений касается гендерных отношений, исследования по гендеру также направляют исторический анализ этой статьи. Наконец, анализ исторического процесса связан не только с причинностью, но и с последствиями. В случае Ирана последствия революции для курдов имеют решающее значение для понимания исторического процесса, приведшего к революции. Корни революции тесно связаны с ее результатами; именно из-за ее последствий и ведется поиск корней, хотя этот поиск до сих пор игнорировал опыт неперсидского населения Ирана. Не революция как таковая, а ее конечный результат продолжает сбивать с толку историков. Характер последующего режима во многом определяет то, как воспринимается революция, будь то французская, русская или иранская. Курдская перспектива влияет на определение революции и обнажает дополнительные пласты исторического процесса. Такова общая цель данной статьи.
Что касается исходных материалов, то были изучены материалы ряда журналов, издававшихся в период с 1925 по 1978 годы, а также иранских газет, издававшихся во время революции и после нее, с тем чтобы предоставить точную информацию и внести свой вклад в углубленный анализ. Хотя это исследование также опирается на устную историю и официальную и неофициальную статистику, мы избегаем подробных описаний как дореволюционного периода, так и послереволюционных событий, чтобы оставить больше места для анализа определяющих моментов и избежать предвзятости отбора.
Корни революции
Корни иранской революции 1979 года подробно обсуждались в научной литературе, которая по-разному анализировала фундаментальные, среднесрочные и непосредственные причины. К ним относятся однобокий опыт современности в целом, провал идеалов Конституционной революции 1906 года, постоянное иностранное вмешательство во внутренние дела Ирана, колониализм в форме оккупации и иностранной собственности на природные ресурсы Ирана, авторитаризм современного государства, переворот 1953 года против демократически избранного премьер-министра Мохаммада Мосаддыка и, наконец, быстрая (вестернизирующая) модернизация в эпоху «Белой революции» 1960-х и 1970-х годов. Это множество причин в конечном итоге делегитимизировало монарха-западника и создало почву для борьбы за власть, в конце концов выигранной политическим исламом. Несомненно, предшествовавшие революции десятилетия включали в себя целый ряд непосредственных причин, и не было бы никакой неточности в утверждении о том, что в некотором смысле Иран уже пережил социально-экономическую и культурную революцию, за которой последовала политическая, целью которой, по словам Р.Козеллека, было социальное освобождение. На самом деле революция 1979 года была, как утверждал Эрванд Абрахамян, результатом неравномерного развития, однобокой и нисходящей социально-экономической модернизации. По этой причине эпоха Белой революции также стала свидетелем появления новых политических сил, включая религиозную оппозицию, которая впервые в иранской истории нацелилась на монархию и поставило целью исламское правление.
Действительно, политическая революция 1979 года возникла как многогранное явление, в ходе которого религиозная оппозиция одержала верх и тем самым определила характер нового государства – исламской автократии. Триумф исламской фракции не был ни исторической случайностью, ни результатом политики сверхдержавы, которая якобы сделала «неизвестного человека» знаменитым в одночасье – Хомейни был, по крайней мере, более известен в Иране, чем Ленин в России во время Октябрьской революции. Согласно мемуарам своих послов и другим документам, Америка, Англия и Россия не ожидали каких-либо серьезных политических потрясений в Иране, несмотря на очевидное отсутствие воображения, несмотря на очевидные перемены. Однако революция не была неизбежным результатом модернизации. Случайности и внешние факторы, несомненно, играют свою роль в истории; однако в данном случае важно признать, если позаимствовать термин у Грамши, «предшествующий культурный период», который привел к культурной и политической гегемонии религиозной оппозиции. Это произошло, несмотря на более жесткое обращение со светскими левыми со стороны монарха Мохаммад-Реза-шаха (1941-1979).
Тем не менее, существует пробел в науке, который это исследование стремится устранить. Ценные исторические сюжеты этого исторического процесса не охватили модернизационный и революционный опыт различных народов в Иране, или они укрепили представление о том, что этнический вопрос тесно связан с насилием. Что касается политической ситуации в курдском регионе на протяжении всего 1979 года, то недавняя книга Аббаса Аманата «Иран: современная история» отличается тем, что довольно подробно рассматривает события в революционном Курдистане. Несмотря на полезный обзор, который он предоставляет, революционный Курдистан не занимает того места, которого он заслуживает в столь ценной истории современного Ирана. Тем не менее, персоцентрический подход продолжает рассматривать Иран и персидское сообщество как взаимозаменяемые понятия, в то время как статичная и условная хронология Ирана продолжает воспроизводиться. Именно из-за методологического недосмотра некоторые первоисточники, доступные для любого анализа политической ситуации в Курдистане во время революции, почти все из которых написаны на персидском языке, не привлекают достаточного научного внимания.
Модернизация Курдистана
Современность развивалась в Иране в форме двойного процесса модернизации и гомогенизации, диалектика которого формировала современный Иран с начала XX века. Одновременно идеологический набор современности в сочетании с репрессивным исключением курдов (как отличающихся в языковом плане, имеющих общее происхождение и территорию) из национального строительства породил современную «курдайети», т. е. борьбу за культурные и политические права курдов. В его основе лежало национальное переосмысление себя и истории, отраженное, например, в поэзии и историографии.
Модернизация значительно ускорила интеграцию курдского общества в современный Иран, в то время как гомогенизация определила положение этого общества как субкультуры. Эти процессы проявляются в том, как менялся социальный порядок курдского общества на протяжении всего XX века. В начале века регион Курдистана характеризовали аграрная экономика и общество. Угнетающие социально-экономические отношения основывались на социальной и политической власти класса землевладельцев (ага) и племенных вождей, которые наслаждались богатым образом жизни, в то время как крестьянство наряду с другими низшими классами общества страдало. Одновременно те же самые социально-экономические и культурные отношения формировали гендерный порядок общества, подчиняя ему женщин.
Однако в среднесрочной перспективе модернизация Ирана радикально повлияла на эти условия, когда, например, усилилась урбанизация, были созданы современные институты, трансформировались экономические отношения, изменились классовые и гендерные структуры. Интеллектуальные преобразования, формирующие курдскую интеллигенцию, были еще одним аспектом этого двойного процесса. Эти факторы подробно рассматриваются в данной статье. Однако следует также иметь в виду, что это изменение и трансформация происходили на фоне политических потрясений и двух мировых войн, которые принесли с собой чрезвычайные трудности, миграцию и перемещение населения.
Конституционная революция включила курдов в современный Иран с идеями закона, Меджлиса и политического представительства. Она вдохновила многих на попытки распространить современное образование и сформировать политические и культурные организации. Историография и антропология курдов в настоящее время являются неполными, сохраняя акцент на курдской племенной истории в ущерб социальной истории. Это отчасти понятно, так как значительная часть населения жила под властью племен, которые славились своей военной доблестью, экономическими ресурсами и территориальными владениями. Однако все аспекты курдского общества, кочевое и оседлое, сельское и городское, начали перестраиваться по-разному, в результате чего неплеменное общество быстро расширялось. С другой стороны, в контексте крупных международных и региональных событий, таких как распад империй на Ближнем Востоке, за которым последовало возникновение этнически исключительных национальных государств, Октябрьская революция и региональные восстания, социальные изменения породили новые формы политической и интеллектуальной активности. Это нашло широкое отражение в курдских журналах, периодических изданиях, поэзии и историографии во всех национальных государствах, между которыми курды оказались разделенными.
Начало Второй мировой войны в 1939 году создало возможность для возрождения курдской культуры в Иране и для возрождения политических организаций, которые ограничивались и подавлялись во время правления Реза-шаха (1925-1941). Эта политическая и культурная активность была воплощена в Комала-и Жьянава-и Курд (КЖК) или Организации курдского возрождения, действовавшей с начала 1940-х по 1946 год, и ее журнале «Ништиман» или «Родина». Политически открытый климат привел к образованию Мехабадской Курдской республики в 1946 году. Такая политическая ситуация была обусловлена прежде всего ослаблением центральной власти. Присутствие и политическое влияние России, оккупировавшей часть Ирана, также повлияло на ход событий, еще больше подорвав центральную власть: именно слабая центральная власть исторически создавала пространство для автономных движений. Решающую роль в образовании республики играло урбанизированное, образованное поколение. Эта новая социальная сила составила костяк КЖК, который в том же году довольно бесцеремонно был заменен Демократической партией Иранского Курдистана (ДПИК). Будучи идеей и политической платформой, республика не могла рассматриваться просто как кульминация племенной политики, несмотря на то, что могущественные племена составляли ее военный костяк и руководство, а позже, по иронии судьбы, определили ее быстрое падение. Кази Мухаммад, бывший член КЖК, был назначен президентом из-за того, что был членом знатной городской семьи и занимал почетную должность факиха в Мехабаде.
Конец Мехабадской республики стал определяющим моментом в современной курдской истории, и ее идеалы были продолжены следующим поколением, несмотря ни на что. Между тем, переживавшее кризис демократии государство тоже перестраивалось, пока после переворота 1953 года не утвердился монархический авторитаризм. Более того, программы земельной реформы Белой революции (1963-1978) ослабили политическую власть племен и в конечном итоге заменили социальную и политическую власть класса землевладельцев в сельской местности государственной. Государство не скрывало, что земельная реформа «фактически предоставила бывшему классу землевладельцев возможность превратиться в промышленный и предпринимательский класс, способный укрепить основы промышленного роста». Хотя экономическое развитие курдского региона при Реза-шахе не повлекло за собой глубоких изменений в курдском обществе, оно в значительной степени заложило основы новых институтов, таких как современное образование и здравоохранение.
В последующие десятилетия изменения становились все более заметными, в результате чего последние два десятилетия монархии Пехлеви стали свидетелями глубокой социально-экономической трансформации курдского общества, особенно его растущих городских центров. В истории современного Ирана эпоха Белой революции выделяется как период, в течение которого активизировалась модернизация, приведшая к глубокой трансформации экономических, социальных, политических и культурных структур иранских обществ к концу 1970-х гг. На основе предшествующих усилий по модернизации с 1950-х годов последовали более сложные и научные экономические программы под руководством новых организаций, таких как Плановая и бюджетная организация. Однако, что касается региона Курдистан, то эта эпоха ознаменовала конец децентрализованных экономических планов, положив начало экономической отсталости в курдском регионе; вопрос о развитии (перс. тоусеэ) до сих пор остается главной темой академических дебатов в Иранском Курдистане. Плановая организация под руководством Абольхасана Эбтехаджа, который постоянно отвергал инициативы провинций, символизировала централизацию, создавая тем самым прецедент для экономических планов, которые последовали во время Белой революции. Действительно, второй план развития (1956-1962) фактически ознаменовал триумф централизации над экономической и политической децентрализацией. Тенденция к централизации пережила времена Эбтехаджа, в результате чего последующие экономические планы, перспективы и стратегии служили централизованному государству, в основном по французской модели. Более того, главным бенефициаром был абсолютный монарх Мохаммад-Реза-шах, который потакал себе благодаря растущим нефтяным доходам начала 1970-х годов, ярким примером чего является его празднование с широким размахом 2500-й годовщины монархии в 1971 году. Предвидя создание «великой цивилизации», Мохаммад-Реза мечтал сделать Иран «одним из самых развитых и богатых обществ мира». Следовательно, экономическое планирование и социальные реформы на периферии отражали общую тенденцию по всему Ирану, превращая эти регионы в конечную точку экономической экспансии более центральных регионов.
Курдский класс землевладельцев не оправдал ожиданий государства и не стал промышленным классом, но дремал до тех пор, пока не возродился в 1979 году. Уровень промышленного развития в курдском регионе ограничивался несколькими табачными фабриками и современными мельницами. В Иране имелись деньги и технологии для дальнейшего развития провинциальных регионов, но в экономических планах правительства все большее внимание уделялось централизации. С другой стороны, на социальные перемены также влияли политические соображения государства, его милитаристские взгляды и этническая нетерпимость. Государственное административное деление Ирана, которое возникло из-за демографических изменений и урбанизации, постоянно выделяло Курдистан на западе Ирана также и по политическим причинам. Это создало прецедент для последующего режима, а это означает, что послереволюционная иранская «провинция Курдистан» никогда не опиралась на культурные или географические границы Курдистана, и поэтому требуются другие определения.
Тем не менее, влияние эпохи Белой революции на курдское общество было революционным. Можно утверждать, что во многом курдское общество в конце 1970-х годов было результатом Белой революции. Урбанизация, миграция, расширение экономики, развитие современных институтов и инфраструктурных проектов превращали курдский регион в более урбанизированный, социально-экономический и культурно связанный регион.
В социальном плане эпоха сформировала новое поколение благодаря современному образованию и культурной трансформации. Университеты стали новыми интеллектуальными центрами, где выдвигались и высказывались революционные теории, формировались ядра курдских политических групп. Чрезвычайно важно, что появление женщин как все более образованной и организованной социальной силы, отраженное в участии женщин в революции, стало возможным только благодаря этой трансформации, которая начала глубоко изменять и модернизировать гендерный порядок. Между 1941 и 1946 годами в «провинции Курдистан» было всего пятьдесят современных образовательных учреждений, четырнадцать из которых располагались в провинциальном городе Сина или Санандадж. К 1974 году только в Санандадже насчитывалось шестьдесят два учебных заведения, в 27 из которых работали женщины-директора, в 1971 году в том же городе насчитывалось 82 женщины-учителя начальных школ. Новые профессиональные возможности в сфере образования, здравоохранения и сферы услуг создали рабочие места для женщин; женщины из менее благополучных социальных слоев становились базарными торговками. Кроме того, условия жизни городских женщин значительно улучшились благодаря медицинской науке и наличию противозачаточных средств, субсидировавшихся правительством.
Современное образование и здравоохранение распространялись и на сельские районы. Однако в этих районах Белая революция была менее последовательна в осуществлении своих программ, и ей не удалось улучшить жизнь в районах, которые к концу 1970-х годов все еще характеризовались ужасающими условиями. В таких условиях распространению современных институтов старательно способствовали негосударственные агенты перемен в новом образованном поколении. Корпус грамотности и Корпус здоровья, которые были провозглашены принципами Белой революции, опирались именно на энтузиазм и решимость нового поколения, которое руководствовалось прогрессивными идеями. Продвижение социального статуса женщин означало преодоление огромных препятствий и требовало огромных усилий со стороны самих женщин, даже несмотря на то, что государство официально относилось к женщинам дружелюбно. Азиз аль-Мулук Марефат-Мотемади была курдской учительницей из Сины, чья преподавательская карьера и усилия по строительству школ для девочек принесли ей, как и многим другим первопроходцам в этой области по всему Ирану, заслуженную репутацию среди ее современников. Она была призвана умиротворять патриархальное общество и в то же время продолжать свои усилия по подрыву существующих гендерных отношений. По этой причине она назвала построенную ей школу «Намус» («Честь»). Такое индивидуальное стремление к повышению социального статуса женщин имеет решающее значение. Действительно, законы о семье, образовании и здравоохранении, за которые шах взял на себя ответственность, были результатом десятилетий борьбы женщин, которая происходила наряду с образовательными и медицинскими движениями.
Модернизация также существенно повлияла на классовую структуру курдского общества. Социально-экономическая структура, основанная на угнетательских экономических отношениях между помещиками и крестьянами, рушилась перед лицом капиталистических общественных отношений. Полезное исследование Сами Зубайды благодаря острому анализу классов как политических акторов во время Иранской революции критически оценивает классы от экономически могущественной буржуазии до беднейших слоев населения, которые по всему Ирану отождествлялись с левыми. Однако слаборазвитость курдского региона не позволяла создать классовую структуру, включающую зависимую или национальную буржуазию; вместо этого видную роль продолжали играть базарные торговцы и инвесторы в строительную промышленность. Тем не менее, по мере увеличения числа работников образования, здравоохранения и других государственных служащих возник (низший) средний класс. Это начало проявляться в экспансии того, что классически называют мелкой буржуазией и интеллигенцией. Структура крестьянства была глубоко изменена земельными реформами, миграцией и безземельностью; многие крестьяне уже присоединились к расширяющемуся рабочему классу, состоящему из случайных рабочих (носильщиков, городских коробейников, базарных торговцев), полуквалифицированных строительных наемных рабочих, сезонных рабочих, несовершеннолетних рабочих и маргинальной городской бедноты или люмпен-пролетариата. Конечным результатом стало увеличение разрыва в доходах между различными социальными группами. Очевидно, эти социальные перемены потрясли основы курдского общества.
Культурная модернизация Ирана начала оказывать глубокое влияние на курдское общество. В основе этой трансформации лежало распространение новых аудиовизуальных средств коммуникации. Современное образование расширяется более быстрыми темпами; однако широко распространенная неграмотность и слабая инфраструктура по-прежнему являются эффективными препятствиями. В 1963 году 80% из 20-21 миллиона жителей Ирана все еще были неграмотными. Модернизация, будучи неравномерной, все же распределяла накопленный культурный капитал, в смысле Бурдье, изменяя культурные отношения и социальные представления через государственные образовательные и культурные учреждения, ориентированные на персидский язык. Официальная статистика, опубликованная Планово-бюджетной организацией, относится к созданию восьми кинотеатров в определенной государством провинции Курдистан к 1973 году и восьми новых библиотек с более чем 22 000 книг (конечно, были, тысячи нелегальных книг, издававшихся в подполье). В Тегеране было 13 новых библиотек и 171 000 книг. Особенно быстро росла кининдустрия фильмов «фарси». Например, фильм «Сокровище Каруна» (Гандж-е Карун) привлек в 1965 году более двух миллионов зрителей, собрав в прокате более 7,5 миллионов долларов.
С другой стороны, курдские газеты и журналы не издавались; социально-экономические и культурные изменения в курдском регионе не нашли существенного отражения в печатных средствах массовой информации. В 1972 году в провинциальном центре был один художественный театр, посещаемость которого составляла 35 000 человек в год, а затем снизилась до 15 000 в год, что было заметно по всей стране. Правительственная поддержка искусства в целом или курдского театра в частности отсутствовала. Детям и подросткам было предложено пользоваться недавно созданным Центром интеллектуального развития детей и молодежи (Канун-э парвареш-э фекри-йе кудакан ва ноуджаванан), в котором внедрялись одобренные правительством идеи. Такое же пренебрежительное отношение государства распространялось и на курдскую музыку. Однако музыка оставалась мощным оплотом «курдйаети» и наиболее успешным аспектом курдской культуры, которая была поглощена персидским мейнстримом.
С другой стороны, курдский культурный активизм все чаще использовал новые средства коммуникации, что нашло отражение в созданных курдских радиостанциях в Иране, где ведущие использовали ограниченные часы вещания для пропаганды курдской культуры и самобытности. Выдающийся поэт Свара Ильханизада (1937-1976) возглавлял курдскую службу радио Тегерана с 1968 года, воплощая и представляя литературу и культуру инакомыслия внутри страны, но иногда раздвигая границы дозволенного государством. Культура инакомыслия охватила современный Иран.
Тем временем политическая активность продолжалась, и курдский регион пережил несколько политических потрясений. После Иракской революции 1958 года курдское движение в Ираке предоставило еще одну возможность для возрождения организованной курдской оппозиции в Иране. Многие иранские курды, активно занимавшиеся политикой, уже бежали в Иракский Курдистан после ареста активистов в 1950-х годах. При поддержке членов Союза курдских студентов в Тегеране сформировалось движение за восстановление Демократической партии времен Республики. В конце 1960-х годов из Иракского Курдистана движение распространилось в Иранский Курдистан, главным образом стремясь восстановить партийные ячейки и повысить политическую осведомленность. Вооруженные члены этого движения, в основном не имевшие никаких планов вооруженной борьбы, были изгнаны армией. Все они были убиты или арестованы, а затем казнены во дворах военных гарнизонов. Государство изображало то, что стало известно как Восстание (шуреш) 1346-1347 годов (1968-1969 гг.), как простую попытку вооруженной борьбы, чтобы оправдать политическое и культурное подавление курдов. Устная история, опубликованные мемуары и косвенные свидетельства указывают на отсутствие какого-либо плана вооруженной борьбы за контроль над регионом или свержение режима, несмотря на растущую популярность идеи вооруженного восстания в то время. Как вспоминал выживший активист того времени Мохаммад Хезри, на идеологическое мировоззрение движения повлияло распространение левых идей. На самом деле социальные, культурные и политические движения, скрытые или явные, никогда не сходили со сцены, начиная со времени гибели Республики, и выражались в крестьянских восстаниях и непрерывной политической и культурной активности. Для следующего поколения, которое войдет в историю, это были именно те условия, которые, как сказал бы Маркс, были «унаследованы из прошлого».
В этом политическом контексте идеологии тьермондизма и растущее теоретическое влияние марксизма привели к социалистической критике социальных изменений и преобразований. Союз политических сил распадался перед лицом модернизации и интеллектуальной трансформации. Идеологические расколы становились все шире. «Курдайети», поддерживаемая другим видным активистом, Ахмадом Муфтизада, приняла более религиозный вид, в конечном счете представляя курдский нативизм, хотя и в меньшем масштабе, чем это было характерно для общей тенденции к нативизму в Иране. В этой среде сформировалось и ядро левой группы, получившей впоследствии название Организации трудящихся Иранского Курдистана (Комала), члены которой дистанцировались от реформистской демократической партии. С другой стороны, в отличие от другой новой левой группы, «Федайян-е Хальк» (Организация фидаинов иранского народа), которая рассматривала вооруженную борьбу «как стратегию и тактику», они посвятили себя критике вооруженной борьбы в пользу более широкой социальной революции.
Диалектика интеллектуальной и культурной трансформации, сопротивления и принуждения сформировала и переформатировала сферу культуры. Например, литературные и языковые ограничения вызывали политические и культурные действия, которые, в свою очередь, влияли на то, как определялись культурные или языковые отношения. Средством получения грамотности, которое современное образование распространило за столь короткий промежуток времени, был именно персидский язык, что означало принуждение неперсоязычного населения и общества воспринимать мир через призму другой культуры. Его продвижение сначала в качестве национального, а затем и в качестве официального языка Ирана было обусловлено не только систематической поддержкой гомогенизирующегося государства. Десятилетия развития литературы, осуществлявшегося через многие литературные журналы, в том числе «Аянде», «Ираншахр», «Та’лим ва тарбият», а позже «Амузеш ва парвареш» («Образование») и «Сохан», а также видные литературные деятели, такие как Саид Нафиси, корифей современной персидской литературы, установили гегемонию персидского языка и культуры как официальной, то есть превосходящей неперсидскую культуру. Этот процесс определил и положение других языков и литератур как локальных, то есть низших. В этом процессе решающее значение имело сопротивление со стороны курдов. Персидский язык не мог заявить о себе в качестве национального языка Ирана, когда, очевидно, существовали другие языки, которые определяли другие части Ирана; определение «национальный» было дано персидскому языку в начале ХХ века, чтобы гарантировать политическое единство Ирана. Придание ему официального статуса также было альтернативой языковому разнообразию Ирана. Как утверждали некоторые персидские интеллектуалы, чтобы противостоять культурному натиску Запада и защитить иранскую (персидскую?) культуру, другие иранские культуры должны быть сохранены как части иранской идентичности, хотя и с позицией, подчиненной национальному статусу персидского языка.
В приведенном выше обзоре описываются глубокие социальные изменения и трансформация курдского общества в течение десятилетий, предшествовавших революции 1979 года. Он отображает общество, которое было пропитано новыми требованиями и ожиданиями. Подавляя курдскую культуру и идентичность, ограничивая курдскую культурную современность, диктатура шаха стала препятствием для того, что Мирсепасси называет демократической современностью. Иранская тайная полиция регулярно задерживала активистов, в то время как многие другие продолжали свою политическую деятельность в изгнании, публикуя журналы или вещая по радио. На этом фоне курды в Иране присоединились к политической революции, чтобы обрести свободу и возможность политического участия с целью получения доли во власти и ресурсах. Они были частью толпы, которая восстала и свергла монархию, однако они приступили к конкретному демократическому опыту в попытке закрепить желаемые политические и культурные достижения.
Последствия революции
Революции начинаются с утопических представлений, прежде чем «немедленно заменяются принуждением». Это замечание Фреда Холлидея прекрасно подходит к революционному периоду в Иране. Курдская «утопия» тоже вскоре оказалась в реальности ожесточенной борьбы за политическую власть в Иране. Постреволюционная история Иранского Курдистана, хотя и характеризовалась короткими периодами государственного насилия, также ознаменовалась волнующим периодом политического и культурного возрождения. Как будет показано ниже, революционный Курдистан пережил несколько определяющих моментов, которые глубоко повлияли на постреволюционную историю Ирана.
Иран летом 1978 года становился политически более открытым в результате внутреннего и внешнего давления, ослаблявшего авторитет государства. Появившаяся незадолго до этого забота о правах человека в американской внешней политике, в первую очередь направленная на Советский Союз и его союзников, придала смелости либеральной оппозиции в Иране, позволила им открыто критиковать государство и создала возможности для ранее бездействовавших революционеров действовать с большей эффективностью. Работы видных либералов того времени суммировали это положение дел, а также отчаянно предостерегали против государства, провоцировавшего революцию. В открытом письме к шаху лидеры либеральной оппозиции Карим Санджаби, Дариюш Форухар и Шапур Бахтияр утверждали: «В данный момент, когда мы представляем это письмо, страна находится на краю пропасти, все усилия зашли в тупик, общественные потребности […] чрезвычайно раздулись и вызвали нехватку […] зарождающаяся национальная промышленность и человеческие ресурсы находятся в кризисе и стоят на шаткой почве. […] Нефтяные [доходы], это Богом данное благословение, серьезным образом пострадали от плохого управления, а программы, которые были представлены в рамках реформ и [Белой] революции, остались невыполненными. Хуже всего то, что пренебрежение правами человека, личными и социальными свободами, нарушение самой основы конституции вместе с признаками крайнего террора, растущей коррупцией, упадком и подхалимством привели национальный моральный дух к крайнему упадку».
Либералы утверждали, что «единственный путь к спасению и освобождению от нынешних трудностей и ловушек, угрожающих будущему Ирана – это отказ от самодержавного правления». Такое положение дел явилось, как явствует из приведенного выше письма, следствием плохого управления шахом программой модернизации. Может быть, выполнение им требований либералов, направленных на то, чтобы избежать пропасти, все же положило бы конец самодержавию, определявшему суть режима. Тем не менее, революционная эпоха была в самом начале процесса становления, и ее подстегивало большое количество критики и литературных событий: запоздалые реформы только поощряли революционные действия. Хомейни, в частности, стал более откровенным, и его переезд из Ирака во Францию привлек внимание общественности. Вещание на персидском языке из-за границы имело решающее значение для формирования общественного мнения в Иране, но оно не могло побудить народ к действию, независимо от реакции народа на ход событий в Иране. В этих условиях участились демонстрации, наметилось слияние сил. Началась политическая революция, нацелившаяся на государственную власть.
К осени 1978 года участились демонстрации и народные собрания, в том числе в Курдистане, усилились попытки создания демократических организаций. Освобождение политзаключенных дало толчок революционной деятельности и способствовало реорганизации политических групп. К январю 1979 года Курдистан привлек к себе достаточно внимания, чтобы Хомейни обратился к курдам, по-видимому, из-за важности курдского вопроса для постреволюционного правительства. Курдское общество быстро трансформировалось по мере появления новых организаций и групп. Революционные действия были согласованы с событиями в остальной части Ирана. Однако исламское направление революции, создавшее к этому времени революционный руководящий совет, не смогло прочно закрепиться в курдском регионе. В прокламациях революционных группировок Курдистана ничего не говорилось об идее Исламской Республики. Эта идея была непопулярна или принималась лишь условно; только Ахмад Муфтизада организовывал свои силы в Санандадже, чтобы призывать к исламской форме курдской автономии, гибриду между основными курдскими требованиями и исламским направлением, господствовавшим в других частях Ирана.
Победа революции в феврале 1979 года вывела курдский вопрос на новый этап. Политические деятели продолжали играть свою роль в более публичной форме: были сформированы 73 городских совета, расширилось гражданское общество. При поддержке, главным образом, левых группировок, почти во всех курдских городах были основаны Ассоциация защиты свободы и революции (Джамият-е Дефа’ аз азади ва энгелаб) или джамияты, организовавшие значительную часть населения, включая молодежь. В каждом городе они вносили свой вклад в его управление, организовывали общественные собрания и обеспечивали безопасность. Летом 1979 года, наряду с ДПИК, действовавшей на севере Иранского Курдистана, джамияты и ОФИН, закрепившиеся в центральных и южных регионах, противостояли и разгромили «пробудившийся» класс землевладельцев, который увидел возможность потребовать возвращения своих утраченных земель. За ним последовали Крестьянский союз, трудовые и женские организации. Гармония между этими организациями была обусловлена тесными организационными и идеологическими связями между их членами. Кроме того, были и другие влиятельные деятели – левая партия Туде также была сильна в организационном плане – и видные религиозные деятели, в том числе шейх Эззоддин Хосейни, Ахмад Муфтизада и другие городские имамы. Вера фидаинов и Туде в Хомейни как антиимпериалистическую силу определила их судьбы: последние в конце концов разделились на две фракции: Большинство (Аксарият), впитавшее в себя антиимпериализм нового режима, и Меньшинство (Акаллият), дистанцировавшееся от этой идеи и остававшееся приверженным принципу национального самоопределения в отношении к курдам. Во время борьбы за власть после февральского восстания при поддержке Хомейни было создано Временное правительство под руководством Мехди Базаргана, бывшего члена либерального Национального фронта. В то же время курды обнаружили беспрецедентную возможность получить некоторую степень политического самоуправления. Движение за автономию было сосредоточено в центральной части Курдистана на западе Ирана, что обеспечило пространство для зарождавшихся курдских политических партий и других гражданских организаций. Это было результатом модернизационных планов государства, которые сопровождались постоянным пересмотром административного деления по всему Ирану, включая регион Курдистана. Во всяком случае, центральный регион стал тесно отождествляться с курдским движением за автономию.
Самоуправление осуществлялось через совместные политические представления и формулирование требований. К марту в Мехабаде представителями городских советов, лидерами политических партий и другими видными деятелями был подготовлен список из восьми требований, который был представлен новому правительству. Список включал требование самоопределения в рамках Ирана, призыв к передаче управления военными гарнизонами городским советам и просьбу уделять больше внимания экономическим условиям, сложившимся в Курдистане. Тем временем представители городских советов и пятничные имамы отреагировали на объявление референдума по Исламской Республике, потребовав, чтобы конституция включала равную долю суннитского духовенства наряду с доминировавшим персидским шиитским духовенством в разработке любого закона, гарантии этнических прав и эгалитарной экономической политики, направленной на искоренение классовых и региональных различий. На эти требования не было никакой здоровой реакции до тех пор, пока растущие столкновения между курдскими группировками, мирными жителями и силами безопасности нового режима не вынудили Временное правительство вступить в переговоры.
Борьба за власть в революционный период сопровождается столкновением дискурсов. С ускорением революционных событий вокруг курдских политических и культурных требований становилась очевидной политическая напряженность. После победы революции эта напряженность переросла в более враждебные настроения, когда новый режим обвинил курдов в попытке добиться территориального распада Ирана. Захват армейского гарнизона в Мехабаде силами ДПИК, сохранявшей над ним контроль в течение недели после февральского восстания, усугубил эту ситуацию, в то время как военные самолеты летали над северной частью курдского региона. Источники того времени свидетельствуют о психологической войне против курдов, которую вели как старый, так и новый режимы, как будто никакой революции не было вообще. Курдам постоянно приходилось отрицать обвинения в стремлении добиться независимости и отделения. Это вызвало укоренившийся среди персидского большинства страх перед сепаратизмом (таджзийеталаби), в котором подозревались курды.
Обвинения, недоверие и психологическая война привели к тому, что в курдской коллективной памяти известно как Кровавый Навруз в Сине (Санандадж). За несколько дней до курдско-иранского Нового года (Навруз) провинциальный город Санандадж на пять дней погрузился в боевые действия. Это насилие возникло в результате случившегося в марте столкновения между комитетами Сафдари, представителя Хомейни в Курдистане, и Муфтизада. Считалось, что Сафдари хотел получить доступ к военной технике военного гарнизона и к зернохранилищу в Сило. Хотя другие силы и группы также внесли свой вклад в боевые действия, совершив марш к гарнизону, когда военные не сумели оказать поддержку народу: этот инцидент возник в результате продолжавшейся психологической войны и споров между теми, кто не принадлежал к курдскому автономному движению. Это утверждение подтверждается изданием «Кейхан», которое сообщило об окончании боевых действий в Санандадже и упразднении двух комитетов. Тем временем новообразованный временный городской совет обратился к Хомейни и Базаргану, действующему премьер-министру, с просьбой приказать армии прекратить бомбардировки города, подтвердив в то же время «поддержку курдским народом революции и руководства Имама Хомейни». Переговоры между курдскими представителями и правительственной делегацией во главе с аятоллой Талегани в Санандадже положили конец насилию, в то время как до следующих выборов в городской совет с целью управления городом был сформирован временный комитет. Почти 23 000 человек, имевших право голоса, избрали 22 члена городского совета Санандаджа, включая одну женщину. Более единая Курдская народная переговорная делегация (НД) разработала программу из примерно 26 требований, тогда как Муфтизада продолжал отходить от движения за автономию. Представление образа Курдистана как зоны военных действий и подчеркивание угрозы «контрреволюции» в сочетании с постоянными негативными комментариями в прессе также подпитывали националистический дискурс, который приравнивал этнические и политические права к стремлению к территориальному распаду Ирана. Нестабильные отношения с правительством усугублялись короткой войной в курдско-тюркском городе Нагаде, за которую, по словам Карима Хесами, частично отвечала ДПИК, и угроза военной агрессии затмевала достигнутые на переговорах компромиссы.
Вопреки мощным дискурсам, представленным правительством и проправительственными СМИ, Курдистан не был зоной военных действий. Революционный Курдистан наслаждался высоким уровнем политического участия и культурного возрождения, о чем свидетельствовали растущее появление печатных изданий и повышенная посещаемость общественных собраний, галерей и театров. Литературная атмосфера отражала одновременно «качественную и количественную» трансформацию литературы, имевшую место по всему Ирану. Это было проиллюстрировано, например, в переводе более 2000 наименований произведений, созданных немецкими, русскими, итальянскими, американскими и британскими писателями. Достоевскому, Толстому и Чехову, например, было посвящено 60, 40 и 25 наименований соответственно. Были переведены многие другие произведения таких писателей, как Виктор Гюго, Эмиль Золя, Джек Лондон, Ромен Роллан и Максим Горький. Были также переведены труды Грамши и «Педагогика угнетенных» Паулу Фрейре, предвосхищавшие темы, которые появились в западной культурологии в последующие два десятилетия. В Курдистане люди с интеллигентским складом ума влияли на ход образования, организуя курсы курдского языка и, в отсутствие недостававших учебников, вовлекая студентов в новые темы. Понятия апартеида и рабства обсуждались, в частности, в поэзии Ахмада Шамлу. Знания хлынули потоком, повышая осведомленность о политических событиях в Латинской Америке и Китае, о мировых войнах и мировой истории вообще со времен Просвещения, и все это происходило с беспрецедентной скоростью: исторические личности со всего мира стали общеизвестными именами. Планы свергнутой монархии по модернизации, казалось, невольно создали толстую стену, призванную контролировать тот самый поток, который яростно разорвал ее на части. Радикалы из правительства в Тегеране хотели превратить Курдистан в зону военных действий, чтобы заново отстроить эту стену.
Массовое участие в политических событиях в Курдистане было гарантировано, а референдум о создании Исламской Республики был бойкотирован, как этого ожидали различные политические организации. Тем не менее, в административном отношении правительство отвечало за образование, здравоохранение и различные министерские ведомства, банки продолжали функционировать без перерыва. В военном отношении правительство было представлено только армейскими гарнизонами на окраинах городов и местной полицией, хотя присутствие новой милиции (Стражей Исламской революции) в некоторых южных городах, таких как Мариван и Паве, дестабилизировало регион в августе 1979 года. Жители первых покинули город, чтобы избежать войны, дошедшей до их города: действительно, никакого насилия не произошло. В Мариване последовали переговоры с Чамраном, министром обороны и командующим иранской армией, который занял бескомпромиссную позицию. КСИР и армия в конце концов покинули Мариван, и его жители вернулись в свои дома. Кроме того, НД сменила власть центрального правительства, которое оставалось непреклонным в своем видении ограниченной культурной автономии. Было еще несколько полноценных политических акторов, сформировавшихся за предыдущие десятилетия. Принадлежность шейха Эззоддина Хосейни к более светской организации «Курдайети» и его недвусмысленная позиция в отношении лидеров Исламской революции сделали его популярной и ценной фигурой для НД. Ахмад Муфтизада представлял религиозное крыло «Курдайети», догматы которой формировались в ходе вестернизирующей модернизации и в контексте растущего влияния политического ислама. Его более примирительная позиция по отношению к правительству и дистанцирование от членов НД постепенно загнали его в изоляцию.
Однако само политическое пространство все больше разрывалось между риторикой ДПИК и Комалы. Во время революции последняя из маленькой ячейки за короткий срок превратилась в грозную общественную силу. В отличие от самовосхваления в официальной риторике, популяризация Комалы была возможна только благодаря различным сетям, сформированным членами нового образованного городского поколения, которые в конечном итоге объединились и сформировали ядро группы. Это в конечном итоге сделало Комалу жизнеспособной альтернативой ДПИК и, в то время, одной из самых популярных организаций в современной курдской истории. Удивительно, но такой быстрый рост популярности происходил при отсутствии у организации регулярных публикаций, партийной программы или устава. Ее универсальные идеалы вдохновляли последователей, которые импровизировали, решая проблемы в разных городах, пока она не мутировала в организацию с более четкой структурой. По этим причинам Комала лучше всего была описана, по крайней мере в этот период, как движение, а не как организация с четкой структурой. Ее ведущая фигура Фуад Мустафа Султани (1948-сентябрь 1979), чье прозрение предотвратило кровопролитие в Мариване, стал популярным лидером после своего освобождения из тюрьмы САВАК осенью 1978 года. Его смерть произошла в результате случайной встречи с военным конвоем, что значительно повысило популярность Комалы, которая привлекла к себе большую часть общества, включая низший средний класс, рабочих и, что немаловажно, женщин. Марксистское восприятие гендерного вопроса как части классовой борьбы, сформулированное Фридрихом Энгельсом в его книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства», привело к тому, что организация зарезервировала особое место для женщин как социальной силы. Беспрецедентное по своим масштабам участие женщин в курдском движении после революции совпало с появлением организации, которая учитывала гендерные аспекты и выступала за участие женщин в общественной жизни.
Комала представляла левых в Курдистане и, в отличие от большинства левых организаций, не поддалась на заявления режима об антиимпериализме, что привело ее к осуждению ирано-иракской войны как конфликта между буржуазиями двух стран за экономические и политические интересы. Она выступала против Советской России как социал-империалистической силы, но была привержена марксизму-ленинизму и восхваляла также маоизм. Правда, как утверждает Аббас Вали, Комала не имела твердых теоретических оснований и пыталась отстаивать как курдский национализм, так и марксистский социализм. Тем не менее следует отметить, что организация подпитывалась теми же теоретическими и интеллектуальными ресурсами, что и левые по всему Ирану. Ее теоретическая двусмысленность не была исключением, и ее теоретические взгляды не обязательно определяли ее действия. Ее маоистские тенденции часто преувеличивались учеными. Исторические нарративы обычно лишь замалчивают роль Комалы в событиях, имевших место в Курдистане после революции, выделяя других политических акторов. Хотя Комала восхваляла восстание 1960-х годов, она была продуктом новой эры и политической риторики класса в новом социально-экономическом и интеллектуальном контексте. Это в конечном счете привело к тому, что группа отошла от политической традиции ДПИК.
С другой стороны, ДПИК была продолжением партии, которая была реорганизована в 1970 году в более мирном Иракском Курдистане, заполнив пробел, образовавшийся после распада ДПИК в 1960-х гг. Эту преемственность воплощал Абдоррахман Гасемлу. В Багдаде был создан Временный руководящий комитет. Во многих отношениях это было новое начало. В 1970-е годы партия пыталась извлечь уроки из прошлого, дистанцируясь, по крайней мере организационно, от своего бывшего покровителя – партии Туде. Абдоррахман Гасемлу стал ее ведущей фигурой, занимая пост генерального секретаря с 1975 года до своего убийства в 1989 году. Родившись в 1930 году в феодальной семье в Резаей, он был вовлечен в политическую деятельность в связи с молодежными секциями ДПИК и Туде: первая все чаще рассматривалась как филиал последней в Курдистане. При поддержке Туде он переехал в Европу, а оттуда в Чехословакию для получения степени доктора философии. Как видно по его диссертации, он был тогда ярым приверженцем коммунизма. Он развивал международные связи с социалистическими партиями как в Восточной, так и в Западной Европе. В этом отношении он был исключением среди его друзей и врагов в Иране и стал всемирно признанной фигурой во время и после революции. Другой фигурой того времени был Карим Хесами (1926-2001), который отвечал за публикации и организацию ДПИК. В течение многих лет он вел курдскую программу иранского радио «Пейк» в Праге и активно привлекал международное общественное мнение к зверствам, совершавшимся иранской армией в конце 1960-х гг. В 1970-е годы ДПИК стала организационно независимой от Туде, несмотря на постоянное давление со стороны последней. Идеологические связи не могли быть прерваны так быстро. Со времен Второй мировой войны Туде была источником идеологического и интеллектуального вдохновения для всех левых демократических организаций, включая ДПИК, оказывая глубокое воздействие на формирование идеологических убеждений отдельных лиц. Хотя отождествление ДПИК с коммунизмом и марксистский взгляд на рабочий класс со временем исчезли, а энтузиазм Гасемлу в отношении коммунизма увял, выбранная им разновидность демократического социализма оставалась в центре программы ДПИК. Стратегически, как вспоминает Хесами, именно Ирадж Эскандари, генеральный секретарь партии Туде, предложил Гасемлу на встрече в 1970 году заменить призыв к федеративному Ирану требованием демократии для Ирана и автономии для Курдистана. Это стало объединяющим лозунгом для автономного движения, именно простота слогана завоевала ему популярность. Тем не менее главной причиной раскола, по-видимому, было недоверие ДПИК к Туде по национальному вопросу и его позиции в отношении этнических меньшинств Ирана из-за сохранявшейся Туде двусмысленной позиции по этому вопросу. База поддержки ДПИК была очень разнообразной, что делало действия ее членов непредсказуемыми, как это произошло во время движения за автономию, например, в ходе событий в Нагаде. Рост популярности и мощи Комалы застал врасплох ДПИК, которую кадры Комалы отвергали как устаревшую. В конечном счете это затруднило сосуществование этих двух партий.
19 августа аятолла Хомейни издал указ о продвижении правительственных вооруженных сил в сторону курдского региона. Указ прекратил прежнюю политическую ситуацию в Курдистане, а затем положил начало новой фазе, которая укрепила недоверие курдов к новому исламскому режиму. Отдав приказ вооруженным силам Курдистана, в том числе военно-морскому флоту (хотя Курдистан не имел береговой линии), Хомейни заявил в своем указе: «Только что поступили новости о том, что Демократическая партия окружила армию и ее организации, так что если помощь не будет оказана в течение получаса, они захватят все оружие [и в] мечети Санандаджа Демократическая партия взяла наших женщин в заложники [sic]. Я твердо приказываю всем военным силам […] послать достаточное количество [войск] в Санандадж и подавить мятежников».
Этот указ коренится в прежнем насилии и бескомпромиссной позиции, которые укрепили чувство недоверия. Столкновения с военными и правительственными войсками, вторгшимися в районы с гражданским населением, были следствием организованных государством слухов. Кроме того, как уже говорилось выше, социальные, культурные, интеллектуальные и политические события предшествующих месяцев шли вразрез с целями нового режима. Это столкновение интересов и дискурсов завершилось в конце августа военной интервенцией. Другим значительным событием, предшествовавшим указу Хомейни, была война в Паве, где в течение предыдущих недель напряженность переросла в откровенные военные столкновения. 20 августа, как сообщала газета «Этеллаат», Садег Хальхали, представитель Хомейни, посланный для выполнения этого указа в Курдистан, вошел в Паве и немедленно приговорил к смерти девять медицинских работников. Среди них был Аболькасем Рашванд Сардари, 27-летний врач из Тегерана, говоривший по-персидски. В письме с осуждением, опубликованном группой медицинских работников в Тегеране, он был описан как врач, который отправился в Паве за несколько дней до вспышки насилия по гуманитарным соображениям, как он это делал раньше во многих случаях. После декрета работники других больниц в Секкезе и Мехабаде столкнулись с той же опасностью, когда в эти города вошли судьи: во многих городах последовали в общей сложности еще 117 казней «контрреволюционеров». По словам Хосейна Боруджерди, бывшего члена Революционной гвардии, присутствовавшего в конце августа во время оккупации Секкеза, «[когда Саккез был захвачен и некоторые жители были арестованы] Хальхали прибыл в армейский гарнизон на вертолете с двумя мешками наручников […] подозреваемые были доставлены к нему, и он приказал казнить двадцать двух из них […] один из них помог нам с переводом. Я сказал им, что он переводчик. Хальхали спросил о его [политическом] мнении. Он ответил, что не был последователем Хосейни или Хомейни, а был против диктатуры […] как я был против диктатуры шаха, я буду против одного из Хосейни или Хомейни [сказал он]».
Кроме того, 2 сентября 1979 года в деревне Карна в окрестностях Шино или Ошнавии произошли массовые убийства, спровоцированные и подстрекаемые Хасани, пятничным имамом Резайе, который пускал слухи. Аналогичные зверства имели место в течение следующих нескольких месяцев и в других деревнях, таких как Каллатан (26 марта 1980 года). С весны возрождавшийся феодальный класс, который надеялся вернуть себе утраченные земли, наряду с другими элементами, поддерживаемыми Хасани и генералом Захири, играл заметную роль в разжигании конфликтов. Захири, действующий командир 26-й дивизии иранской армии, был пережитком прежнего режима и активно распространял слухи против курдов. Он олицетворял единство старого и нового режимов в противостоянии курдам, несмотря на появление революции. В армии были и более ответственные люди, многие из которых занимали высокие армейские посты, чьи аргументы в пользу умеренности, однако, игнорировались режимом.
Тем не менее период политической нестабильности был недолгим. Причинами отказа правительства от военной кампании стали, с одной стороны, курдское сопротивление и всеобщая забастовка, начавшаяся осенью в городских центрах; а с другой – политическая турбулентность в Иране, которая характеризовалась захватом в ноябре американского посольства и обострила борьбу за власть между либералами и радикальными клерикалами. Следовательно, правительство стало более охотно реагировать на «обоснованные требования наших курдских сограждан», назначив «специальную делегацию» для поездки в Курдистан и приказав подразделениям КСИР покинуть эти территории. Хомейни также выступил с «важным посланием народу Курдистана», в котором он подразумевал, что курдам будет предоставлено право управлять своими внутренними и местными делами. Радикалам пришлось иметь дело с потенциальными внешними угрозами, и поэтому они ослабили давление на своих внутренних противников.
После непродолжительной паузы, вызванной декретом, курдские эксперименты в области демократии были возобновлены. Период с осени 1979 года по весну 1980 года характеризовался ростом политического участия и культурной активности. Политическое поле было все больше разделено между ДПИК и Комалой, взгляды и политика которых не совпадали. По мере того, как они соперничали за лидерство в движении, напряженность возрастала. Комала разоружила неоперившуюся исламскую экстремистскую группу под названием «Спай Ризгари», или «Сила спасения», которая распространилась в южных сельских районах и применяла шариат. Несмотря на некоторую критику, действия Комалы получили народную поддержку. В то же время продолжались задержки с выплатой заработной платы работникам и экономические ограничения. Тем не менее, в ретроспективе этот период был одним из самых стабильных и свободных в курдской истории. Со всего Ирана люди стекались в курдские города, чтобы стать свидетелями процветающего эксперимента в области демократии и мира. Ревностно подчеркивалось сотрудничество и солидарность с другими народами. Этот дух солидарности и ненасилия среди курдов был вдохновлен более ранним трагическим событием.
Весной 1979 года девять медицинских работников покинули Санандадж, чтобы оказать медицинскую помощь охваченному конфликтом населению Туркменсахры на севере Ирана. Их миссия была трагически прервана автокатастрофой, в которой все они погибли. В состав медицинской бригады входили Фарида Закарьяи, Фаеза Кутби и Гюльрез Кубади – три женщины, представлявшие новую социальную силу как в Курдистане, так и в Иране. Их похороны посетили 100 000 человек.
К весне 1980 года исламские радикалы в Тегеране укрепили свои позиции на фоне кризиса с американским посольством и приступили к восстановлению власти правительства насильственными средствами по всему Ирану. В Курдистане последовала милитаризация, положившая конец периоду демократического самоуправления. В результате народное участие в политике постепенно сменилось подпольной деятельностью, а партизанская война стала привлекательной и отныне основной формой борьбы. Опыт гражданского общества был отброшен вспять, и правительственный террор возобновился.
С точки зрения режима, нельзя было мириться с демократией в Курдистане, когда в остальной части Ирана уже начался процесс исламизации государства и общества, за которым последовала Культурная революция. Этот процесс, который включал исламизацию судебной системы, образования и средств массовой информации, а также культурной и экономической жизни в целом, был ускорен подавлением других сил оппозиции, включая светские и левые организации. Весной произошла Культурная революция во главе с Банисадром, действующим президентом и главнокомандующим Вооруженными силами, которая началась с указов, направленных против курдов, и закрытия университетов. По словам Банисадра, «Культурная революция означает, что если они [курды] не воспримут наши предупреждения всерьез и продолжат свою враждебность по отношению к нации, Президент этого народа может попросить тридцать шесть миллионов иранцев прибыть в Курдистан, чтобы защитить единство и территориальную целостность своей страны и показать внешним и внутренним врагам свободы и независимости исламского правительства, что [их] заговор не нарушит решимости нашего народа […] Сегодня день правления правительства, [поэтому] министры или ответственные люди должны знать, что их приказы должны выполняться на заводах, фермах или в школах [так что] если в каком-либо классе воля народа не обеспечена, мы пригласим народ [присутствовать] там».
Пока продолжалось наступление правительственных войск на курдские города, Культурная революция Банисадра, вдохновленная и узаконенная новогодним посланием Хомейни в марте 1980 года, повлекла за собой насилие в университетах столицы и других крупных городов. Любопытно, что в прессе одновременно сообщалось о битве за университеты по всему Ирану и битве за Курдистан. Несколькими днями ранее Совет революции приказал закрыть все университеты якобы для того, чтобы положить конец насилию, подчеркивая в то же время «глубокую трансформацию системы образования в пользу сущности, ценностей и истин революционного ислама», реализация которой была «главной обязанностью всех исламских революционных сил» . Давая армии инструкции под предлогом царившего в ней беззакония, Банисадр ранее предупреждал, что «с этого момента [личному составу] армии не разрешается снимать сапоги до тех пор, пока эта земля [Курдистан] не будет очищена от повстанцев» . Слова Банисадра стали печально известны курдам в Иране. Между тем курды и университеты не собирались сдаваться без боя.
Сопротивление курдских городов выразилось в том, что осталось в коллективной памяти как «Шар-и Бистучвар Рож-эй Сна»(«24-дневная война в Сине»). Казалось, что за описанный выше демократический опыт стоило бороться, хотя бы на мгновение, несмотря на тяжелые потери.
Милитаризация Курдистана и возвращение городов повлекли за собой длительную, но ожесточенную вооруженную борьбу, которая продолжалась на протяжении 1980-х годов. Милитаризация режима с 1980 года привела к казням, о которых сообщалось в ежедневных газетах, длительным тюремным заключениям, пыткам, принудительным признаниям задержанных и массовому изгнанию тех, кого считали активистами, и их больших семей в центральный Иран. Неудивительно, что в этой ситуации вооруженная борьба стала наиболее привлекательной формой сопротивления. Культурная революция в конце концов восстановила царство террора Хальхали. По иронии судьбы, сам Банисадр пал жертвой террора, который он помогал распространять с весны 1980 года. В следующем году он бежал во Францию, умоляя курдов о союзе, чтобы начать новую революцию против режима. Царство террора, в котором ежедневно в огромных количествах казнили политических заключенных, продолжалось с новой силой. Конец гражданского общества через милитаризацию также повлиял на изменения в расположении политических сил.
Основные партии с их растущими военными силами постепенно оттеснили других, таких как Эззоддин Хусейни, и оказались на пути столкновения с основными курдскими политическими акторами. НД распалась, и даже Муфтизада потеряла доверие режима, оказавшись в тюрьме. С февраля 1979 года факты убедительно свидетельствовали о подозрительном отношении радикалов во власти к движению за автономию и шатком положении Временного правительства, несмотря на определенную степень доброй воли со стороны либералов, которые все еще служили в правительстве. Судьба Муфтизада продемонстрировала решимость нового режима, который не был готов предоставить Курдистану даже исламскую автономию. Тем не менее, демократический опыт и сопротивление милитаризации окончательно закрепили курдский вопрос в Иране.
Заключение
Изучение корней и последствий революции 1979 года с курдской точки зрения выявляет три важнейших момента. Во-первых, он подчеркивает значение предшествующих десятилетий для участия курдов в революции, добавляя к картине глубокие социальные изменения и трансформацию курдского общества в период правления Мохаммад-Реза-шаха. Участие в политической жизни, возникновение социальных групп и появление новых политических сил имели признаки усиливающихся социально-экономических и интеллектуальных преобразований, характерных для той эпохи. Политическая революция не была неизбежным результатом предшествующих революционных изменений в обществе, экономике, культуре и технике. Однако все более авторитарное государство, которое последовало за переворотом 1953 года, продолжало препятствовать политическому участию более образованной части общества, которая искала средства для самовыражения.
Во-вторых, главные действующие лица, их политические прокламации и требования в ходе послереволюционного движения за автономию были продуктами предшествующей эпохи. Движение за автономию не было единичным инцидентом, который касался только курдов как этнического меньшинства (акаллият-э-коуми). Напротив, оно не только коренилось в предшествующих преобразованиях и исторических событиях, но и его взаимосвязь с ходом революции эффективно формировала послереволюционный Иран далеко за пределами региона Курдистана. Более того, новый режим стремился выжить в авторитарной атмосфере, для которой любое демократическое явление было враждебно. Это выживание могло гарантировать именно подавление курдского демократического опыта наряду с обращением вспять культурного и интеллектуального возрождения курдов в результате Культурной революции и подавлением других подобных движений по всему Ирану. Другими словами, демократизация Ирана могла быть осуществлена только на основе приверженности разнообразию, что не соответствовало характеру нового режима. Существование курдского движения как демократического опыта было жизненно важным для демократизации Ирана, в то время как его гибель была необходима для установления диктатуры.
И последнее, но не менее важное: можно углубить исторические дебаты о корнях и результатах революции, сосредоточившись на формирующем их историческом процессе, который включает исторический и политический опыт многих народов, чтобы обогатить историографию, проявляющую интерес как к причинам, так и последствиям. Изучение исторического процесса представляет собой вызов для дискурсивных конструкций и дискурсов власти; именно в процессе постановки более академических задач постоянно требуются исторические исследования этого исторического процесса с разных точек зрения. Выделение последствий этого исторического периода показывает, что характер последующего государства оказывает глубокое влияние на политические перспективы исторического анализа революций. Тот факт, что неожиданное начало Иранской революции и быстрое падение могущественной державы продолжают привлекать научный интерес, не умаляет того факта, что в большинстве случаев именно конечный результат в виде исламского правления действует как катализатор для публикации все большего перечня длинных исторических монографий. Именно по этой причине курдская перспектива имеет жизненно важное значение для формирования нашего понимания революции, ее корней и последствий.
Маруф Каби
Источник: Marouf Cabi (2020): The roots and the consequences of the 1979 Iranian revolution: A Kurdish perspective, Middle Eastern Studies, DOI: 10.1080/00263206.2020.1722651